Первый кубанский («Ледяной») поход — страница 166 из 206

Было сравнительно светло, когда мы подошли к месту, где надо было переправляться – то ли через реку, то ли через бушевавший ручей. Незадолго до того мы пропустили вперед части генерала Маркова. Нам объявили, что переправляться мы будем после переправы других частей. Хотелось хоть немного тепла, чтобы отогреть совсем замерзшие ноги. Сунулись в хату, кажется единственную. Забита до отказа. Костры разводить запретили, так как в один костер угодил снаряд, наделавший много беды. Набрели поблизости на скотный загон с сараем, покрытым крышей. Думали зарыть ноги в глубокий навоз и хоть чуточку их отогреть. Однако и навоз уже замерз. Осталась последняя возможность – пританцовывать да притоптывать. Немного полегчало – ноги отошли и перестали коченеть.

За нашим занятием мы настолько отвлеклись от хода переправы, что уже не обращали на нее внимания. Даже удалявшаяся все дальше стрельба перестала интересовать. Переправа шла верхом на лошадях, а мы все ждали своей очереди. Переправились мы уже поздно и в полной темноте. Не могу даже вспомнить, переправлялись ли мы верхом на лошадях или на подводах. Вода спадала.

Оказалось, что большая часть наших переправилась раньше, и нас ждал квартирьер. Хата теплая. Нам рассказали о занятии станицы, когда красных вытаскивали чуть ли не из кроватей. Под колыбельную песню редких выстрелов где-то на окраине завалились мы спать. На следующее утро поднялись, забыв и думать о вчерашнем дне с его дождем, снегом и морозом. Не помню, чтобы кто-нибудь получил хотя бы насморк. Была беда и прошла.

Закончился маневр подхода к Екатеринодару. Мы соединились с Кубанской армией. Впереди – Екатеринодар; позади – сотни убитых и раненых.

На Кубани

В Ново-Дмитриевской задержались мы на целую неделю. Были и бои. Красные в первые дни стремились во что бы то ни стало выбить нас из станицы. Особенно настойчивой была их атака на мост, где волна за волной они напирали, кажется, на корниловцев, но в конце концов, понеся огромные потери, отошли. Говорили тогда, что все атакующие были пьяны. В одном из боев участвовали и мы, но больше отдыхали и приводили в порядок свою потрепанную одежду и обувь. Редкий орудийный огонь, тянувшийся целыми днями, мало беспокоил нас: снаряды рвались больше в центре станицы, но часто приходилось видеть, как они захлестывались на топком пустыре и не разрывались.

В результате произведенного переформирования все партизанские отряды были сведены в отдельный полк, куда были влиты и несколько кубанских сотен. Полк получил название – Пеший Партизанский полк. Командование полком было поручено генералу Казановичу. Первым батальоном, первой сотней которого мы стали, командовал капитан Курочкин.

Вообще же для нас отдых в станице Ново-Дмитриевской прошел довольно бесцветно и не оставил никаких яркий воспоминаний.

Уже по весенней распутице, снова меся грязь, вышли мы брать станицу Григорьевскую. Впереди нас шли корниловцы, которым и пришлось вынести всю тяжесть жестокого боя. На следующий же день мы получили задание взять станицу Смоленскую. По слякоти пролегавшей в большом лесу дороги шли мы недолго. Вскоре сквозь щель просеки, далеко впереди, показались крыши строений. Прошли лес. За опушкой его начиналась ровная широкая песчаная полоса, а за ней – река, вздувшаяся, вышедшая из обычных берегов. На противоположном, более крутом берегу, вплотную к реке, – станица Смоленская. Людей не видно. Небольшой группой мы вышли из леса в поисках брода или какой-нибудь переправы. И 20 шагов не успели сделать к реке, как вся окраина станицы загремела ружейным огнем. Градом посыпались пули. Отскочили назад, но двое остались лежать: один двигался, другой, по-видимому, убит. Противника нигде не видно, но стоило чуть высунуться из-за дерева, как пули чуть ли не обжигали нос. За одну попытку выйти из-за укрытия поплатились многие. Стоявший рядом прапорщик Рязанцев то ли вздумал перескочить за другое дерево, то ли неудачно повернулся – и тотчас же упал мертвым. Благодарная память и по сей день сохранила мне образ одетого в черную бурку, скромного и храброго офицера. Мир праху его!

О переправе через реку не могло быть и речи: обстреливаемый, открытый подход, а за ним глубокая вода быстрой реки. Простояли мы здесь больше часа, пока не получили приказание двигаться вверх по течению, к уже занятому нашими мосту. В этом деле опять потеряли трех убитыми и немного больше ранеными. Таяла наша сотня. Все, что произошло потом, осталось в памяти как короткие, быстро сменявшиеся картины, а может быть – только обрывки их. Куда-то спешили по грязи и лужам; с какого-то пригорка наблюдали бой за станицу Георгие-Афипскую – как раз в тот момент, когда наш снаряд попал в один из вагонов состава со снарядами. Потом и мы заняли какой-то участок в этом бою. А потом опять шли куда-то ночью, меся дорожную грязь, пока не очутились перед Кубанью.

В числе первых нас переправили на пароме на другую сторону, и мы пошли в станицу Елизаветинскую. В ней мы задержались недолго. Вкусно поели и едва успели отдохнуть, как получили приказание строиться. Вышли мы за станицу в направлении Екатеринодара и, когда показались вдали идущие нам навстречу цепи красных, развернулись и мы и пошли на сближение. Отстреливаясь, противник стал отходить. Без особого сопротивления продвинулись мы далеко вперед, не понеся больших потерь. Стало темнеть, когда нас отвели обратно в Елизаветинскую на ночевку. Наутро опять отправились на старые позиции, где встретили уже более упорное сопротивление усилившегося за ночь противника. Шаг за шагом мы все же продвигались вперед. Уже занята ферма. С немалыми потерями тесним красных все дальше – к Екатеринодару, пока ураганный огонь противника не заставил нас залечь. Здесь мы и провели ночь. Как выяснилось, полк понес большие потери, а главное – был убит наш доблестный командир батальона, достойный заместитель полковника Чернецова, капитан Курочкин. Скромный и храбрый, он вел и учил нас своим примером. Имя его сохранит память всех, кто знал его, и никогда не потускнеет.

Переправа через Кубань закончилась только на третий день, и к нам подошли части генерала Маркова. Противник все усиливался, мы же выдыхались и таяли и были не в состоянии прорваться сквозь огонь, который всякий раз встречал нас и наносил большие потери. Наступавшая ночь тоже не сулила успеха: огонь противника не ослабевал. Выбить красных с закрытых позиций могла только артиллерия, но она не имела снарядов и почти молчала. В темноте не заметили, как оказались перемешанными с какой-то другой, подошедшей с тыла частью. Когда слегка приутих огонь, мне не удалось найти свою часть, и ни у кого нельзя было узнать, куда она делась. Оставаться в чужой части не хотелось, и через некоторое время я отправился на ферму, в надежде узнать, где моя сотня. Но и на ферме никто не мог дать сведений о местонахождении генерала Казановича. Набрел я там на небольшую группу кубанцев; один из них взволнованно рассказывал, как он в канаве сцепился с красным вручную – кто кого задушит. Там же, помню, два господина в штатском пытались раздуть дымивший самовар. Помог им собственным сапогом, быстро превратив дым в огонь. Крупного тучного Родзянко я узнал по виденным раньше фотографиям, а второго, менее плотного, сразу вспомнил, когда через несколько дней впервые увидел своего Главнокомандующего генерала А. И. Деникина.

Мои тщетные попытки получить хоть какие-либо сведения о местонахождении моего батальона успехом не увенчались, и тогда я обратился к кому-то из начальников с просьбой направить меня в какую-нибудь часть. Направили меня к марковцам, почти по берегу Кубани. Нашелся и еще один, потерявший свою часть. Добраться на передовые позиции было нелегко: по улице посвистывали пули, и мы пробирались дворами, где все носило следы жестокого боя. В домах хаос. Деревянные постройки пропускали пули, и почти нельзя было встретить неразбитого стекла или зеркала. Чем дальше мы продвигались, тем опаснее было перебегать улицей в тех местах, где нельзя было пройти дворами. Осторожно двигались от укрытия к укрытию, пока не добрались, наконец, до расположения, кажется, 2-й роты. Заявили о нашем прикомандировании. Рота занимала группами отдельные дома, куда то и дело шлепались новые пули, довершая картину разрушения. Рота не вела больших атак, не пытались производить их и красные, встречавшие при вылазках дружный отпор. Здесь дошли до нас первые слухи о смерти генерала Корнилова. Эта весть настолько потрясла всех сознанием своей непоправимости и грандиозностью утраты, что все словно оцепенели. Высказывалось робкое предположение, что, может быть, убит полковник Корнилов[281], бывший ротмистром в отряде Чернецова и вышедший в поход начальником небольшого конного отряда. Но вскоре подтвердилось, что убит Главнокомандующий.

* * *

Наступил день. Настроение у большинства подавленное, растерянное. Все мы боимся заглянуть в ближайщее будущее. Нового Главнокомандующего мало кто знал. Вокруг его имени не было ореола генерала Корнилова.

Нелегкая задача выпала на долю генерал Деникина: увести остатки армии в такое место, где они могли бы отдохнуть, привести себя в порядок и по возможности пополниться. Морально надломленная, окруженная со всех сторон неприятелем, почти без боеприпасов – маленькая армия отступала туда, где она родилась и откуда пришла: на север. Надо отдать должное начальникам, сумевшим не только предотвратить появление затаенных микробов паники, но и вдохнуть веру в то, что мы не разбиты, не бежали и должны продолжать начатое два месяца тому назад дело; что мы – сила, которая заставит еще считаться с нею красных палачей России.

Отход от Екатеринодара, безусловно, был самым критическим моментом в жизни армии за все время похода, а первый переход – до колонии Гначбау – самым утомительным. Длинный переход для не выходивших из боя в течение пятидневных боев частей. Одна мысль сверлила мозг: как бы не уснуть где-либо на привале и не отстать. Но жива была слепая вера в спаянную боями мощь армии.