В доме за столом, у которого хлопотала гостеприимная Анна Тимофеевна, собрались многочисленные родственники: сестра Зоя с мужем — фрезеровщиком радиозавода Дмитрием Бруевичем, с четырнадцатилетней дочерью Тамарой и десятилетним сыном Юрой; брат Борис — «рабочий радиозавода, брат Валентин — шофер на грузовике. Вся бывшая колхозная семья Гагариных, ставшая рабочей семьей.
Июньским вечером шестьдесят первого года, когда в «Правде» версталась очередная глава записок Гагарина, пришло сообщение о том, что Президиум Верховного Совета СССР своим Указом наградил около семи тысяч рабочих, конструкторов, ученых, инженерно-технических работников — создателей ракетной и космической техники, осуществивших первый в мире полет в космос человека на корабле-спутнике «Восток».
Редколлегия «Правды» поинтересовалась, что думает об Указе Юрий Гагарин? Позвонили ему домой. Валентина Ивановна ответила:
— Юра у своих родителей в Гжатске…
В Гжатске? Где там его искать? Пожалуй, сразу не найдешь, а время позднее: через два часа газету начнут печатать. И вдруг резкий звонок — на проводе Гжатск. В телефонной трубке знакомый голос:
— Только что услыхал по радио приятную новость. Не удержался и позвонил вам… Если не поздно, давайте сочиним заметку в газету?
— Еще не поздно, диктуйте.
И Гагарин продиктовал сердечные слова, воздающие дань советской науке, технике, промышленности, ее людям.
Заканчивая разговор, Гагарин пригласил нас приехать к нему на родину. Светало, когда, сняв с ротации сотню пахнущих типографской краской экземпляров только что вышедшего номера «Правды», мы покатили по старинной Смоленской дороге.
Зеленый разлив раздольных гжатских полей. В синем небе переливчато заливаются жаворонки. Полевые дороги среди цветущих ржи и льна. Благословенный край, где ласточки день начинают, а соловьи кончают.
На скошенном лугу возле реки собрались родственники и друзья космонавта. Среди них не сразу найдешь Юрия Алексеевича. Секретари райкома партии, одетые в косоворотки распояской, ловят рыбу, а он в футбольных трусах и белой безрукавке хлопочет у костра.
— Газету привезли? — увидев нас, спросил космонавт.
Раскрыв «Правду», Гагарин вслух прочел собравшимся Указ о награждении многих исследователей космического пространства и создателей космической техники. Лицо его озарилось довольной улыбкой. Он рад за всех, чей труд отмечен правительственными наградами. Многих он знал, встречался с ними на тренировках, в лабораториях, на космодроме.
Наступило время завтрака, и Гагарин налил каждому по миске пахучей, отдающей дымком, сдобренной перцем и луком ухи, оделил большими ломтями ржаного хлеба. Когда все расселись на скошенной траве, держа в одной руке деревянную ложку, а в другой полную чарку, кто-то из земляков предложил первый тост за первого космонавта.
— Э нет, так не пойдет, — запротестовал Юрий Алексеевич. — Первый тост — за нашу партию.
На реке было весело, разливался смех, зажигались и погасали песни. Купались, ловили рыбу. Космонавт смеялся:
— Чтобы рыбу есть, надо в воду лезть.
Колхозники из близлежащих деревень принесли молока, яиц, воскресных пирогов. Всем хотелось поглядеть на знаменитого земляка. А он то нырял в реку, то помогал тянуть бредень, то срывал водяные лилии, то, как мальчик, резвился на лугу, бегая взапуски с ребятишками, нагрянувшими со всей округи.
В полдень мы с Гагариным отправились вдоль реки. Юрий Алексеевич был доволен днем, проводимым в родных местах. Мы смотрели в его приветливое, открытое лицо, слушали его восторженные возгласы то о прелести неба, то о красоте полей и рощ и находили в его облике черты многих знакомых нам молодых людей.
— Ваш полет собрал большой урожай — почти семь тысяч орденов!
— Что вы, — замахал руками Гагарин, — это семь тысяч человек своим трудом добыли мне Золотую Звезду…
Он следил за пчелами, пролетавшими со взятки, рвал полевые цветы — насобирал охапку, умело перевязав ее тонкими стеблями повилики, передал нам:
— Наверное, вы раньше увидите Валю, передайте этот букет от меня…
Недавно в этих местах прошли ливневые дожди, дороги размыло. Возвращались в Гжатск на грузовике. Машину трясло на ухабах, залитых водой. Гагарин вместе со всеми стоял в кузове, держась руками за крышу кабины. Далеко окрест разносился смех и песни. Впечатление было такое, словно с сенокоса возвращается хорошо поработавшая бригада.
В деревнях, через которые мчался грузовик, народ ждал Гагарина. Мало кто обращал внимание на веселую машину, полную хохочущих, приветственно машущих руками людей. Все думали, что космонавт едет в одном из легковых автомобилей, следовавших сзади. А он стоял в грузовике, поддерживая товарищей, и товарищи поддерживали его.
Когда вернулись в Гжатск, в старом бревенчатом доме Гагариных было полно народа — все больше родственники, близкие и дальние. Узнав о массовом награждении специалистов, причастных к полету сына, Алексей Иванович мудро изрек:
— Все это хорошо… Но почин всего дороже!
Поклонившись всем в пояс, хозяин пригласил собравшихся к столу.
— Какой гость, такая ему и честь.
Когда все расселись, Алексей Иванович поднял стакан.
— Дивны дела твои, сын, и душа моя вполне понимает это…
Мы внимательно прислушивались. Ведь за столом могли сказать что-то новое о герое. Со слов Юрия мы знали, что отец его — мастер на все руки. Он говорил образно и певуче:
— Не возьмешь топор в руки, избу не срубишь… Не топор тешет, а человек… — Алексей Иванович знал, когда и что сказать, когда помолчать, послушать других.
В суровом крестьянском облике матери и отца, в лицах братьев и сестер проглядывали красивые черты Юрия, его манера держаться, говорить, улыбаться. С выдубленного солнцем лица Алексея Ивановича глядели чистой воды глаза сына, и мы видели перед собой портрет космонавта, каким он мог стать через три десятилетия. Природа повторяла свои лучшие произведения.
Народу явилось много. Не хватало посуды. Мать послала Зою к соседям. Юрий сказал:
— Надо бы принимать гостей в новом доме, там просторней.
Эти слова не понравились Алексею Ивановичу, он топнул больной ногой о пол, прикрикнул на обремененного славой сына:
— Пока еще я хозяин в своем доме!
Юрий залился румянцем, моментально умолк.
Он с удовольствием ел простые крестьянские яства, приготовленные руками матери. На столе не оказалось пирогов с грибами. Алексей Иванович, держа в руках граненый стакан, ворчал:
— Чего жена не любит, того мужу век не едать.
Анна Тимофеевна вспомнила:
— Заболит у Юры пальчик, а у меня сердце захолодает, прямо хоть плачь.
Алексей Иванович перебил жену:
— Один сын — не сын, два сына — полсына, три сына — вот это сын!
Трое сыновей его сидели рядом, и все для него были равны и одинаково любимы, всех он вывел в люди, научил жить и, как сказал нам, «всем помогал по силе-мочи».
Когда гости подвыпили, кто-то из родственников затянул песню. И пошло, и пошло. Полились знакомые с детства полные русской удали песни. Юрий пел с огоньком, во всю силу. У него был голос красивого тембра — грудной, звонкий, отличимый в общем хоре.
Среди гостей выделялись своим весельем две молодые, обаятельные женщины — двоюродные сестры Юрия — Антонина и Лидия, дочери Савелия Ивановича, брата отца Юрия. Было жарко, женщины вышли на крыльцо, обмахивая разгоряченные лица ветками цветущей сирени.
— Расскажите о Юре самое памятное, — попросили мы.
— Самое памятное? Ну это когда он неожиданно прикатил к нам в Москву с деревянным сундучком в руках, — припомнила Лидия.
— Юра все волновался: как-то встретит его дядя Савелий. Наш отец работал в строительной конторе, заработки маленькие, а тут с приездом племянника в семье прибавлялся лишний рот.
— Опасения оказались напрасными, встретили мы его как родного, — улыбнулась приятным воспоминаниям Антонина Савельевна. — Мы показали ему столицу. Сводили в Третьяковскую галерею, в цирк. А затем я отвезла его в Люберцы на завод сельскохозяйственных машин. Там в ремесленное училище набирали мальчишек. Юра решил учиться на токаря или слесаря. А оказалось, что на слесарное и токарное отделения берут только с семилетним образованием. Пошли к директору.
— Не горюй, парень, — обнадежил директор ремесленного училища, — возьмем тебя в литейщики…
Экзамены были нетрудные. Юрию выдали первую в жизни форменную одежду: фуражку с рабочей эмблемой на околыше, суконную гимнастерку, брюки навыпуск, ботинки, шинель, ремень с железной пряжкой.
Оглядев себя в зеркало, Юра сказал:
— Как солдат.
Я поправила его:
— Хватай выше, как офицер!
На последние деньги он сфотографировался и послал карточки домой.
На крыльцо, обдуваемое полевым ветром, вышел Юрий Алексеевич. Он слышал последнюю фразу двоюродной сестры.
— Хотите расскажу, как зародилась во мне мечта сделаться офицером. Даже больше того — летчиком.
Хотелось услышать нам новый рассказ, но не довелось. Гагарин лишь только начал его.
— Когда мне стукнуло семь лет, отец обнадежил: «Ну, Юрка, в сентябре пойдешь в школу…»
В этот момент Алексей Иванович высунулся из окна, позвал сына в избу. Он исчез с крыльца, но вскоре вернулся и пригласил нас в автомобиль.
— Справная машина, — и похлопал ладонью по капоту мотора, словно лошадь по крупу.
Гагарин сел за руль, и через минуту мы вырвались за зеленые околицы Гжатска.
Мы не спрашивали, куда везет нас космонавт, так как знали — в Клушино, свое родное село. Он не торопился, по дороге припоминал, как, сотрясая небо и землю, загремела гроза войны, словно мутная вода в половодье, докатилась она до Смоленщины. Через Клушино, нагруженные домашним скарбом, молча проходили беженцы, проезжали раненые, все двигалось за тридевять земель в тыл. В деревне поговаривали: фашисты стерли с лица земли Минск, кровавые бои сотрясают Смоленск и Ельню.
Наступило долгожданное 1 сентября, и Юра со своими сверстниками направился в школу. Едва ребята познакомились с учительницей и начали выводить первые буквы да складывать палочки, разнеслось тревожное: