бы спасла его организация Савинкова.
Стали наступать сумерки, артиллерийский огонь затих, и нас подобрали. Перевязочный пункт в Елизаветинской еще усилил наше представление о потерях за этот день. От когда-то славного, чисто офицерского батальона 4-ротного состава к Екатеринодару оставалась одна только рота, и то с влитым пополнением из казаков, а сегодня и она пала на поле брани, сохранив лишь малый кадр для новых добровольцев. Кое-чем перевязали нам раны и троих на повозке отправили в дом какого-то казака. Болела рана, щемило сердце, а сознание твердило: не выдержим…
29 марта. Корниловский Ударный полк истекал кровью, напрягая последние силы. Какие большие потери понесли в этот день корниловцы, видно из рассказа сестры милосердия В. С. Васильевой-Левитовой. В наступившей темноте доктор Крошечкин и она с сестрой Таней, отправив очередной обоз с ранеными, пошли на хорошо им знакомые позиции полка. Раненые оказались настолько разбросанными в сторону красных, что они, подойдя к группе каких-то солдат, сразу узнали в них красноармейцев, которые тоже взяли их под подозрение и со штыками наперевес окружили их. Доктор стал уверять их, что они из их санитарного отряда, а сам, подмигнув сестрам, выхватил из кармана револьвер, и, отстреливаясь, они бросились бежать. Ночь спасла их, но доктору Крошечкину красные все же раздробили пулей предплечье. По возвращении из похода он скончался от этой раны в Новочеркасске. Две же сестры, не найдя никого на позициях, пошли на молочную ферму, где был штаб армии, и им удалось сообщить о положении полка генералу Корнилову, которого они видели тоже в последний раз.
30 марта. Командиром Корниловского Ударного полка был назначен л. – гв. Преображенского полка полковник Кутепов, Александр Павлович, последний командир лейб-гвардии Преображенского полка, принявший наш полк в 65 штыков. Генерал Корнилов приказал влить в полк 350 казаков Ново-Мышастовской станицы под командой полковника Шкуратова.
Штурм Екатеринодара был предрешен генералом Корниловым, который считал, что другого выхода не было. Все старшие начальники заявили, что рассчитывать на успех невозможно. Один только генерал Алексеев был согласен с генералом Корниловым и лишь просил отложить штурм на сутки, чтобы дать добровольцам хотя бы и сомнительный отдых. Генерал Корнилов согласился на это, и штурм был назначен на 1 апреля.
Одним из первых распоряжений нового командующего армией был приказ об отступлении от города Екатеринодара.
Нелегко было ему начать свое командование таким приказом. Но обстановка требовала этого. Было решено отходить на север, другого направления не оставалось: все другие пути преграждались рекой Кубанью или силами большевиков. 2-й бригаде опять пришлось занять свое обычное место в арьергарде. Начали отход вечером, небольшими частями, чтобы не обнаружить своих намерений. Оставшиеся на месте части усилили свой огонь, и большевики отвечали тем же, опасаясь, видимо, нашего наступления. Во время этой перестрелки мы тоже понесли немалые потери, и между другими был убит доблестный офицер лейб-гвардии Казачьего Его Величества полка есаул Рыковский. С наступлением темноты 1-я бригада генерала Маркова тронулась в авангарде, а 3-я конная бригада генерала Эрдели должна была прикрывать армию на походе, жертвуя собой.
Корниловский Ударный полк в составе своей 2-й бригады генерала Богаевского, будучи в арьергарде армии, снялся с позиции под городом поздно ночью. Офицерский полк за бои под Екатеринодаром свои потери исчисляет в 50 процентов, но у корниловцев их трудно и подсчитать. В Ново-Дмитриевской полк получил пополнение и к началу боев за Екатеринодар имел в своих рядах тысячу штыков. В Елизаветинской с есаулом Киселем поступило пополнение в 300 казаков. После боев за Черноморский вокзал и смерти полковника Неженцева полковник Кутепов принял полк в 67 штыков. По приказанию генерала Корнилова в него вливают 350 казаков Ново-Мышастовской станицы под командой полковника Шкуратова, а в колонию Гначбау полк прибывает в составе СТА штыков. Итак, Корниловский Ударный полк за Екатеринодарскую операцию имел в своем составе: 1000 плюс 300 плюс 350 – итого 1650 штыков. В момент же отступления полковник Кутепов имел 67 штыков. Исходя из этого расчета, потери полка считаются 1583 человека.
В Екатеринодарскую операцию входят следующие бои: за станицу Григорьевскую, Смоленскую, Георгие-Афипскую и Екатеринодар.
Эта цифра потерь Корниловского Ударного полка говорит о том, что полк генерала Корнилова от начала до конца, согласно словам его прощального приказа, нес на алтарь своего Отечества все свои мысли, чувства и силы. Результат этой жертвенности теперь заключался в многоверстном обозе, где тела генерала Корнилова и полковника Неженцева лежали на одной повозке, а на остальных было до 1500 раненых… Не всех их можно было взять – и 64 тяжело раненных были оставлены в станице Елизаветинской, где большевики почти всех их перебили.
Мои личные переживания за 31 марта. Весть о смерти генерала Корнилова и вступление в командование армией генерала Деникина рисовала в напряженном мышлении раненых мрачную картину будущего. Поздно вечером входит к нам хозяин дома, где мы лежали, казак станицы Елизаветинской, и говорит: «Армия отступает, я не могу отвезти вас, но даю вам пару коней, а править будет моя 14-летняя дочка». Уложил он на хорошо приготовленную телегу нашего тяжело раненного, помог нам обоим взобраться со своими костылями, вывел за станицу и попрощался с нами. Что побудило казака на такую большую жертву для нас – трудно сказать. Думали мы тогда, что это боевое товарищество спасло нас. Казачка знала свое дело, и мы в ту же ночь были в составе лазарета. Начиная с утра, по дороге, и днем, в колонии Гначбау, мы слышали вспышки стрельбы и испытали близкие разрывы снарядов. Хуже всего было видеть приведение в негодность бросаемого оружия, но особого паникерства мы не заметили.
1 апреля 1918 года Добровольческая армия заняла небольшую колонию Гначбау, всего в 12 дворов. Противник это заметил, и его артиллерия стала ее обстреливать. Снаряды падали по всей колонии, наводя панику. Один попал в дом, где остановился генерал Алексеев, и убил писаря. Настроение у всех было подавленное. Многие из молодых казаков последнего пополнения ушли потихоньку от нас и вернулись в свои станицы. Ушли несколько человек с генералом Гилленшмидтом[238] и бесследно пропали. Некоторые открыто говорили о безвыходности нашего положения и о необходимости спасаться любыми средствами. Однако им стали открыто возражать. Так, один воспитанник Виленского военного училища громко заявил: «Вы – как хотите, а я буду биться. Девиз нашего училища говорит: «Один в поле и тот воин!» Громко и уже с возмущением обрушились корниловцы-офицеры на павших духом, обвиняя их в предательстве. Были и такие, которые пытались оправдать не пошедших с нами офицеров из Ростова, но их стали прямо называть предателями, и в дальнейшем разговоры об этом прекратились. Красные стали было наступать, но их отбили. Согласно распоряжению, все лишнее уничтожалось, обозы сокращались. Перед вечером противник снова повел наступление с юга, и мы, раненные, с замиранием сердца следили, как корниловцы, пополненные музыкантами, в количестве не более ста штыков, стали жиденькой цепочкой подниматься на бугор, навстречу врагу. Цепь скрылась в наступившей темноте, послышалось жидкое «Ура!», замелькала чья-то конница… Наступили долгие минуты напряженного ожидания: кто же кого отбросил?
В это время обоз с ранеными быстро стали вытягивать и мы тронулись, похоронив в неизвестной могиле генерала Корнилова и полковника Неженцева. Могилу сровняли, не оставив никаких признаков, только сняв кроки с местности. Однако, как потом стало известно, большевики на другой день после нашего ухода с помощью местных жителей нашли могилу, вырыли тела и, бросив обратно тело полковника Неженцева, труп генерала Корнилова отвезли в Екатеринодар, где долго издевались над ним и потом сожгли. По полученным после данным, тело генерала Корнилова возили по Екатеринодару, забрасывая его всякой дрянью, повесили перед домом штаба армии и через день сожгли, а прах его выстрелили из пушки. С приходом же добровольцев на берегу Кубани, около молочной фермы, где генерал Корнилов скончался, был поставлен крест на его символической могиле.
Мало кто знал о намерениях генерала Деникина, но пока что армия взяла направление на станицу Медведовскую.
После небольшого отдыха в станице армия двинулась в станицу Дядьковскую, еще 17 верст. В авангарде 2-я бригада.
4 апреля. Победа генерала Маркова всех окрылила, и вера в генерала Деникина зародилась. Ночь в станице Дядьковской прошла спокойно. Полковник Кутепов и старшие офицеры полка были заняты набором в свой полк всех, кто мог держать винтовку. Успех был полный: фактически сводная рота развернулась в пять рот (очень малого состава) по 50 человек, но среди них большинство были кубанцы. Это особенно радовало корниловцев потому, что наши жертвы уже давали плоды – светоч генерала Алексеева разгорается, и казачество, несмотря на наши неудачи, пополняет наши ряды.
В станице Дядьковской добровольцы оставили вторую партию тяжело раненных, с медицинским персоналом, с деньгами на их содержание и предупреждением большевикам, что если они будут расстреливать наших, тогда и мы расстреляем их видных большевиков, находящихся у нас в плену. Тяжело было генералу Деникину решиться на такую меру, но другого выхода не было. Причина этой меры – безнадежность для самих тяжело раненных в предстоящих армии тяжелых переходах, всегда под обстрелом и без средств лечения. К оставлению было предназначено 200 человек, но фактически оставили только 119, остальных увезли их сослуживцы. Из них, как после узнали, двое были все же убиты при невыясненных обстоятельствах и 16 умерли сами. Первая партия была оставлена в станице Елизаветинской по той же причине, соединенной с отсутствием транспорта и медицинского персонала, могущего погрузить их. В живых из этой партии остался только один, временно командовавший 1-й ротой поручик Фабер, тяжело раненный 28 марта под Черноморским вокзалом, оставленный в живых по приказанию командарма Сорокина и впоследствии освобожденный из тюрьмы организацией Савинкова.