По выходе из станицы взяли сразу быстрый темп. Иду и про себя ругаюсь: и куда, спрашивается, спешить? Как будто нормальным шагом не дойдем, тем более что до Усть-Лабинской недалеко – всего верст семь-восемь. Иду, клюю носом, спать хочется. Стал отставать.
– Николай! Ты чего отстаешь? – говорит Назаркин.
– А ты куда спешишь? Что, Усть-Лабинской не видал? Все равно ничего не увидишь, темно, – огрызаюсь я.
– Да я лично ничего, для меня совершенно безразлично, да вот Виктор хнычет, идти боится. Говорит, связи с красными нет, а связь, вместо того чтобы идти впереди роты, где-то болтается за ротой.
Во взводе раздается смех.
Наконец, видно у цели, рота остановилась. Показались какие-то конные и о чем-то разговаривают с офицерами. Отделилась маленькая группа людей и скрылась в темноте в сопровождении конных. Нам разрешили сесть, но не шуметь и не курить. Я сел и задремал. Вдруг в ночной тишине гулко раздались выстрелы. Я вздрогнул.
– Встать! Встать! – раздается тихо команда.
Поднялся, послышалось еще несколько выстрелов – и мертвая тишина. Стоим, чего-то ждем. Простояли мы в ожидании чего-то довольно долго. Наконец рота двинулась. Смотрю – поворачиваем назад. Берет недоумение – почему назад? По дороге мы узнали, что конные – это была кавалерийская застава из отряда полковника Корнилова. Они сообщили, что пропуск у красных – «замок» и что с этим пропуском можно смело идти на мост. На другой стороне моста находится застава красных. Наша небольшая группа смельчаков захватила мост и расправилась с их заставой. Но подрывная команда, заслышав выстрелы, удрала. Поэтому мы так долго и стояли – в надежде, что она вернется. Она не вернулась, а нам без нее делать было нечего, поэтому мы идем в Некрасовскую. В оправдание тому, что идем назад, мы успокаивали себя мыслью, что мы возложенное на нас задание выполнили, да вот подрывная команда подкачала.
Вошли в Некрасовскую на рассвете. Я мечтал, что вернусь в старую хату и завалюсь спать. Но мечты только остались мечтами. Остановились мы на окраине станицы и стали чего-то ждать. Стали поговаривать, что мы своего задания не выполнили, что ждем других рот и теперь пойдем целым батальоном. Действительно, показалась колонна, прошла мимо нас, мы пристроились к ней и двинулись по знакомой уже дороге в Усть-Лабинскую.
– А все, братцы, Николай виноват. Не держал связи с красными, поэтому так и получилось. Кабы шел впереди роты, а не болтался сзади, то вместо того, чтобы идти назад, сидели бы мы сейчас в хатах и яичницу бы ели, – острит тот же Назаркин.
– Иди, иди, леший, подожди, они покажут тебе сегодня такую связь и яичницу, что ты долго будешь помнить.
Станица Некрасовская расположена на возвышенности, и дорога на Усть-Лабинскую медленно понижается почти до самой станицы. Еще далеко, до реки, противник заметил наше движение. Высоко в небе показались облачка от разрывов. Раздается команда:
– В цепь! Передай! Николай к поручику Евдотьеву для связи!
Поручик Евдотьев – молодой офицер, весельчак, вечно подтянутый, в прекрасно подогнанном обмундировании, с претензией на шик. Каким я его увидел впервые в Таганрогских казармах в городе Ростове, таким он остался и в походе. Храбрый, хладнокровный в бою и беспощадный к врагу. Припоминается мне случай под Лежанкой, когда мы входили в нее, обхватывая ее справа. Перейдя какую-то маленькую речушку, мы подошли к ветряной мельнице, на которой у них стоял пулемет. Подойдя к мельнице, я увидел кучу людей, лежавших в разных позах один на другом. Создавалось впечатление, что это убитые, которые находились на мельнице и при своем бегстве оттуда далеко не убежали. Мы остановились, обхватив эту кучу полукольцом. Поручик Евдотьев наугад ударил одного из лежавших прикладом. Каково же было удивление, когда этот мертвец вскочил на ноги и закричал:
– Товарищ, товарищ!
– А! Товарищ! – Раздался выстрел, и он мертвым упал на землю.
Он был еще совершенно молодой парень. Это был не единичный случай. Оказалось, что вместе с убитыми были просто-напросто притворившиеся убитыми.
Поручик Евдотьев обладал неплохим голосом и был вечным запевалой в роте. За плечом у него была не винтовка, как у всех офицеров в роте, а мексиканский карабин. Попав в пределы Кубанской области, он сразу преобразился. На нем был уже бешмет и черкеска с вшитыми наглухо погонами поручика. Талия его была перетянута кавказским пояском с хорошим набором ручной работы, у него был не менее хороший кинжал, кавказская шашка и хорошо сидящая на голове низкая каракулевая папаха. Если кто его не знал, никогда не сказал бы, что этот лихой казачий сотник в действительности – пехотинец. Под Филипповскими хуторами он был тяжело ранен в голову и, не приходя в себя, скоро скончался.
Вот к нему я и шел для связи.
Третий взвод, полуоборотом вправо от дороги, большим веером с большими интервалами рассыпается в цепь. Чем ближе мы приближаемся к реке, тем интенсивнее становится артиллерийский обстрел. Стали посвистывать гранаты, при разрыве поднимая черный столб земли. Рвутся далеко за нашей цепью, не причиняя нам никакого вреда. Вот мы подошли к какому-то леску, довольно редкому, с тонкими стволами деревьев. Вправо какие-то хатки, за ними видны какие-то большие сараи. Мы попали уже в сферу ружейного огня, с характерным посвистыванием пуль. Вошли в лесок; свиста пуль почти не слышно, но все время раздается какое-то щелканье над головой, как будто что-то лопается. Мне объяснили, что это разрывные пули щелкают в воздухе, ударяясь о ветки. Прошли лесок, на опушке большие сушильни для кирпича. Оказывается, мы вышли в расположение кирпичного завода. Пройдя сушилки, вышли на открытую небольшую поляну, которая заканчивалась полу-обрывистым берегом к реке.
Наш берег был выше берега противника. На другой стороне, вдоль берега, были насыпаны холмики – противник окопался. На нашем берегу были сложены большие штабеля готового кирпича. Они не были одинаковой величины; тот, к которому мы вышли, был метров двадцать в длину, метров пять в ширину и около двух метров высоты. Эти штабели были расположены вдоль берега с неодинаковыми интервалами между ними. Так, от нашего штабеля, за которым мы скрылись, влево метрах в 40 или 50 начинался другой, меньше нашего, следующий же за ним находился всего в полутора или двух метрах, образуя как бы амбразуру. В эту амбразуру пулеметчики успели уже поставить свой пулемет. Расположились мы за этой кирпичной стеной, изредка вставая и наблюдая, что делается на другом берегу. Сидим, мирно болтаем, и, если бы не стрельба красных, казалось бы, что мы не в цепи, а на привале. Только наш поручик был непоседа. Когда ему надоедало сидеть, он вставал, засучивал рукав черкески, брал карабин, выходил на открытое место и, держа его высоко над головой, грозя им, кричал:
– Сволочь! Перестать стрелять!
Конечно, его команды никто не слушал, а получалось как раз наоборот: они усиливали свой огонь. Постояв немного, он медленно возвращался за прикрытие.
Дело подходило к полудню, и я решил пойти что-нибудь найти закусить в хатах, которые были позади нас. Обошел я три хаты и в них ничего не нашел. Правда, в одной из хат в большой кошелке сидела гусыня на яйцах. Думал я ее спугнуть с яиц и посмотреть: может быть, яйца еще пригодны к употреблению. Но оказалось, что не так легко, как я думал, согнать ее. Она, то сидя, то приподнимаясь, шипя и вытягивая шею, старалась клювом схватить меня за руку. Ну, думаю, не воевать же с ней, – оставил ее в покое. С пустыми руками я поплелся обратно в цепь. Правда, в вещевом мешке у меня были хлеб и сало, но это вечное однообразное меню слишком уж приелось.
Когда я подходил к цепи, красные, заметив меня, участили стрельбу. Было видно, что они уже хорошо пристрелялись, ибо пули взрывали землю то впереди, то по бокам от меня. Я ускорил шаг, чтобы скорее скрыться за кирпичной стеной.
После полудня стрельба стала более интенсивной, как артиллерийская, так и ружейная. Снаряды стали ложиться ближе, видно нащупывая нас; выйти из-за стены было уже рискованно, берег был хорошо пристрелян ими. Мы же сидели молча и берегли патроны. На нашего поручика это мало действовало, он периодически вылезал из-за прикрытия и кричал им:
– Сволочь! Перестать стрелять!
Вдруг видим, что со стороны моста, между деревьями, кто-то бежит, и, видно, к нам. Мы стали наблюдать за ним. Далеко, не добегая нас, он упал. Ну, думаю, залег, уж слишком был силен огонь красных. Что-то долго лежит, начинает закрадываться сомнение о том, что он залег.
– Николай! Побеги узнай, в чем дело! Может быть, нес какое-нибудь распоряжение нам, да ранен, – отдает приказание поручик.
В голове молниеносно создается маршрут, как лучше и более безопасно добраться к нему. Выскакиваю из-за укрытия и, подпрыгивая, как будто бы беру какие-то препятствия на своем пути, что есть духу несусь к пулеметчикам. Запыхавшись, останавливаюсь у пулемета.
Не успел и отдышаться, как пуля ранила первого номера в живот. Не задерживаясь долго, двинулся в дальнейший путь. Вот уже бегу леском, устал, чувствую, что силы оставляют меня, берет сомнение, добегу ли. Но какое-то другое, подсознательное чувство подсказывает, что надо добраться во что бы то ни стало и там залечь. Окончательно выбился из сил – добежал и как подкошенный свалился около него. Это оказался Коренев Александр, нашего взвода. Его я знал мало, слышал только, что он гимназист восьмого класса одной из московских гимназий. Он был убит наповал, пуля попала ему в сердце. Входное отверстие почти и не видно, только кровь на шинели там, где вошла пуля, но выходное представляло из себя жуткую картину. Я обшарил его карманы, ничего не нашел и, набравшись сил, двинулся обратно, несясь во весь дух вприпрыжку. Вот опять пулеметчики; раненый, с бледным как полотно лицом, тихо стонет, то шевелит губами, то откроет рот, как будто хочет набрать воздуху, и издаст тихий, протяжный стон. Бедняга, думаю, выживет ли?! Отдохнул и побежал к себе. Добрался благополучно и доложил поручику обо всем. Возможно, что устно нес какое-нибудь распоряжение, – на этом и успокоились.