– Марш, марш! – кричит доктор в сложенные рупором руки.
Повозка за повозкой скатывается с берега на мост, обдавая брызгами и шумя потоками струй, охвативших и лошадей, и тачанки мутными полотнищами густой в напоре вод, бегущей стремглав реки.
– Ой, ох… Тонем… Гони! – вопят лежащие тяжелораненые и больные, которых достала ледяная вода на дне повозок.
Только тогда тронул своего коня доктор, когда пропустил всех из своего отряда, пустив коня быстрым шагом, чтобы пройти весь обоз и у каждой повозки осведомиться, не слишком ли промокли, и вслед сказать что-нибудь утешающее, что, мол, совсем скоро обогреемся и отдохнем.
– Скорее бы, – отвечали с повозок.
– Скоро ли? – спрашивали дрожащие от холода голоса.
А с иных повозок – только стоны, с других – только глядели глаза, полные муки и мольбы, и неслышный шепот посиневших губ. А было немало и таких повозок, где безмолвный покой, бледные без кровинки лица с опущенными веками говорили страшными словами жуткой смерти о том, что ледяная ночь доконала непомерными муками холода и тяжестью перехода. Им уже незачем теперь спешить, и ничто уже не отогреет застывшее навсегда сердце.
Доктор торопит коня, чтобы вместе с квартирьером поскорее доехать до станицы и захватить места для госпиталя. Кончились плавни. Хоть и топко по грязи, но можно бы пойти рысью, но слепой конь отвык от бега и только, ускорив шаг, зачастил ногами, сколько было старой силы.
Впереди уже близко горят огоньки станицы сквозь мутные силуэты хат и деревьев. Огни манят продрогших и усталых людей. Люди и кони ускоряют шаг, чтобы донести до казачьих хат неугасшее еще тепло живого сердца. Сердца людей, принявших тяжелый жребий борьбы за свою правду и не покорившихся.
И вместе со всеми торопливо шагал и слепой конь, уверенно и бодро ступая в привычном походном шаге и чуявший запах жилья впереди. Слепая, в лохмотьях дождевой измороси, тупой холодной тьмой бившая людей ночь прозревала светом утренней зари: она приняла в свои светлые руки усталых людей и бережно понесла по улицам станицы.
Когда повозки стали возле отведенных для них хат, уже настал день. День, который помнят все добровольцы Кубанского похода. В этот день решен был поход на Екатеринодар.
Помогая Марусе слезть с лошади, доктор заботливо и ласково посмотрел на нее, едва державшуюся на ногах от холода и усталости.
– Жива ли ты, мой воробушек? Хоть и слепой конь, а все же вывез меня из беды. Это он для тебя не утопил меня в холодной реке и дотащил невредимым. Что бы ты делала, если бы я замерз?
– Я бы тоже замерзла, милый доктор, – с трудом вымолвила чуть слышным шепотом Маруся.
Старый слепой конь стоял возле. Усталый и понурый, он уже дремал, закрыв тяжелыми веками белесые, невидящие глаза. Маруся обняла голову слепого коня, прижалась к ней и поцеловала. Конь открыл глаза, поворачивая их в сторону Маруси. Но слепые глаза не могли видеть тоже слепых от слез глаз Маруси, которая упала бы на землю, если бы доктор не подхватил ее в это мгновение…
Прошлая ночь, чуть не захлестнувшая отряд в половодной реке, едва не заморозившая все живое, та ночь, которая дала имя всему Первому походу – ЛЕДЯНОЙ, – уже забыта. Впереди еще много будет ночей в пути, и в них, быть может, застынет не одно сердце обреченных утонуть в слепой тьме отчаяния, в страданиях от ран и болезней. Лежа в повозках походного госпиталя, люди тщетно борются за остатки жизни в холодеющем уже теле.
Слепая судьба ведет всех вперед… Она на слепом коне веры в победу. Перед ней путь залит не разливом плавней, а слезами и кровью братоубийственной войны.
Медленным шагом, только по пути, предрешенному волей ведущего армию генерала Корнилова, медленно шагает ее слепой конь в неведомые пределы и грани неравной борьбы. И так же шагал слепой казачий конь в ту холодную, темную ночь, которая заледенила сердца многих вечным покоем. Но в сердце других была и победила сила живых, идущих с верой в победу.
В. Крамаров[298]Под Екатеринодаром[299]
После соединения Добровольческой и Кубанской армий 18 марта 1918 года в станице Ново-Дмитриевской Добровольческая армия, почти удвоенная в своем количестве, с численностью около 6000 человек, двинулась на Екатеринодар, столицу Кубанского края.
Погода была ужасная: днем попеременно лил дождь или падал снег, а ночью был сильный холод с ветром. Земля совершенно размякла, и дороги превратились в какое-то месиво, а реки с ледяной водой разливались, и местами пришлось переходить их вброд. Вот почему эта часть Кубанского генерала Корнилова похода и называлась Ледяным походом.
Перейдя с боями железнодорожное полотно у станицы Георгие-Афипской и переправившись с боем у станицы Елизаветинской через Кубань, добровольцы стали подходить к Екатеринодару. Сопротивление красных с каждым днем становилось все упорнее. Советский главковерх Сорокин, кроме своей «железной дивизии» и Темрюкской армии, сосредоточил около Екатеринодара и другие части матросов и красных, а всего около 60 000 человек. Добровольцы имели весьма ограниченное количество снарядов и винтовочных патронов, добывая их только в боях, а поэтому должны были расходовать их весьма экономно. Красные же, имея в своем распоряжении колоссальные огнестрельные склады бывшей Кавказской действующей армии, засыпали наступающих снарядами.
Все части Добровольческой армии, соперничая в храбрости, повели жестокие атаки на подступы к Екатеринодару, неся значительные потери, но все же заставили красных отступить к самому городу.
27 марта артиллерия противника была особенно активна и не давала нашим пехотным цепям успешно продвигаться вперед. Вверенная мне Сводная Кубанская офицерская батарея (как тогда называли, Крамаровская батарея) находилась вблизи наших передовых частей. Заметив залегшие наши цепи и батарею красных, ведущую по ним ураганный огонь, начальник команды конных разведчиков вверенной мне батареи, 20-летний подъесаул В. И. Третьяков[300], уже завоевавший тогда себе среди добровольцев славу неустрашимого офицера, решил атаковать батарею красных. Посадив на коней и развернув свою команду в 9 человек в лаву с обнаженными шашками, подъесаул Третьяков ринулся в атаку на батарею красных. Сильное пехотное прикрытие батареи открыло частый огонь, а орудия на картечь встретили атаку. Почти все лошади под всадниками: у подъесаула Третьякова, сотника Н. Пахно[301], корнета Пеховского, юнкера Н. Белоусова[302] и других – были перебиты, а часть всадников ранены. Все же смельчаки не отступили, а, спешившись, из непосредственной близости, стоя во весь рост, открыли из винтовок огонь по красным артиллеристам, сразу же уничтожив нескольких из них. Все это заставило красную батарею, оставив своих убитых и раненых на поле боя, поспешно отойти в самый город, а нашим цепям дало возможность продвинуться еще ближе к городу.
Всегда бывает предел человеческому дерзанию. Пехота добровольцев хотя уже и проникла в окраины города и вела уличные рукопашные бои, а кавалерия своими доблестными атаками в районе Садов уничтожила массу матросов и красноармейцев, все же большие потери, полное переутомление в течение десятидневных непрерывных боев и отсутствие патронов стали сказываться на дальнейших наших атаках.
30 марта двумя пулями был убит храбрейший командир Корниловского ударного полка полковник Неженцев, когда он, как «последний резерв» своего славного полка, поднял личным примером залегшие цепи ударников и повел их в атаку. Главнокомандующий генерал Корнилов был потрясен смертью Неженцева.
31 марта, накануне решительного штурма Екатеринодара, был убит последний Верховный Главнокомандующий русской армии – легендарный и бессмертный герой, сибирский казак генерал Л. Г. Корнилов. Дух Добровольческой армии невольно был временно надломлен. Генерал Алексеев на место погибшего Главнокомандующего Добровольческой армии генерала Корнилова назначил знаменитого «железного» героя 1-й Европейской войны, мудрого генерала А. И. Деникина. Атака Екатеринодара была отменена.
2 апреля, с непрерывными боями, ибо кругом был противник, потеряв около 500 добровольцев убитыми и имея с собой на подводах 1500 раненых, не считая раненых, оставшихся в строю, среди которых был доблестный генерал-лейтенант Б. И. Казанович, Добровольческая армия двинулась обратно на Дон, где уже начинались восстания казаков против красной нечисти. Да, действительно, тернист был путь первых добровольцев, пробиваемый мечом!
В. ЧерешневКонница под Екатеринодаром(из воспоминаний участника)[303]
В середине марта 1918 года, в станице Ново-Дмитриевской, сейчас же после соединения отряда Кубанского правительства с Добровольческой армией генерала Корнилова, все мелкие конные части и соединения обоих отрядов были сведены в один полк. Кубанцы, офицеры и юнкера стали 2-й офицерской сотней этого полка; в ее 3-й взвод вошли те немногие офицеры-кубанцы, которые незадолго перед этим, в ауле Шенджий, были отрезаны от ядра дивизиона полковника Кузнецова и избежали его печальной участи, уйдя по плавням к главным силам Кубанского отряда. Был в этой группе и автор этих строк. (Дивизион же полковника Кузнецова, оторвавшись от главных сил, ушел в горы, там был разбит, большая часть офицеров, вместе с самим полковником Кузнецовым, была зверски переколота штыками, а часть отряда посажена в Майкопскую тюрьму; оттуда уцелевшие, и среди них полковник Бабиев[304], были потом освобождены восставшими казаками генерала Геймана[305]