— Спасибо, барон, — сказала она тихо, не поднимая глаз. — За… за все.
— Это тебе спасибо, Арина, — ответил я так же тихо. — За смелость. И за то, что не побоялась быть собой.
Она быстро подняла на меня взгляд, в ее глазах мелькнула улыбка, и, не говоря больше ни слова, скользнула в тень коридора, ведущего к женским комнатам.
Я постоял еще немного, глядя ей вслед. Затем тяжело вздохнул и направился в свои покои. Ночь была долгой, насыщенной событиями и эмоциями. Завтра предстоял новый день, полный дел и забот.
Уже лежа в кровати, я долго не мог уснуть, прокручивая в голове события вечера. Иша… Маргарита… Политика, магия, инженерные планы… Голова шла кругом. Но сквозь этот хаос мыслей все четче проступало одно — я здесь не один. Вокруг меня собирались люди. Разные, со своими страхами, надеждами, талантами. И вместе… вместе мы действительно могли изменить этот мир.
С этой мыслью я и провалился в глубокий, мертвый сон, думая о грядущей ярмарке, которая должна была стать символом нового союза, и о том, какой герб действительно стоит изобразить на общем имперском стяге. Грифон и волк… А может, что-то еще? Что-то, что будет символизировать не только силу и мудрость, но и…
…
…
…прогресс?
Глава 13
Поле, еще недавно пустовавшее между Великим Новгородом и Старой Руссой, теперь напоминало разбуженный муравейник. Яркое осеннее солнце щедро заливало его светом, играя на разноцветных полотнах шатров, на блестящих лентах, развевающихся на ветру, на позолоте резных столбов, поддерживающих помост, где восседали два царя.
Ярмарка! Большая, шумная, разноголосая — такая, какой этот мир, наверное, не видел уже много десятилетий, если не столетий.
Я стоял чуть поодаль от основного скопления народа, у края поля, где начинался редкий перелесок, и с легким умиротворением взирал на это буйство жизни. Воздух был наполнен тысячей запахов: дым от костров, на которых жарилось мясо, аромат свежеиспеченного хлеба и медовых пряников, терпкий дух раздавленных ягод и хмельной браги, смешивающийся с запахом сена, дегтя и конского навоза.
Десятки, если не сотни, палаток раскинулись по всему полю. Торговцы, съехавшиеся из обоих городов и окрестных деревень, на все лады расхваливали свой товар. Здесь было все, чем богата была эта земля: румяные яблоки и тугие кочаны капусты, пузатые тыквы и мешки с зерном, копченая рыба и вяленое мясо.
Глиняные горшки и деревянные ложки, расшитые полотенца и груботканые холсты, кованые ножи и детские свистульки. Народ гулял, смеялся, торговался, приценивался.
Мужики в праздничных рубахах, подпоясанные кушаками, степенно прохаживались между рядами, обсуждая виды на урожай и цены на скот. Женщины в ярких сарафанах и платках выбирали ленты, бусы, приглядывались к посуде.
Дети с визгом носились по полю, играя в догонялки или запуская самодельных воздушных змеев, неуклюже трепыхавшихся на ветру.
Где-то в центре ярмарки надрывались скоморохи, выряженные в пестрые одежды, их шутки и прибаутки вызывали дружный хохот толпы. Рядом силачи в кожаных безрукавках демонстрировали свою удаль, поднимая огромные камни или гнули на спор подковы, предлагая всем, кто не верит — попробовать собственными руками согнуть прежде самим.
Чуть поодаль раздавался звонкий смех — там, видимо, шли кулачные бои, излюбленное развлечение простого люда. А из разных концов поля доносились звуки музыки: то зальются переливами гусли, то зазвенят струны балалайки, то затянет заунывную песню волынка, а то и вовсе грянет целый ансамбль с трещотками, бубнами и деревянными ложками. Даже изредка доносился звон маленького треугольника.
Я улыбался, глядя на все это. Да, это было не высокотехнологичное шоу из моего времени, не сверкающий огнями мегаполис. Но в этой простоте, в этой искренней радости было что-то настоящее, что-то, что давно утерял мой мир, погрязший в виртуальной реальности и погоне за бесконечным потреблением.
Здесь люди радовались простым вещам — хорошей погоде, обильному урожаю, возможности встретиться, пообщаться, забыть на время о тяготах и опасностях, которые подстерегали их на каждом шагу.
Мой взгляд скользнул к помосту, возвышавшемуся в центре ярмарочной площади. Профессионально сколоченный из крепких бревен, он был укрыт своеобразным полуоткрытым шатром из алого бархата, украшенного золотым шитьем — грифоны Долгорукова и волки Романовича переплетались в причудливом узоре. На помосте, на двух резных тронах, обитых таким же бархатом, восседали оба царя.
Алексей Петрович, в парадном темно-синем камзоле, расшитом серебром, выглядел как всегда элегантно и сдержанно. Он о чем-то негромко беседовал со своим соседом, время от времени делая глоток из резного кубка, который слуга почтительно наполнял ему вином.
Олег Святославович Романович, напротив, был облачен в более практичный, почти военный наряд — кожаный колет, украшенный мехом, и широкие штаны, заправленные в высокие сапоги.
Его густая русая борода была тщательно расчесана, а в глазах, обычно суровых, сейчас плясали веселые искорки. Он громко смеялся, что-то рассказывая Долгорукову и размахивая своим кубком, из которого то и дело выплескивалось темное, как смола, пиво.
Два разных человека, два разных подхода к власти. Но сегодня они были здесь вместе, символизируя начало новой эры для этих земель. И я, стоя здесь, на краю этого праздника жизни, чувствовал себя причастным к этому великому, историческому моменту.
Пусть моя роль была пока скрыта от большинства, но я знал, что именно мои знания, мои идеи, мои планы по освоению Севера и возрождению технологий легли в основу этого союза.
Внезапно теплые, нежные ладони легли мне на глаза, погружая мир в приятную темноту. Я не вздрогнул, не напрягся. Аромат полевых цветов и тонкий, едва уловимый запах масла для волос, который я уже успел запомнить, не оставили сомнений.
— Угадай, кто? — прошептал знакомый, чуть насмешливый голос у самого моего уха. Дыхание ее коснулось моей щеки, посылая по телу приятное тепло.
— Хм, — я сделал вид, что задумался. — Даже не знаю. Может быть, это грозный посол от какого-нибудь южного хана, решивший подшутить над скромным бароном? Или… неужели сама царица ночи пожаловала на наш скромный праздник?
— Глупый! — она легонько стукнула меня по макушке и убрала руки, заливисто рассмеявшись.
Я обернулся. Маргарита. Она стояла передо мной, сияя, как утреннее солнце. На ней было длинное платье из зеленого бархата, расшитое золотыми нитями, которое выгодно подчеркивало ее огненные волосы, уложенные в сложную прическу с вплетенными в них лентами и жемчугом.
На шее — тонкое золотое ожерелье с изумрудом, который идеально гармонировал с цветом ее глаз. Она выглядела… по-королевски. Но в глазах виднелся задор ребенка из обычной семьи, а на губах играла знакомая, чуть лукавая улыбка.
— Ты сегодня ослепительна, Маргарита, — сказал я искренне, не в силах сдержать восхищения.
— Спасибо, Саша, — она сделала легкий, почти незаметный книксен, ее щеки тронул легкий румянец. — Ты тоже выглядишь… неплохо для инженера, проводящего дни в кузнице и ночи за чертежами.
Я усмехнулся, оглядев свой наряд — простая, но чистая льняная рубаха, кожаный жилет, хорошо подогнанные штаны и начищенные сапоги. Скромно, но аккуратно. Не то что парадный камзол царя, но и не обноски хламника.
— Пойдем, прогуляемся? — предложила она, беря меня под руку. — Дядюшка и его новый… союзник, — она чуть заметно скривила губки, произнося это слово, — похоже, надолго увлеклись беседой. А мне скучно сидеть на этом помосте и изображать благовоспитанную племянницу.
Мы пошли по ярмарке, погружаясь в ее шумную, пеструю атмосферу. Маргарита с детским восторгом разглядывала все вокруг, останавливаясь у каждого прилавка, задавая вопросы торговцам, пробуя сладости.
Ее смех звенел, как колокольчик, привлекая внимание. Люди расступались перед нами, кланялись — кто барону, кто царской племяннице. Я чувствовал на себе любопытные взгляды, слышал перешептывания, но старался не обращать на это внимания, наслаждаясь моментом, ее обществом, этой простой, незамысловатой радостью.
У одного из прилавков, заваленного простыми, но изящными украшениями, она замерла. Здесь торговал пожилой, седобородый мастер, чьи руки, покрытые морщинами и старческими пятнами, с удивительной ловкостью перебирали мелкие бусины и тонкие медные проволочки.
На грубой ткани были разложены серьги из меди и цветных речных камушков, браслеты из плетеной кожи с костяными вставками, ожерелья из тускло поблескивающего речного жемчуга. Все это было просто, без изысков столичных ювелиров, но в каждом изделии чувствовалась душа, тепло рук мастера.
— Какая прелесть! — воскликнула Маргарита, ее взгляд остановился на паре маленьких сережек.
Они были выполнены в виде крошечных, изящных птичек с распростертыми крылышками, выкованных из тонкой меди и украшенных вставками из зеленоватых, полупрозрачных камушков, напоминающих цвет ее глаз. Птички казались почти живыми, готовыми вот-вот вспорхнуть с бархатной подушечки, на которой они лежали.
— Нравится? — спросил я, заметив, как загорелись ее глаза. Этот блеск был дороже любых сокровищ.
Она кивнула, не отрывая взгляда от сережек. Ее губы тронула легкая, чуть смущенная улыбка.
— Очень, — прошептала она. — Они такие… легкие. Изящные.
Я тут же повернулся к мастеру, который с добродушной улыбкой наблюдал за нами.
— Почтенный, — обратился я к нему, — какова цена этих прекрасных птичек?
Старик поклонился, его глаза лучились добротой.
— Для Вашего Благородия и для такой красавицы, — он кивнул на Маргариту, отчего та слегка покраснела, — отдам недорого. Всего пятнадцать медных монет, барон. Работа тонкая, ручная. Камушки речные, сами собирали, гранили.
Пятнадцать медных монет. По здешним меркам — не так уж и мало для простого люда, но для меня — сущие пустяки. Я полез в кожаный кошель, висевший у меня на поясе, и, не торгуясь, отсчитал блестящих кругляшей.