– Сами... Пусть сами едут. Ничего не купил...
– А таз?
Чудила поглядел на таз, как на диковину, сказал растерянно:
– И верно... Таз один и купил...
Улыбнулся застенчиво, по-мальчишески. Заскреб подбородок. Закряхтел в смущении. А глаза прозрачные, совсем светлые.
– Эй, дядя! Да ты, никак, молодой...
А он вертел перед собой таз, повторял в изумлении:
– Когда ж я его купил? Не помню... Ей-Богу, не помню...
Аня встала у светофора, зашлась от смеха, голову уронила на руль:
– Слабые вы, мужики, на магазины, совсем никудышные...
Сзади загудели нетерпеливо, и она резко рванула с места, лихо пошла в левом ряду, рывком обходила другие машины. Маленькие руки ловко управлялись со своим делом. Как-то уютно было у нее в машине, совсем по домашнему. Все чисто, прибрано, все на месте. Картинка, вазочка, цветочек. Сама не без приятности.
– Ловка ты, – несмело похвалил чудила. – Я бы не смог...
– Делов-то!
– Не скажи. И машина у тебя ладная.
– Лайба, – отрезала Аня. – Лайба и есть. Мы ее со сменщиком на деньгах держим, а то давно бы рассыпалась. Дал одному, дал другому – они и починят.
Чудила отдышался на ветерке. Осмелел, снял шляпу, вытер лицо и шею огромным серым платком.
– Народу-то... – сказал сокрушенно. – Ну и народу у вас!
– Миллион, – похвасталась. – Одних приезжих – миллион в день.
– Миллион... – охнул. – У нас по деревне сорока нету.
Поглядел на сутолоку, на чад бензиновый, на ревущие по бокам грузовики, сказал печально:
– Посели меня тут – завтра помру.
– Не помрешь. Мы не мрем, и ты не помрешь.
– Помру, – повторил убежденно. – Я помру.
И перекрестился.
Аня углядела в зеркальце, спросила с любопытством:
– Ты что, в Бога веришь?
Как подобрался:
– Верую.
– И в церковь ходишь?
– Хожу.
Сказал – оттолкнул.
– Ишь ты, – отметила. – Верующий...
Встала у тротуара, приказала строго:
– Садись рядом. Всю шею отвертела.
Чудила пересел вперед, хлопнул себя по лбу, засмеялся тонко, заливисто, затряс эмалированным тазом:
– Вспомнил... Девка, вспомнил! Тазы-то без очереди были, я и купил. Он не нужен, таз-от, а я купил...
Но Аня смеяться не стала. Спросила строго, с пристрастием:
– Поп у вас есть?
Насторожился:
– Тебе на что?
– Интересуюсь.
Ответил кратко, неохотно:
– Есть.
– Старый?
– В годах.
– Вот позакрывают ваши церкви, – пригрозила, – тогда узнаете.
– И так уж... – буркнул. – За девять верст ходим.
– Охота была... Ноги бить.
– Дура, – просто сказал. – Дура и есть.
Дальше поехали сердитые. Аня зло гнала машину, чудила строго глядел вперед.
– К вам... – сказала обидно. – Кто к вам ходит-то? Одни старухи темные, дореволюционные...
– Темные... – скривился. – Да нонешние старухи в комсомолках бегали.
– Когда это?
– А вот тогда. В свой срок.
Аня прикинула в уме, но соглашаться не захотела:
– Сидели бы дома, на печке... На что им церковь?
– Утешит, – сказал. – Укрепит силы. Терпению обучит. Проводит в последний путь.
Подлетела к светофору, резко затормозила у самого грузовика, сказала с вызовом:
– Я сильная. Мне никто не нужен.
– А состаришься? – и поглядел остро, как булавками ткнул. – Кто утешит? Куда подашься? У вас и контор-то таких нет.
– Как так нет? – засмеялась. – А профсоюз? Меня профсоюз утешит.
И сама удивилась. Задумалась. Сказала медленно, через большую паузу:
– Надо же! В новых районах и церквей нынче не строят...
3
Углядел сбоку пестрые витрины, беспокойно завертелся на сиденье, забормотал под нос.
– Ты чего?
– Подарочек... Жене обещался...
– Давай куплю.
– Сам, – прошептал твердо. – Я сам.
Аня свернула в боковую улицу, встала у магазина.
– Иди, коли сам.
Нескладно полез из машины, потоптался в нерешительности:
– А ты не уедешь?
– За таз боишься?
– Ты что... – замахал. – Что ты! Вот уж подумала... – И попросил робко: – Дождись меня...
– Дождусь.
Побежал в магазин, грохоча сапогами, высоко вскидывая длинные ноги, а она сидела неподвижно за рулем в жаркой, плотной духоте, думала сосредоточенно. А о чем думала? Так, ни о чем.
Потом он выскочил из дверей: красный, потный, будто водой облитый.
– Христа ради! Сходи... Выбери...
– Сам-то чего?
Смял ладонью лицо, выдохнул жалобно:
– Сил моих нет... Подойти страшно!
Вместе вошли в магазин, и он забубнил сразу, кося глазом:
– Вон... Вон там... Купи это. На себя купи...
– Чего это?
– Ну... На полке...
Пошла, поглядела:
– Гарнитур, что ли?
– Не... Этого не надо.
– А чего? Хороший гарнитур. Трусики и комбинация.
– Во, во... – забубнил исподлобья. – Этого купи.
– А говоришь – не надо.
На них глядел весь магазин. Девочки за прилавком фыркали в ладошки. Старые продавщицы улыбались с пониманием. А Ане хоть бы что: пошла, выбрала, вернулась назад.
– Давай гроши. Девять рублей.
– Девять... – поразился. – Дорого.
– Не брать?
– Как не брать? Бери.
Пихнул в руку скомканную десятку.
– А какой размер?
– Как тебе. Не... – Показал глазом на грудь, вздохнул шумно: – Тут поболе... И там... И внизу... Ой! – сказал громко. – Не могу я...
И бегом из магазина.
Аня выбила чек, пошла на контроль.
– Какой он у вас смешной, – сказала девочка, заворачивая покупку ловкими пальчиками. – Как клоун Юрий Никулин.
– Дура ты, – отрезала Аня. – Дура и есть.
Чудила ждал в машине.
– Храбрая ты... – сказал завистливо. – Тебя Бог мне послал.
Аня вывернула в левый ряд, бросила лихо:
– Я в Бога не верю.
Пошевелил губами, будто повторил ее слова, и огорчился по-детски:
– Какая тут вера... Содом.
– Что ж мы, – обиделась, – хуже других?
– Шума у вас много, – объяснил. – Бог шума не любит.
– Чего ж теперь делать? Машины не поломаешь, город по деревням не разгонишь. Ты вон тоже сюда заявился, не пехом топаешь.
– Даже не знаю... – сокрушился.
И заулыбался, помолодел сразу, как живой водой ополоснулся:
– Я, девка, нынче приеду домой, хватану удочки да на речку. К вечеру вода тихая, рыбеха играет, туман по камышинам цепляется... А то еще разуешься – и ноги в воду. – Он даже закряхтел: – Обласкает...
Аня взглянула заворожено:
– Леса у вас есть?
– Леса у нас – без конца. Тут тебе ягода, тут гриб...
– Я, – перебила, – так люблю ходить. По сторонам глядеть.
Тут ей и засвистели. Громко, отчаянно, без передыху. Приткнулась к тротуару, сказала со злобой:
– Да я в этом году и реки-то не видала... Можешь такое понять?
– Нет, – ответил серьезно. – Не могу.
Заглушила мотор, достала из ящичка права, пошла объясняться с милиционером. Долго топталась перед ним посреди перекрестка, заглядывала в лицо снизу вверх, чего-то говорила. Потом вернулась к машине, села за руль.
– До чего они любят женщин останавливать! Хлебом не корми. Я ему говорю: "Чего ты мне-то свистишь? У меня уж годы вышли. Я для тебя, что мужик". А он уставился – не соображает. Бензину нанюхался, глаза дикие... "Рупь", – говорит. Ну, рупь так рупь. Я человек не жадный.
– Я бы не смог... сказал чудила с запинкой. – Милиционером – не смог... Я бы тебя простил.
– Эх, дядя, это тебе не в церкви.
Чудила обиделся;
– Ты церковь не трожь. Ты сама по себе, она сама по себе.
– Да что ты меня учишь? – закричала Аня, озлобясь. – Тот учит, этот учит... Тоже, святой нашелся! По лесу гуляет, рыбку ловит, в церкви молится... Да по мне, хоть совсем ее не было! Жила так и еще проживу. Ходят, блаженные, лбами об пол колотятся, думают, что лучше всех. Ты откатай смену, триста километров, да по жаре, да по городу, тогда я с тобой на равных говорить буду!
Чудила насупился, забурчал под нос, как ребенок обиженный.
– Чего бубнишь? Говори ясно.
– Это история наша, – сказал, – наши истоки, ключи родниковые. Это деды наши, прадеды, отцы с матерями. Не хочешь – не верь, а смеяться зачем? Не уважишь церковь – не уважишь дедов своих. Не уважишь дедов – что позади останется? Поле несеяное. Бурьян. Топь непролазная.
– Ишь ты, – подивилась. – Грамотный...
– И так уж, – сказал с болью, – все перечеркнули. Будто до вашего времени ничего не было. Будто с вас все и началось. Нити оборвали. Корешки подергали. Стеной огородились. Кого ни тронь, кого ни спроси – кругом беспородные. Отца помнят, и то спасибо, а уж о дедах и не слыхивали.
– Да они темные были, деды наши. Они вон в чертей верили.
– Они темные, – повторил. - Вы у нас зато светлые. Вам – все ясно. Мир яйцом облупили и жрете себе. Мой парнишечка принес учебник по истории, а там про церковь чуть не матерно. А кто на врага народ поднимал? Под чьими иконами насмерть бились? Кто крестил вас, венчал, исповедовал, на погост таскал? Не год, не пять – десять веков. Не веришь – не надо. Закрываешь – валяй. Но уважай хоть... Уважай! Врага и то уважают. А она – не враг.
– Да где он, Бог-то твой? – спросила в запале. – Где? Чего не кажется?
– Ох... – сморщился. – Господи! До чего вы все необразованные...
– Ты у нас больно ученый. Учился где?
– В семинарии, – ответил кратко. – В городе Загорске.
Резко тормознула посреди улицы, взглянула испуганно:
– Ты поп?..
– Священник.
– Чудо чудное... Сколько езжу, а попа везу в первый раз.
– Поехали, – сказал. – Поезд у меня.
– Подождет твой поезд.
Оглядела его, будто впервые, изумленно покачала головой:
– А не врешь?
– Не вру.
– И документ у тебя есть?
– Мой документ, – улыбнулся, – справка о налогах. По статье девятнадцатой, как с кустаря.
Но Аня улыбаться не стала.
– Говори, исповедуешь?
– Исповедую.
– И правду говорят?