Даже машины встали от изумления...
Прохожие рты разинули...
Продавцы работу побросали...
Милиционер свистком подавился...
Уводили корову из города.
Уводили по главному проспекту.
Последнюю животину давно сгинувшей деревни.
А она шла – мычала, шла – оборачивалась, мотала рогатой головой.
Прощалась.
Наутро встала хозяйка засветло, по привычке подхватила подойник, а доить-то и некого. Одна подстилка валяется: не успели выкинуть.
Беги теперь в магазин, покупай там молоко.
Шестнадцать копеек – пакет...
АННУШКА С ЕГОРУШКОЙ
1
С утра в гараже стоял крик.
Аня Никодимова ходила за механиком – руки в бока, честила почем зря.
– Кровососы! Меняйте аккумулятор.
– Нечего, – бурчал тот. – Нечего, нечего... Смену откатаешь.
– Да я вчера катала. Рубля не наработала.
– Катала вчера, откатаешь и сегодня.
Вчера утром аспид-механик уговорил ее, ублажил, посулил невесть чего, сам усадил в машину, сам столкнул с четвертого этажа, собственными руками. Пока катилась вниз по наклонному полу, завелась без аккумулятора. А на линии тормознула посильнее, мотор и заглох. Сиди-загорай, жди техничку.
– Меняй аккумулятор, – шумела. – Не то не поеду.
– Поедешь, – бурчал тот и все ходил лениво среди машин, все заглядывал в укромные углы, будто делом занимался. – Поедешь, поедешь... Куда ты у меня денешься?
– К директору пойду!
– Давай, – соглашался. – Ноги есть – иди.
– Я тебя, черта мазаного, на собрании продеру!
– Можно и на собрании.
Хоть день за ним ходи, хоть два, так и будет слоняться промеж машин, заглядывать в темные дыры, пока не отвяжешься.
– Вам бы... – задохнулась. – За ворота побольше выпихнуть. Чтобы премия шла.
– Ладно болтать-то! – озверел механик, будто ткнули его в больное место. – Нет аккумулятора. Рожу, что ли?
– Роди.
– Не баба.
– Со склада выпиши.
– Без тебя не догадался... Нет на складе.
– С другой сними.
– С какой это с другой?
– Да хоть с этой.
– Сказала... А ему чего?
– Да он в ночь пойдет. Приеду – обратно переставим.
– Не положено.
– Не узнает никто.
– Как так?
– Как, как... – передразнила. – Ты не скажешь, да я промолчу: вот и не узнают.
Механик удивился:
– Это можно. Это пожалуйста.
– Тьфу! – плюнула в сердцах. – Сам не мог допереть?
Полезла открывать капот.
– Только уговор, – сказал механик. – Ты сама меняла. Я ничего не знаю.
– Когда ты чего знал?
Поменяла аккумулятор, села в машину, хлопнула дверью, вылетела из гаража, как полоумная.
– Чтоб вы сгорели все, душегубы! Понатыкали дураков на нашу голову.
Тут ей сразу пофартило. Не успела выехать – подскочили двое, с чемоданами. Опаздывали на самолет, в Шереметьево. Отвезла – и сразу назад, на Хорошевку. С Хорошевки в Кузьминки. Оттуда в центр, и дальше, к Филям. Из Филей опять в центр. Нигде не стояла, никого не ждала. Время к обеду, а у нее на счетчике – почти план. Спасибо строителям: разогнали Москву по окраинам. Спасибо приезжим: летом от них не продохнуть. Спасибо властям: деньги прыткие стали. Веселее тратятся, не залеживаются, сами из кармана выпрыгивают.
Около ГУМа приткнулась к тротуару, передохнуть в тенечке. Заглушила мотор, вылезла промяться из прокаленной зноем машины. Сама невысокая, ладная, округлая. Руки маленькие, ловкие, на локтях ямочки. Ноги стройные, сильные. Тело гибкое, девичье. Лицо чистое, волос черный, а глаза, что тучи на небе: глубокие, неохватные. Могут грозой разразиться, с громом и молнией, со шквалистым ветром, могут дождичком пролиться, ласковым, теплым. Сарафан на Ане в мелкую точечку, тапочки на ней парусиновые, косынка на шее шелковая. Сзади посмотришь: девчонка девчонкой. Спереди глянешь: женщина в летах.
Обошла вокруг машины, потыкала ногой по скатам, уловила издалека свежий арбузный запах. Запах пробивался сквозь горячий, плотный воздух и едкий бензиновый перегар, запах победно бил в нос тонкой, игольчатой струйкой. Завертела по сторонам головой, увидала полосатую груду на асфальте, кучку туристов – по уши в арбузном соке, соблазнилась, пошла покупать. Ступала легко, перебирала ногами часто. Вокруг суматошились, сталкивались, закручивались нетерпеливыми водоворотами, а она шла – никого не задевала. Выбрала арбуз с сухим поросячьим хвостиком, взвесила, расплатилась, длинным ножом развалила на ломти, понесла к машине. Привалилась к дверце, кусала мякоть малыми кусочками, косточки сплевывала в ладошку, любопытно взглядывала на прохожих.
Около ГУМа место ходкое, шумное: постоять не дадут.
Прибежали говорливые узбеки с огромным ковром, трое на один ковер, торопливо полезли в машину.
– Вези. Почему не везешь?
– Обед, – объяснила. – У меня обед.
Приплыли роскошные грузины в неохватных кепках, – глаза томно полузакрыты, руки в карманах, – оглядели кругом машину, будто собрались покупать, свысока покосились на Аню, сыто поцокали языком.
– Шофер нэт?
– Нет, – подтвердила. – Сама жду.
Притопали два мужика, – на горбу по страшенному "сидору", – сказали, окая:
– Девка, не довезешь?
– Не довезу, – окнула в ответ. – Дайте продохнуть.
Пришли под ручку девушка с косой до пояса и молоденький лейтенант в ненадеванных погонах, попросили в неприступном смущении:
– Товарищ таксист, покажите нам главные московские достопримечательности.
– На какую сумму? – спросила. – На рубль достопримечательностей? На три? На десятку?
– Ваня, – охнула девушка, – ГУМ... Смотри, ГУМ... Ну, Ваня! Ну, пожалуйста...
Лунатиками ушли в ГУМ.
Прискакали глазастые интуристы с балалайками, голоногие, тощие, поджарые, как хлеб подсушенный, запрыгали вокруг, защелкали аппаратами, будто не видали отродясь, как человек арбуз ест, залопотали вразнобой:
– Фикче-микче-пикче...
– Ни-ни, – отказала. – Дайте оклематься.
– Ок-ле-мать-ся... – повторили интуристы и уткнулись в разговорники.
Приплелся, шаркая галошами, старый человек с явно выраженными национальными признаками, спросил, отдуваясь:
– Посидеть – бесплатно?
– Бесплатно.
– Я посижу.
Залез в машину, блаженно вытянул ноги:
– Как вы думаете, почему в этом городе мало скамеек?
– Не знаю.
– Я знаю. Чтобы не засиживались.
Подошел могучий парень в тугих до неприличия джинсах, – бык-производитель, – небрежно привалился к капоту, взял последний арбузный ломоть:
– На Клязьму сгоняем?
– Чего там не видала?
– Трояк сверху.
– Жарко, – сказала. – И далёко.
Парень подумал, оглядел ее, не торопясь, с пониманием, сплюнул под ноги косточки, шевельнул чудовищным, будто накладным, бицепсом:
– Порубаем, скупаемся, то-се на травке... И назад.
– Думаешь, надо?
– Не помешает.
– Иди, – послала. – Найди помоложе.
Он и пошел, играя обтянутым задом.
– Женщина, – сказал из машины старый человек с явно выраженными национальными признаками, – у вас такая профессия! Я вам завидую.
– С чего бы это?
– Она еще спрашивает! К вам люди идут.
– Вот где они у меня, эти люди!
Старый человек передвинулся по сиденью, сел на место шофера, положил на руль тонкие, дрожащие, в седых волосках руки.
– Как вы думаете, меня не возьмут в шоферы?
– Думаю, нет.
– То-то и оно... Чего я раньше думал?
И покрутил легонько руль. Поглядел вперед слезящимися, мутными глазами.
– Жарко, – сказала Аня. – Сил нет.
– Нет, – согласился. – Давно нет.
Полез из машины, вынимая себя с трудом, по частям.
– Дед, – пожалела, – какой же ты старый...
– Старый, – сказал. – Зато живой.
И пошел прочь, шаркая галошами. Затерялся в суетливой толпе.
Аня нехотя полезла в жаркую машину, погляделась в зеркальце. Поправила волосы, перевязала косынку на шее, концы расправила на стороны. Так, вроде, лучше. Так веселее.
2
Вывалился из дверей магазина мужик – чудила чудилой, по-пьяному пошел через дорогу, натыкаясь на прохожих. На улице пекло, все вокруг чуть не голые, а у этого теплая ковбойка, суконный пиджак, черные тяжелые штаны. На голове фетровая шляпа, на ногах сапоги, к груди прижат синий эмалированный таз. Сам красный, потный, как водой облитый. От одного его вида в жар бросает, температура вокруг поднимается.
Чудила рванул дверцу, тяжко плюхнулся на сиденье, загремел тазом. Глаза шалые, губы закушены, капли на усах, на бороде. Поразевал по-рыбьи рот, с трудом, по частям, вытолкнул одно слово:
– Саве-лово...
Оглядела его в зеркальце:
– На вокзал, что ли?
– На вок-зал... На вокзал!
И, озираясь на ГУМ, на распахнутые двери, в которые плотной лавиной вливался народ, забормотал тонким голосом, со всхлипыванием:
– Ад... Ад кромешный... Не приведи, Господь! И понесло, и закрутило... Щепою... Щепою!
Аня включила счетчик, медленно тронула с места, осторожно продвигалась через густую толпу.
– Во смех-то... Слабые вы, мужики, на магазины. Совсем никуда.
Вырулила в переулок.
Чудила и не услышал. Прилип лбом к стеклу, смотрел расширенными глазами, бормотал в беспамятстве:
– Народы... Экие народы! И все по суете. По суете.
Около Василия Блаженного он встрепенулся, по-старушечьи закрестился на купола. Мелко и часто.
– Остановить? – обернулась. – Посмотришь.
– А можно?
– Можно. Чего ж нельзя?
Он заколебался. Оглядел собор, площадку перед ним, увидал несметные толпы, сказал твердо:
– На Савеловский,
Повернула на набережную, прибавила скорости, опять обернулась:
– Ну, сказывай, чего купил?
– Не купил! – закричал яростно. – Не надо мне! Не хочу...
Выдернул из кармана исписанный листок, порвал в ожесточении:
– Вот вам... Вот! Вот! Понаписали... Тут и без того пропадешь!
Пустил клочки по ветру, откинулся навзничь: