ми из ценных пород дерева.
В тот вечер главный зал дворца отдали под танцы, в мезонине играл маленький оркестр, под музыку которого и танцевали молодые пары.
После окончания очередного танца к Чезаре, пару ему составляла молодая прекрасная куртизанка, подошел Гонсалво де Кордоба, очень сильный, всегда серьезный мужчина, который в этот вечер выглядел на удивление печальным. Поклонившись, он спросил Чезаре, не сможет ли тот поговорить с ним наедине.
Чезаре извинился перед своей дамой и увел испанского капитана на открытый балкон, на котором часто играл ребенком. Балкон выходил во внутренний дворик, где гости прогуливались, разговаривали, смеялись, закусывали и пили густое красное вино, чаши с ним слуги разносили на серебряных подносах.
Но всеобщее веселье только подчеркивало печаль капитана, его обычно приятное лицо перекосило от ярости.
– Чезаре, ты и представить себе не можешь, как я злюсь на твоего брата. Этого никто представить себе не может.
Чезаре дружелюбно положил руку на плечо капитана.
– А что еще натворил мой брат?
От напряжения у капитана сел голос.
– Ты понимаешь, что твой брат не принимал участия в сражении за Остию?
Чезаре широко улыбнулся.
– Да, дорогой капитан, в этом у меня не было ни малейших сомнений. Ибо мы победили.
– А тебе известно, что теперь Хуан присвоил себе лавры победителя? – Чезаре оставалось только изобразить сочувствие. Капитан же просто кипел. – Хуан утверждает, что он, именно он – не мы, – разгромил французов.
– Он – пустоголовый хвастун, и его утверждения нелепы, – отчеканил Чезаре. – В Риме ему не поверит ни один человек. Но давай подумаем, что можно сделать, чтобы загладить нанесенную тебе обиду.
Гонсалво никак не мог успокоиться:
– В Испании я бы вызвал его на дуэль. Но здесь… – у него перехватило дыхание. – Ты знаешь, этот наглый дурак распорядился отлить бронзовую медаль в честь своей победы.
Чезаре нахмурился.
– Медаль? – повторил он. Об этом он слышал впервые.
– С его профилем. И надписью: «Хуан Борджа – победитель при Остии».
Чезаре едва не рассмеялся, узнав об очередной глупости Хуана, но сдержал смех, чтобы еще пуще не распалять гнев Гонсалво.
– В папской армии, да и среди французов нет ни одного солдата, который не знал бы правды. Это ты, Гонсалво де Кордоба, и только ты, победитель при Остии.
Но слова Чезаре не успокоили испанского капитана.
Его глаза яростно сверкнули.
– Хуан Борджа? Победитель при Остии? Мы еще с этим разберемся. Мне следовало его убить. Я еще могу… – он развернулся и покинул балкон.
Чезаре задержался. Глядя в темное ночное небо, задался вопросом, как случилось, что он и тот, кого называли его братом, могли появиться на свет из чрева одной женщины. Причуда судьбы, другого объяснения он не находил. Но прежде чем вернуться в танцевальный зал, вновь бросил взгляд во дворик.
Под ним, у фонтана, его брат Хофре о чем-то говорил с испанским капитаном и высоким, стройным молодым человеком. Слов Чезаре разобрать не мог: голоса они не повышали. Де Кордоба с головой ушел в разговор, тогда как молодой человек постоянно озирался, словно кого-то искал. Но более всего Чезаре поразил Хофре, обычно добродушный и веселый. На этот раз на его лице отражалась дикая, звериная жестокость.
Чезаре уже хотел позвать брата, но тут чья-то рука легла на его плечо. Обернувшись, он увидел дона Мичелотто. Прижимая палец к губам, он увлек Чезаре от края балкона, туда, где их не могли увидеть из дворика. Скрытые тенью, они наблюдали за происходящим внизу. Капитан улыбнулся, пожал руку Хофре. Когда же Хофре протянул руку молодому человеку, Мичелотто заметил, как блеснул в лучах луны большой синий топаз, украшавший перстень. Указал на него.
– Обрати внимание, Чезаре. Это Ванни, племянник Орсини, – и Мичелотто исчез так же быстро, как и появился.
Вернувшись во дворец, Чезаре долго бродил по его залам в поисках Хофре, но тот как сквозь землю провалился. Он кивнул Лукреции, танцевавшей с Джованни.
Неподалеку, не отдавая себе отчета, какую кашу он заварил, Хуан танцевал с Санчией. Оба смеялись, наслаждаясь компанией друг друга. Но более всего Чезаре встревожил де Кордоба. Тот выходил из танцевального зала умиротворенный, всем довольный.
Глава 11
На празднование Пасхи Лукреция приехала в Ватикан, чтобы провести это время с отцом и братьями. Она находилась в своих покоях во дворце святой Марии в Портико, когда к ней привели пажа Джованни Сфорца, который прибыл со срочным посланием. Ее муж требовал, чтобы она вернулась вместе с ним в Пезаро. В Риме каждый его шаг контролировался, и ему хотелось на волю.
Лукреция очень расстроилась, тем более что Джулия сразу приказала служанкам паковать вещи. В Пезаро ее не покидало чувство одиночества, и лишь в Риме она становилась прежней веселой Лукрецией.
– Что же мне делать? – вопрошала она, кружа по комнате. – И в Пезаро, и в Риме герцогу на меня наплевать. Если он и удостаивает меня взгляда, любви в нем определенно нет. Однако теперь он хочет уехать, и непременно со мной.
Джулия подошла, чтобы утешить ее.
Паж откашлялся и попросил дозволения говорить. Получив его, продолжил:
– Герцог Пезаро очень любит герцогиню. Он жаждет ее компании… хочет, чтобы она была рядом с ним, в его герцогстве, где он волен вести себя, как ему вздумается.
– Что ж, мой дорогой, – ответила ему Лукреция, – таково его желание, и он хочет, чтобы все было, как он скажет. Но что будет со мной, если я вернусь в Пезаро?
Я завяну от тоски и одиночества. Для меня там нет ничего интересного.
Сердясь на Лукрецию, зная, как будет расстраиваться из-за всего этого Александр, Джулия извинилась и вышла из комнаты.
Тут же в дверь постучали, и Лукреция услышала голос своего брата: «Креция, это Чез. Могу я войти?»
Шепотом Лукреция приказала пажу спрятаться за ширмой, где она переодевалась. Предупредила, что тот должен сидеть тихо, как мышка, неосторожное движение могло стоить ему жизни. Ее брат терпеть не мог герцога, и она не хотела, чтобы страдать пришлось слуге.
Паж нырнул за ширму и набросил на себя одежды Лукреции, чтобы Чезаре не увидел его, даже если бы решил обыскать покои сестры.
Войдя, Чезаре первым делом поцеловал Лукрецию. На его губах играла довольная улыбка.
– Отец решил пойти навстречу твоим желаниям. Он пришел к выводу, что Джованни Сфорца ничем нам так и не помог, потому что Милан вновь заключил союз с французами. Поэтому толку от него никакого. А самое главное, отец опечален тем, что с Джованни ты чувствуешь себя несчастной.
Лукреция опустилась на диван, предложила Чезаре сесть рядом. Но тот предпочел пройтись по комнате.
– А что я скажу Джованни? – спросила она. – На каком основании мне дадут развод? Он – не еретик, не предатель… правда, не сумел принести мне счастье.
Чезаре вновь улыбнулся.
– Разве это не преступление?
Глаза Лукреции весело блеснули.
– По моему разумению, самое ужасное из всех, но, боюсь, далеко не все смотрят на это моими глазами.
Лицо Чезаре стало серьезным.
– Официальный развод отца не устраивает. Слишком большой будет скандал. Джованни просто исчезнет.
Лукреция встала, шагнула к брату.
– Чез, ты не должен этого допустить. Джованни – грубиян и зануда, двух мнений тут быть не может. Но несчастна я прежде всего потому, что он – не ты. И пусть это преступление, оно не должно караться наказанием, о котором ты говоришь.
– Так ты готова сказать отцу, что отказываешься подчиниться его приказам? Готова отправиться в ад ради Джованни, который ведет себя, как свинья? – спросил Чезаре.
Лукреция всмотрелась в брата.
– А кто-нибудь спрашивал герцога Пезаро, не согласится ли он дать мне развод, прежде чем обращаться к таким крайним средствам, как кинжал или яд?
– Отец спрашивал, Джованни отказался. Говорить больше не о чем.
Но Лукреция оставалась при своем мнении. Голос ее звучал решительно:
– Тогда снова поговори с Папой, который и твой отец, скажи ему, что я не хочу подвергать опасности свою душу.
Потому что ад – это навечно, а я верю, несмотря на то что грешна, в милосердие Бога и надеюсь провести эту вечность на небесах.
Чезаре склонил голову, в задумчивости потер подбородок.
– Креция, этому маскараду надо положить конец, и как можно скорее.
– Я более всего на свете хочу избавиться от герцога, – ответила Лукреция. – И для тебя это не секрет, брат мой.
Но гораздо важнее для меня твоя душа, отца, да и моя собственная. Я не хочу отнимать у человека жизнь исключительно ради собственных мирских удовольствий.
Чезаре шел к сестре в полной уверенности, что решение Папы порадует ее. Он намеревался освободить ее от монстра, который стоял между ними, намеревался стать ее спасителем. А теперь злился и, прежде чем покинуть покои сестры, сорвался на крик:
– Оказаться между тобой и отцом, моя дорогая сестра, все равно, что попасть в раскаленные клещи. И никакого выхода нет. Еще раз спрашиваю тебя: чего бы ты от меня хотела?
– Не обрекай себя на вечные муки, мой дорогой брат, – предупредила Лукреция. – Не обрекай и других.
Как только Чезаре ушел, Лукреция прошла за ширму, где прятался паж. Беднягу так трясло от страха, что колыхалась вся груда одежды, под которую он забился. Помогая ему выпутаться из платьев и юбок, Лукреция шепотом спросила:
– Ты все слышал?
– Ни слова, герцогиня. Ни единого слова, – без запинки, с округлившимися от страха глазами ответил паж.
– Господи, неужели ты совсем безмозглый? Быстро уходи. Перескажи герцогу все, что ты слышал. Пусть поторопится. Я не хочу пятнать руки его кровью. Уходи…
И выпустила пажа через боковую дверь дворца.
Как только запыхавшийся паж добежал до покоев дворца Борджа, где остановился Джованни, и обо всем рассказал герцогу Пезаро, тот отправился к Папе. Попросил позволить ему не присутствовать на вечерней службе, потому что хотел поехать на исповедь в церковь святого Онуфрия, расположенную за городской чертой.