еты на линию нашей цепи и открыли по красным огонь. Красные думали, что у нас нет пулеметов, и, попав под пулеметный огонь, были страшно ошарашены этим и бросились бежать назад в исходное положение. Мы стали их догонять, чтобы не дать им это сделать. Внезапно они исчезли из виду, как будто провалились сквозь землю. Заинтересованные, мы, добежав до места, где раньше лежали красные, увидели, что это край канавы или котловины. Ширина этой канавы, вероятно, не меньше трех верст, а стены ее под углом 45–50° к поверхности земли спускались вниз на глубину, приблизительно 2000 шагов с обеих сторон и заканчивались широкой, ровной и длинной площадкой, и на этой площадке, к нашему удивлению, стояло два каре, каждое в составе не менее 500 человек. Значит, мы дрались с 3000 красных, а не с 4000. А 1000 их стояла внизу, ожидая атаки конницы. Вот это и была ловушка для конницы.
На другой стороне канавы маячил эскадрон красной кавалерии в составе не менее 150 всадников и выслеживал, откуда появится наша конница. Полковник Кутепов не сказал нам, что у красных есть еще и кавалерия. Очевидно, он и сам не знал этого, а также не знала и разведка.
По моей теории, план красных был таков: выставить по краю канавы 3000 красных против корниловцев, чтобы завлечь нашу конницу для атаки этих тысяч. В темноте конница, не видя канавы, при атаке красных на карьере свалилась бы вниз, покалечила бы коней и всадников и бесформенной массой упала бы к ногам второго каре и была бы им уничтожена. А потом они расправились бы с нами.
К счастью, конница утром не пришла. Немного позже моя теория оправдалась на практике, но катастрофы не произошло, так как конница при свете это учла при следующей атаке красных.
Быстро рассмотрев все расположение противника, мы увидели, наконец, исчезнувших от нас красных. Они просто сползли вниз по откосу стены на 600–800 шагов и залегли, открыв против нас сильный ружейный огонь. Мы же, выпустив по ним примерно по обойме, замолчали, сберегая патроны.
Я обратил внимание на то, что наши пули, рикошетируя, долетали до двух каре, но никто из солдат даже не пошевелился. Стало быть, это были солдаты с фронта, которые, наверное, не раз отбивали на фронте кавалерийские и пехотные атаки. Все они были одеты в солдатскую форму. Большинство трехтысячного отряда были тоже солдаты, с прибавлением к ним рабочих. Судя по их стойкости, они уже не раз дрались против нашей армии. Может быть, это были солдаты 39-й пехотной дивизии с Кавказского фронта, разбитые нами в бою под Лежанкой. После нашей атаки их осталось уже, наверное, около 2000, а нас – всего около 50 человек. Отношение одного корниловца к сорока красным – не в нашу пользу.
Наконец, комиссарам двух батальонов не понравилось, что цепь не идет в атаку. От этих батальонов отделилось человек десять командного состава с наганами в руках и направилось к цепи. Угрозами и руганью они, наконец, подняли цепь и погнали ее в атаку. Мы встретили их ружейным огнем и двумя очередями из двух пулеметов. Пробежав шагов двести вперед, они снова залегли и стали нас обстреливать, но мы не отвечали. Через некоторое время они опять пошли в атаку. Мы встретили их ружейным и пулеметным огнем. Пробежав еще 200–300 шагов, они залегли и открыли ружейный огонь. Видя, что мы не в силах их удержать и отстоять нашу позицию одним ружейным огнем, а о штыковом бое и говорить не приходится – один против 25–30 человек красных, – командир батальона приказал нам отступить приблизительно на 800 шагов.
Мы отошли от края канавы, а красные заняли свое исходное положение и залегли, как в окопах, на продолжительное время. Подъем духа у них усилился – ведь они прогнали, то есть заставили отступить корниловцев. Стрельба с их стороны не ослабевала, но мы больше молчали, сберегая патроны – у нас их было не так много. Вот в этот неподходящий момент, при таких условиях, появилась наша конница и на карьере лихо атаковала красных под частым огнем противника. Издали конница не видела, что они лежат на краю канавы, хотя уже светило солнце. Только в 40–50 шагах от красных конница увидела и крутые стены канавы, и внизу два каре красных и сразу поняла, что ей грозит большая катастрофа. В 15–20 шагах от красных всадники на карьере резко остановились, все, как один, повернули вправо и молнией проскочили вдоль позиции красных и исчезли где-то на горизонте.
Чтобы не позволить красным стрелять в спину уходящей конницы, мы немедленно, как только конница удалилась, оставляя пространство для обстрела, открыли огонь по красным. Этим мы отвлекли их от конницы. Я не видел ни одного падающего всадника или лошади. Значит, конница счастливо отделалась и, может быть, не понесла потерь. Здесь моя теория оправдалась на практике. Вообразите, что произошло бы в темноте начинающегося рассвета.
Мы были очень недовольны конницей – приди она на час раньше, когда в атаке мы гнали 3000 красных, бывших в панике, тогда они не добежали бы 250 шагов до своей канавы, и конница на карьере добила бы и изрубила бы еще до канавы.
Одним словом, нам не повезло с нашей конницей. Пользы от нее было мало. Теперь мы потеряли всю надежду на нее. Так до конца боя она больше и не появлялась. Тактического успеха она не достигла, но зато произвела на красных большое моральное впечатление. Так два каре красных до конца нашего боя и оставались на площадке в канаве, ожидая повторной конной атаки. Красный эскадрон конницы тоже помчался следить, что она будет делать и куда уйдет. Из 3000 массы красных осталось уже, вероятно, около 2000, а нас – уже около 50 человек.
Эта масса после своих успехов обнаглела и немедленно нас атаковала, но с большой осторожностью, все время поглядывая по сторонам. В канаве они были в безопасности от конницы, а в открытом поле, если бы опять налетела наша конница, они были бы изрублены.
На это надеялись и мы. Их атаку мы отбили. Они, отойдя 200–300 шагов от канавы, опять залегли и открыли ружейный огонь, но мы не отвечали. Патронов у нас уже осталось по нескольку обойм на человека. После отбития атаки красных мы отошли на 400 шагов и залегли, не отвечая на огонь красных.
Когда были у нас раненые, то мы относили их к повозкам и возвращались в бой. С убитых прежде всего забирали все патроны и распределяли их среди тех, кто уже не имел патронов, а затем забирали их документы. Уносить убитых у нас не было возможности, ввиду малого числа бойцов и наступления красных.
Через некоторое время красные снова атаковали нас, и эта атака с трудом была отбита за недостатком патронов и пулеметных лент. Так мы уже отошли на 800 шагов. Красные отошли уже шагов на 500–600 от своей канавы.
Где же наша конница? Логично рассуждая, она должна была бы быть не очень далеко от нашей цепи и, укрывшись от красных, наблюдать бой. Вот сейчас был благоприятный момент изрубить красных в поле, когда они уже далеко отошли от канавы.
Наконец у каждого из нас осталось почти по одной обойме, а пулеметных лент уже не было. По цепи мы доложили об этом командиру батальона и сказали ему, что у нас нет больше шансов отбить следующую атаку красных. Что прикажете делать? Получили приказ – 1-й и 2-й ротам отойти на дорогу к повозкам, а 3-й и 4-й ротам, в случае атаки красных, обстрелять неприятеля и немедленно отходить к повозкам.
Остатки нашего батальона в 30–32 человека беспрепятственно отошли под обстрелом красных. Они почему-то нас не преследовали. Вероятно, боялись внезапной атаки нашей конницы. Солнце уже было близко к закату. Итак, с рассвета и до заката солнца мы дрались с красными без всякой помощи со стороны нашей конницы. Сев в повозки, мы покатили в станицу Успенскую. Хотя мы и не одержали победы, но зато мы выбили из строя красных около 2000 человек и с честью отступили.
Я предполагал тогда, что в штабе и не надеялись на победу. Нужно было только задержать во что бы то ни стало красных как можно дольше и деморализовать их, чтобы они не помешали армии вывести огромный обоз с ранеными и амуницией из станицы Успенской и уйти на Дон без препятствий. С этой стороны задача была нами успешно выполнена.
Прибыв в станицу Успенскую, мы узнали о большом восстании казаков на Дону и о их просьбе помочь им нашей армией. Мы возликовали, забыв и бой, и голод, и усталость.
Вот та «синяя птица», на поиски которой мы выступили в первый Кубанский поход и с огромными трудами для нас нашли ее здесь, в станице Успенской.
Перевернулась еще страница истории нашей армии, и началась новая страница, куда будут потом вписаны и большие победы, и поражения, и радости, и горе, и трагедия нашей армии.
А. Трембовельский[254]Посвящается Варе Салтыковой, Сестре милосердия Корниловского Ударного полка[255]
В этом очерке мне хочется вспомнить скромную русскую девушку – сестру милосердия Варю Салтыкову[256]. К сожалению, нигде и ни в чьих воспоминаниях не встречается ее имя, имя девушки, спасшей многие жизни первопоходников и отдавшей свою молодую жизнь на помощь ближним. Постараюсь описать мои встречи с ней в хронологическом порядке.
Много лет прошло с тех пор, и многое испарилось из памяти. Моя первая встреча с Варей Салтыковой была на маленькой узловой станции Бессергеневке. С этой станции одна ветка шла на Таганрог, а другая, то есть главная магистраль, шла на север к станции Матвеев Курган.
В то время (декабрь 1917 года) я служил на бронеавтомобиле, который после усмирения распропагандированного запасного полка в Таганроге был направлен в район Матвеева Кургана в группу полковника Кутепова.
Когда эшелон, на котором находился наш бронеавтомобиль, прибыл на станцию Бессергеневка, то на станционной платформе я увидел довольно оживленную группу военных, среди которой мелькала белая косынка. Подойдя ближе к этой группе, я впервые встретился с Корниловским полком и с интересом разглядывал их черно-красный погон и голубую нарукавную эмблему. Познакомившись с ними, я узнал, что они недавно прибыли с фронта и теперь направляются в группу полковника Кутепова. Из разговора с сестрой выяснилось, что мы земляки, и мы вспомнили многих общих московских знакомых.