— Да хранят тебя Боги, барон Кулибин, — сказал Долгоруков.
— И да сопутствует тебе удача, инженер, — добавил Романович.
Это было их благословение. Простое, мужское, без лишних слов. Но в нем чувствовалась и вера, и надежда, и тяжесть ответственности, которую они возлагали на мои плечи.
Я кивнул им в ответ. Затем развернулся к своему отряду.
— Тогда, выдвигаемся.
— Погодите!
Я удивленно обернулся. По длинному коридору, ведущему из глубин дворца, бежала Маргарита. Она чуть ли не спотыкалась о подол своего нарядного, расшитого золотом платья, которое явно не было предназначено для таких стремительных маневров.
Щеки ее раскраснелись, выбившиеся из сложной прически рыжие пряди метались из стороны в сторону, а сама она откровенно нервничала, это было видно по ее сбившемуся дыханию и тому, как она теребила край рукава.
Она подбежала ко мне, не обращая внимания ни на царей, ни на застывших в недоумении воинов. Схватив меня за руку своей горячей, слегка дрожащей ладонью, она быстро сунула мне в другую руку какой-то небольшой, самодельный предмет.
— Я… я заговорила его, — выпалила она, ее зеленые глаза, полные тревоги и еще чего-то, чего я не мог сразу понять, смотрели мне прямо в лицо. — На удачу… и… и чтобы я всегда знала, где ты. Чтобы смогла увидеть тебя… если что… Не снимай его, Саша! Никогда! Ни в коем случае! Пожалуйста!
Я растерянно посмотрел на свою ладонь. На ней лежал небольшой кулон. Он был сделан явно вручную, из простых, подручных материалов — тонкие, переплетенные нити, несколько цветных бусин, крошечные перышки, какая-то высушенная ягодка…
Все это было сплетено в замысловатый, но изящный узор, отдаленно напоминающий миниатюрную версию тех «ловцов снов», которые когда-то были популярны в моем мире. От кулона исходило едва уловимое тепло и тонкий, почти неощутимый аромат трав. Я не был уверен, но что-то в нем было живое, настоящее.
Я поднял глаза на Маргариту. Она смотрела на меня с такой надеждой, с такой искренней тревогой, что у меня перехватило дыхание. В этот момент она не была племянницей царя, не была своенравной аристократкой. Она была просто девушкой, которая боялась за того, кто ей, видимо, стал небезразличен.
— Спасибо, Рита, — сказал я тихо, но искренне.
Я аккуратно надел кулон на шею, пряча его под ворот рубахи. Он лег на грудь прохладным, но приятным прикосновением.
Маргарита облегченно выдохнула, ее плечи расслабились. На губах появилась слабая, но искренняя улыбка. Она шагнула ко мне еще ближе и, прежде чем я успел что-либо сообразить, быстро, почти невесомо, поцеловала меня в щеку. Легкое прикосновение, словно перышком.
— Береги себя, Саша, — прошептала она, ее глаза блеснули влагой.
Затем, так же быстро, она отступила на шаг, сделала неуклюжий, но трогательный книксен обоим царям, которые все это время молча наблюдали за этой сценой с непроницаемыми лицами, и, не говоря больше ни слова, развернулась и почти бегом скрылась в том же коридоре, откуда так неожиданно появилась.
Некоторое время в приемной царила тишина. Я чувствовал на себе взгляды и Долгорукова, и Романовича, и всего своего отряда. Но никто ничего не сказал.
— Что ж, — кашлянул Алексей Петрович, первым нарушая молчание. — Кажется, теперь действительно все. В добрый путь, барон. И да хранят вас Боги.
Мы вышли из дворца. У ворот нас уже ждали оседланные лошади. Отряд быстро, без лишней суеты, выстроился в походный порядок. Я вскочил в седло, чувствуя под рубахой легкое прикосновение кулона Маргариты. Странное ощущение.
Мы выехали из города. Солнце уже поднялось достаточно высоко, заливая улицы Великого Новгорода ярким осенним светом. Прохожие с любопытством провожали взглядами наш внушительный отряд, кто-то махал рукой, кто-то крестился.
По пути, когда мы уже миновали городские стены и выехали на знакомый тракт, ведущий на Север, я достал из-под рубахи кулон. Внимательно рассмотрел его при дневном свете. Да, это действительно был своего рода амулет, сплетенный с явной заботой и магией.
Я чувствовал это. Легкая, едва уловимая пульсация, резонирующая с моей собственной внутренней силой.
«Чтобы я знала и смогла увидеть тебя». Интересно, на что способен этот ее Дар, если она действительно может «видеть» на расстоянии? Или это просто… женские чары, призванные успокоить ее собственное сердце?
— Она явно дорожит тобой, барон, — голос Ивана Кречета, ехавшего рядом, прозвучал неожиданно тихо, но я расслышал его сквозь стук копыт. Он смотрел прямо перед собой, на дорогу, но я был уверен, что он заметил и мой жест, и выражение моего лица.
— Очень похоже на то, — ответил я спокойно, пряча кулон обратно под рубаху и отпуская его. — Но и я ей крайне благодарен за то, что она сделала для нас во время нашего первого похода на Север. Без ее помощи… кто знает, чем бы все закончилось.
Иван хмыкнул, его взгляд оставался устремленным вперед.
— Я не просто благодарен, Саш, — сказал он после короткой паузы, и в его голосе прозвучала непривычная для этого сурового человека мягкость. — Мы все… мы все перед ней, как и перед вами, барон, в таком неоплатном долгу, который и за всю жизнь не отдать.
Какое-то время я помолчал, но потом хмыкнул себе под нос.
— Не переживай, дорогой друг. Доберемся до этих складов, до лабораторий и всего прочего, что осталось от старого мира и, можно будет сказать, что никакого долго и нет.
И кто же, черт побери знал, что нас там ждет и насколько я оказался прав.
Глава 20
Короткая, тревожная ночь на аванпосте пролетела почти незаметно. Я спал урывками, то и дело просыпаясь от малейшего шороха за бревенчатыми стенами цитадели. В голове теснились планы, чертежи, обрывки разговоров с царями. Ощущение чего-то большого, значимого, но одновременно и невероятно опасного, не отпускало.
Едва забрезжил рассвет, серый октябрьский, аванпост уже гудел, как растревоженный улей. Солдаты гарнизона, сменившие ночной дозор, деловито проверяли оружие, поправляли амуницию.
Хламники, мои верные спутники, тоже были на ногах — их лица, обычно суровые и непроницаемые, сегодня выражали с трудом скрываемое напряжение. Для них это был не первый раз и явно не последний, но, как говорится, каждый раз, как в первый раз.
Трепет. Волнение. Я считывал эти чувства с них, словно самый настоящий эмпат. Да чего греха таить, и сам ощущал нечто подобное. Неизвестность всегда вызывает нечто подобное. Словно передо мной стоит коробка, в которой что-то скребется, фырчит и ерзает. И стоит задача — сунуть в эту коробку руку.
Что будет? Откусит палец? Или по самое предплечье? А вдруг ужалит? Или, наоборот, осторожно облизнет или потрется пушистой мордой? Уравнения с множеством неизвестных ждут на каждом шагу.
Андрей Михайлович провожал нас у ворот. Его лицо, перепачканное сажей и потом после ночной работы (он, как всегда, не мог сидеть без дела и до самого утра ковал заготовки для аванпоста), было хмурым.
— Береги себя, Саш, — пробасил он, крепко стискивая мою руку своей мозолистой, покрытой шрамами ладонью. — И этих балбесов своих тоже береги, — он кивнул на хламников, которые как раз заканчивали последние приготовления, проверяя крепления седельных сумок и арбалеты. — Места там нехорошие. Чует мое сердце.
— Все будет в порядке, Андрей Михайлович, — я постарался улыбнуться как можно увереннее. — Мы не на прогулку идем. И вернемся. Обязательно вернемся. С добычей.
— Да уж постарайся, — проворчал он, но в его глазах я увидел не только беспокойство, но и скрытую гордость. Он верил в меня. И это было важно.
Наш караван, готовый к выдвижению, выглядел внушительно. Во главе — я и Иван Кречет. За нами — проверенный временем отряд из Руслана, Олега, Миши и Иши.
Следом — отряд из отборных воинов под командованием двух опытных сотников — сурового, седоусого новгородца Игната и рыжебородого, громкоголосого руссовца Бориса. Эти парни были элитой, закаленной в многочисленных стычках и походах.
Их задача — обеспечить основное прикрытие и защиту каравана. И, наконец, несколько крепких, надежных повозок, запряженных выносливыми лошадьми, предназначенных для вывоза материалов, которые мы надеялись найти.
Солнце едва оторвалось от горизонта, окрашивая небо в холодные, стальные тона, когда я поднял руку, давая сигнал к началу движения.
— Вперед, — голос мой прозвучал твердо, без тени сомнения.
Скрипнули колеса, зафыркали лошади, лязгнуло оружие. Наш караван медленно вытянулся и двинулся на Север.
Путь к тому заводскому комплексу, который Иван наметил на карте как первую цель нашей экспедиции, пролегал через относительно безопасные перелески и поля, где мы чувствовали себя относительно безопасно, ведь аванпост был почти что под боком. Но чем дальше мы углублялись в Дикие Земли, тем мрачнее и тревожнее становился пейзаж.
Лес смыкался над головой густым, почти непроницаемым пологом, сквозь который едва пробивались редкие лучи солнца. Деревья здесь были древними, корявыми, их стволы покрыты мхом и лишайниками, а ветви переплетались так тесно, что образовывали сплошную зеленую крышу. Под ногами чавкала сырая земля, пахло прелью, грибами и чем-то еще — тяжелым, звериным.
Следы животных становились все крупнее и внушительнее. Вот — огромный, смазанный отпечаток медвежьей лапы, рядом — глубокие борозды от когтей на стволе дерева. А чуть дальше — растерзанная туша оленя, от которой остались лишь обглоданные кости да клочья шерсти. Хищники здесь были хозяевами, и они не боялись оставлять следы своего пиршества.
Напряжение в отряде нарастало. Люди шли молча, внимательно осматриваясь по сторонам, держа оружие наготове. Солдаты двигались слаженно, прикрывая фланги и тыл каравана. Хламники, привыкшие к таким условиям, тоже были начеку, их взгляды были острыми, движения — выверенными.
Примерно на полпути к нашей цели, когда мы пробирались через особенно густой участок леса, заваленный буреломом, это и случилось. Короткий, резкий визг, донесшийся откуда-то справа, заставил всех замереть.