оезду путь к обходу. Железнодорожный мост был важным объектом нашего общего внимания, а потому, не обращая внимания, в чей участок он был включен, все мы нацелились на него. Бронепоезд быстро отскочил назад на километр (версту), остановился и стал бить по мосту гранатами, но, несмотря на это, часть нашего отделения и пулемет перескочили мост. В это время вправо наши уже переходили реку, красные отступали, и пулемету открылось широкое поле деятельности бить противника во фланг. Бронепоезд это учел и усилил свой огонь по мосту с продвижением на нас. Один пулеметчик был тяжело ранен, и около него произошло замешательство, а мы что было сил отскочили через мост, чтобы укрыться от огня, но мне все же осколком снаряда оторвало всю подошву на ботинке, и нога сначала совсем онемела.
Вторичный переход нами моста, как я это видел, состоялся после добровольного отхода бронепоезда за станцию, так как станица за это время была уже занята и наши части были недалеко от полотна железной дороги и грозили отрезать бронепоезду путь отступления. Офицерский полк в это время отбивал атаку на своем участке и вел наступление на небольшую рощу перед ним. В сильно потрепанном виде наше отделение снова перешло мост, оставшийся там пулемет бил по отступавшим красным. Происшедшее около него замешательство было вызвано тяжелым ранением одного офицера на нем, который при виде надвигавшегося на нас бронепоезда просил пристрелить его, но его сослуживцы не осмеливались это сделать. Тогда женщина-прапорщик, как после передавали – невеста раненого, благословила его и дала ему наган, из которого он и застрелился сам. Уже в эмиграции, в 1964 году в Париже, я прочел статью о действиях группы Офицерского полка, и автор статьи, капитан Рейнгардт[233], который тоже переходил мост в то же время, теперь задает вопрос участникам боя: «Каким образом мы видели там корниловца, по приказанию которого он дал ему револьвер, из которого он застрелился, и как он мог оказаться там?» Я этой сцены тогда не видел, равно как и не видел перехода группы капитана Рейнгардта через мост, но на вопрос его ответил подробным описанием, с указанием на то, что через мост тогда прошли следом за бронепоездом корниловцы, которые были с пулеметом, приданным Офицерскому полку. Помимо этого, приехавший ко мне из Америки в 1969 году наш пулеметчик капитан Ткаченко[234] уточнил описанное мной. Оказывается, он не только хорошо знает трагически застрелившегося после перехода моста нашего пулеметчика, но и собирал трупы своих в этом месте после боя. Оба застрелившихся были смертельно ранены, они это сознавали, и застрелившийся на глазах чинов Офицерского полка прямо сказал: «Я не хочу обременять наш санитарный обоз». Мне кажется, что, помимо этого, все же и переход в наступление на нас бронепоезда сильно подействовал на мораль доблестных корниловцев.
Теперь перехожу к описанию действий Корниловского Ударного полка в его целом. Отступление корниловцев сильно подействовало на полковника Неженцева. Однако они не были в этом виноваты. Казалось, что горячие юнкера думали, что это будет «бой под Лежанкой», и шли, не дожидаясь общей атаки, а потому были не только остановлены, но и понесли большие и ненужные потери. Вторая общая атака показала, что значит совокупность действий. Не нужно было торопиться еще и потому, что Офицерский полк далеко не вышел на нашу линию. Обходное движение Партизанского полка в большой степени облегчило наступление. Наш полк ворвался в восточную часть селения и при выходе имел еще раз серьезную стычку с подошедшим по железной дороге резервом красных. Поначалу обе стороны как будто не разобрались в том, кто против них, сближение было только на пользу нам, и красные стали было сдаваться, но наши горе-кавалеристы, по причине своей малочисленности, тоже пересолили здесь своим порывом: стали рубить в количестве каких-нибудь двадцати коней и получили нормальный отпор со стороны такой большой колонны красных, которая частично и от нашего огня ушла. Начало общего наступления было в 14 часов, в 16 часов корниловцы были уже при выходе из станицы на станционный луг, и здесь именно и произошла их стычка с резервом красных. А к 18 часам офицерский батальон Корниловского Ударного полка стоял в полутора верстах за станицей, около железной дороги, где через час отбил новую атаку красных вместе с их бронепоездом. Здесь на переезде на ночь от офицерского батальона были оставлены заставы.
На поверке многих недосчитались: был убит командир 4-й роты капитан Пиотровский, потери полка доходили до 150 человек убитыми и ранеными. Не радовали нас и снаряды, захваченные на станции. В своих воспоминаниях о 1-м Кубанском походе генерал Богаевский неточно указывает число наших потерь: 30 убитыми и около 100 ранеными. Помимо корниловцев, много потеряли и юнкера. Я, как очевидец боя в интервале между корниловцами и Офицерским полком, не могу согласиться с мнением генерала Богаевского, что участь боя решил Офицерский полк захватом моста и станции. Не буду возвращаться к деталям боя в этом месте, но уверен в том, что мои глаза видели: участь моста и станции была решена действиями Корниловского Ударного полка и Офицерского, которые разбили красных на своих участках, а середина между ними, вместе с железнодорожным мостом и станцией, сама провалилась, как печеное яблоко, хотя и с героическими и драматическими жертвами двух групп по 10–12 человек каждая в центре, при атаке моста. На станцию наша маленькая группа вышла без единого выстрела, когда Офицерский полк только выбивал красных из леса, что гораздо левее по фронту.
В итоге боя красные поздно вечером окончательно отступили к станции Платнировка. В Кореновке мы впервые точно узнали о падении Екатеринодара и о том, что Кубанская армия отошла на аулы. Для Добровольческой армии это было большим ударом: исчезла ясная и определенная цель, к которой мы так упорно стремились, пропала надежда на отдых и сильную поддержку верных кубанских казаков. И перед нами после 300-верстного перехода снова, как в первый день, встал вопрос: куда же идти? За предложение идти прямо на Екатеринодар, разбить противника и этим резко изменить настроение Кубани в нашу пользу стояли генерал Деникин и генерал Романовский. За предложение перейти Кубань и в горах, горных станицах и черкесских аулах дать отдых измученной армии были генерал Корнилов и все старшие генералы.
Станица Кореновская, как и большинство кубанских станиц, была обширная, с чистыми домиками, старой церковью, и даже памятником участникам русско-турецкой войны, и имела вид уездного города. Однако немощеные улицы представляли собой в это время года настоящее болото. Значительную часть населения станицы составляли иногородние, и этим отчасти объясняется такое упорство обороны Кореновской.
5 марта Добровольческая армия отдыхала, пополняла свои артиллерийские припасы, увеличила число пулеметов. Направление дальнейшего движения армии держалось в секрете. Здесь, как и всюду, генерал Корнилов убеждал казаков, пока не поздно, помочь нам и этим спасти свои дома и казачьи вольности, дарованные им еще Императорами Российскими. Добровольцы были, но они не могли возместить число наших потерь.
С наступлением темноты армия стала вытягиваться из станицы и переходить через железную дорогу в направлении на Усть-Лабу. В заставе на линии железной дороги на Платнировку была оставлена 3-я офицерская рота Корниловского Ударного полка.
6 марта, еще до рассвета, почти вся армия перешла через полотно железной дороги. 3-я офицерская рота снялась с охранения в назначенное ей приказом время, когда разъезды красных маячили повсюду. Роте пришлось рассыпаться и догонять Партизанский полк, шедший в арьергарде, довольно быстрым шагом. Надо полагать, что противник узнал о нашем движении на юг, появились его пехотные цепи, и арьергарду пришлось остановиться, чтобы пропустить нашу 3-ю роту на присоединение к своему полку, прикрыв ее от противника. С середины пути к Усть-Лабинской Корниловский Ударный полк шел в авангарде. Ему была дана задача взять станицу, захватить с налета переправу с мостом через Кубань и оборонять ее до перехода всей армии. Станица Усть-Лабинская прославлена бесчисленными боевыми подвигами русских войск и горцев в полувековой героической борьбе за Кавказ. Река Лаба и ее впадение в реку Кубань в станице Усть-Лабинской послужили для нас местом нового тяжкого испытания, которое Добровольческая армия выдержала с честью, выйдя после горячего боя на четыре фронта почти невредимой из смертельной опасности. Наше положение было отчаянным: впереди – огромная станица, за которой длинная, до трех верст, дамба с железным мостом через глубокую, с крутыми берегами, реку Кубань. Сзади энергично напирал Сорокин (командующий красной армией) со значительными силами. По железной дороге Екатеринодар – Кавказская большевики очень легко могли подвезти с обеих сторон свои подкрепления, артиллерию и бронепоезда. Мы же не знали ни сил противника, ни того, цел ли мост. Если бы он был взорван – наше положение становилось критическим. Но выбора не было. Во что бы то ни стало мы должны были пробиться через станицу и перейти через реку Кубань.
Станица Усть-Лабинская была обнесена окопами с большим гарнизоном. Расстояние до нее корниловцы прошли довольно быстро и уже к 13 часам начали бой за станицу. Удачное распределение полковником Неженцевым ударных сил полка нарушило оборону красных, и они побежали, преследуемые жестоким пулеметным огнем. По улицам и огородам валялось много трупов. Самым же эффектным в этом бою было молниеносное занятие нами тюрьмы и освобождение из нее группы офицеров с полковником Молодкиным[235] во главе. Освобожденные тут же пополнили наши ряды. Основное ядро полка свой главный удар направило на драгоценный для армии мост, который и был захвачен невредимым. Две роты офицерского батальона продолжали с восточной стороны станицы обстреливать красных, убегавших главным образом к кирпичным заводам на берегу Кубани.