ковровом ворсе. Пыталась заровнять и свои следы тоже, но только наделала новых. Я задумалась о том, сколько времени она проводила за этим занятием в одиночестве: ходила кругами и пыталась уничтожить собственные следы.
Рядом с тумбочкой, где стоял телевизор, была полка, заставленная рамками. Вблизи я разглядела, что в большинстве этих рамок красовались не фотографии, а иллюстрации, вырезанные из журналов. Преобладала тема маленьких животных: котята, щенки, а рядом с ними — изображение младенца Иисуса. Я представила, как мама сидит за кофейным столиком, вырезает эти картинки, а потом засовывает легко мнущиеся прямоугольники в рамки. Среди них была только одна настоящая фотография — черно-белый снимок женщины с младенцем. Я взяла его в руки и спросила:
— Это ты и я?
— Нет.
— Тогда кто же?
— Я и моя мама.
Я осмотрела фото, стоящие в заднем ряду.
— Почему у тебя нет ни одной моей фотографии?
— Просто нет.
— Но почему их нет?
— Да просто так вышло.
Я окинула взглядом ряд изображений животных, куда затесался и младенец Иисус. Если б мы были в комнате одни, я просто махнула бы рукой над полкой и смела бы все эти картинки на пол. Но не могла сделать этого в присутствии Молли. Это напугало бы ее. Она уже выглядела испуганной: переводила взгляд с меня на маму и крепко держалась за карман моей куртки.
— Почему здесь так пахнет? — спросила я.
— Сырость. На этом этаже везде сыро, во всех квартирах. Мы пытаемся добиться, чтобы кто-нибудь что-нибудь с этим сделал.
— Это отвратительно.
— Ну все не так уж плохо.
— Мебель, наверное, вся заплесневела.
Я понимала, что просто поддеваю ее, пытаясь заставить выйти из себя и встать на то место, которое я для нее определила. Но мама казалась слишком отяжелевшей, чтобы добраться до него.
— Не знаю, чем ты хочешь заняться, — сказала она и взяла с подлокотника дивана миску из-под хлопьев. — Вон там лежат журналы. Вот телевизор. А я пойду помою посуду.
Мама вышла, прежде чем я успела спросить, почему она ведет себя так, словно это не ее гостиная, а приемная врача или парикмахерской. Журналы, на которые она указала, были сложены на нижней полке кофейного столика. Большинство, похоже, о лошадях. Я прощелкала каналы телевизора и нашла какую-то детскую программу с писклявыми голосами. До того как позволить Молли сесть на диван, я постелила на него куртку. Мне не очень-то хотелось это делать, но хотелось, чтобы мама увидела.
— Посиди пока здесь.
— А ты куда?
— Просто на кухню. Мне нужно поговорить с бабушкой.
— Она злая.
— Да. Не ходи туда. Если буду нужна, позови. Хорошо?
— Да.
— Запястье не болит?
— Нет, — ответила Молли. Она посмотрела на гипс и потерла пальцем неразборчивую надпись. — Это написала Рози. Тут сказано: «Выздоравливай скорее, Молли».
— Глупо писать такое. Ты же здорова.
— Но мое запястье нездорово.
— Не ходи в кухню, ладно? Если понадоблюсь, позови. Я услышу.
— Хорошо.
Я коснулась рукой ее пробора — ярко-белой линии. Вспомнила, как это делала мама: ее ладонь на моей голове, произнесенная шепотом молитва: «Отче, защити меня. Боже, сохрани меня…» Эти слова были сказаны перед тем, как мама пыталась отдать меня на удочерение, и она повторила их в другой раз, когда пыталась избавиться от меня. Я не особо обратила тогда внимание на эти слова. Это были слова молитвы, слова Иисуса, брошенные в угол вместе с занудными речами викария и ворчанием миссис Банти. Я подумала о них, когда ощутила ладонью теплые волосы Молли. Мама просила бога защитить ее. Она могла бы попросить защитить меня или нас обеих, и для этого понадобилось бы произнести ровно столько же слов. Но она так этого и не сделала.
Крисси
Полицейские снова пришли к нам на следующий день. Они позвонили в дверь с раннего утра, когда я еще была одета в ночнушку. Накануне вечером вернулась домой поздно, потому что долго-долго лежала под стеной для стоек на руках и ждала, когда мама придет и найдет меня. Она так и не пришла, однако оставила входную дверь незапертой и даже заклинила ее, чтобы не захлопнулась, поэтому мне не пришлось лезть через кухонное окно. Если подумать, на самом деле это даже почти лучше, чем если б она пошла меня искать.
Полицейский был тот же самый, кто говорил с папой, но на этот раз пришел с другом — тот оказался меньше ростом, но ботинки у него блестели ярче. Я ощутила трепет в животе, когда открыла дверь и увидела их серебряные пуговицы. Чувствовала себя так, словно стояла посреди темной сцены, и вдруг кто-то включил все прожекторы. Они спросили, дома ли мама, и я ответила, что она спит наверху, и это могло быть правдой, а могло быть неправдой. Они спросили, могу ли я разбудить ее, и я сказала, что не могу, потому что она болеет, и это уж точно было неправдой. Полицейский повыше вздохнул и собрался уходить. Я хотела, чтобы они остались. Хотела снова почувствовать то же лимонадное щекотание, которое ощущала в библиотечном уголке. Мои дни были долгими и пустыми, и мне совершенно нечего было делать.
— Вы ищете того, кто убил Стивена, правильно? — спросила я, прислонясь к дверному косяку. Полицейский повыше обернулся. — Я видела его. В тот день, когда он умер. Только что вспомнила. Видела его вместе с Донной. Они шли в сторону переулка.
Полицейские переглянулись; тот, что пониже, достал свой блокнот, пролистал его и показал тому, что повыше, запись. Я подумала, что это могут быть те заметки, которые сделал ПК Вудс, когда те другие полицейские разговаривали со мной в школе, но потом вспомнила, что те заметки отправились в мусорную корзину. Эти полицейские не знали, что кто-то говорил со мной раньше. Люди постоянно забывали меня, и это было не очень хорошо.
— Донна Невисон? — спросил высокий.
— Да, она учится в моем классе, — подтвердила я. — И живет на Конвей-роуд. У них дом с зеленой дверью.
— Где ты видела их?
— Они шли вверх по дороге. Ближе к концу, там, где она ведет к переулку.
— Ты уверена, что это была она?
— Мне кажется, да. Это была девочка с желтыми волосами.
Я решила, что если я это скажу, то когда они поймут, что Донна тут ни при чем, то могут обратить внимание на Бетти, потому что у нее тоже желтые волосы, и ее я тоже не очень-то люблю. Я гадала, не обнаружат ли они в конце концов, что это Донна убила Стивена, и не увезут ли ее прямо в тюрьму, а потом вспомнила. На этот раз воспоминание походило на шарик, который надули, а потом проткнули, так что воздух вышел наружу с громким шипением. Впервые мне вроде как захотелось, чтобы это Донна убила Стивена, а вовсе не я. Мне было все труднее и труднее не помнить, а когда я пыталась, то воспоминание все равно падало на меня дождем или тенью. Меня утомляло отсутствие дней «не помню».
Полицейские снова переглянулись и как будто сказали что-то друг другу взглядами. Я не знала, что они говорят. Высокий пошел прочь по дорожке и вышел за ворота, но низкий остался стоять на крыльце, засовывая блокнот во внутренний карман.
— Ты часто уезжаешь к своей тете, Крисси? — спросил он.
— Да, — ответила я.
— Где она живет?
— Не знаю.
— Это близко отсюда?
— Нет. Где-то у моря.
— Ты иногда пропускаешь школу, когда уезжаешь к ней?
— Да.
— Ты была в школе, когда туда приходили наши офицеры?
— Какие офицеры? — переспросила я.
Вроде как знала ответ, но хотела задержать его здесь так надолго, как только смогу.
Он улыбнулся.
— Офицеры — это полицейские. Такие же, как мы.
— А-а-а, — отозвалась я. — Нет, кажется. Меня там не было.
Он кивнул и пошел прочь по дорожке. Когда подошел к воротам, из-за угла показался третий полицейский — он мотал головой и похлопывал ладонью по своему блокноту. Я помнила — он был у нас в школе, ПК Вудс. Высокий полицейский о чем-то спросил низкого, и низкий полицейский сказал:
— Ее не было в школе во время наших визитов. Должно быть, она была у тети.
Но ПК Вудс посмотрел на меня и возразил:
— Нет, была. Мы разговаривали с ней.
Теперь они все смотрели на меня. Я была удивлена, что они на другом конце дорожки не слышат шипения пузырьков во мне.
Некоторое время полицейские тихо разговаривали о чем-то, а потом высокий и ПК Вудс вернулись к крыльцу.
— Послушай, Кристина, ПК Вудс считает… — начал высокий.
— Ах да, — перебила я его. — Я там была. Теперь вспомнила. Просто немного спутала, вот и всё.
— Ты немного спутала и тогда, когда говорила с нами в школе, не так ли? — сказал ПК Вудс. — По-моему, ты считала, что видела Стивена в день… в тот день, но потом оказалось, что это был другой день. Воскресенье? Воскресенье предыдущей недели? Что-то вроде этого?
— Да. Но я поняла, что на самом деле это было в тот день. В тот день, когда его убили.
— В субботу?
— Да. Я видела его в субботу. Утром.
— Вместе с его отцом? — спросил ПК Вудс.
— С отцом? — переспросил высокий.
— Нет, не с его папой. На самом деле с ним была девочка. Я неправильно запомнила. Это была Донна.
Полицейские опять долго разговаривали взглядами, но я не могла понять о чем. В конце концов ПК Вудс вытащил свой блокнот, написал что-то на странице и показал высокому. Я подалась вперед, но он захлопнул блокнот. Я надеялась, что там было написано: «Давай перестанем разговаривать взглядами и станем говорить вслух, чтобы Крисси слышала нас».
— Кристина, — сказал высокий строгим голосом, — ты ведь понимаешь, что это серьезно? Это не игра. Мы трудимся изо всех сил, чтобы узнать, что случилось со Стивеном. Нам надо узнать, что с ним случилось, потому что мы хотим, чтобы ты и другие дети на этих улицах были в безопасности. Мы не сможем этого сделать, если нам будут лгать. Понимаешь?
— Я и так в безопасности, — возразила я.
Он смотрел на меня так, словно ожидал от меня совсем не этих слов.
— Что ж, мы удостоверимся, что в безопасности вы все.