Подойдя к переправе, орудия пришлось на руках спускать к мосту, т. к. крутизна дороги не позволяла двигаться на тормозах. У моста отстегнули постромки запряжек, предоставив номерам перетаскивать орудия на руках через мост, а запряжки и разведчики начали переправляться вброд. Ночная темнота, еле позволявшая видеть впереди стоящую лошадь, мешала переправе, огней разводить не позволяли, кроме одиноко стоящего костра на правой стороне переправы.
Лошади нервно вздрагивали, входя по брюхо в воду, и медленной неуверенной поступью проходили реку. Молчали и люди, посматривая на холодное течение, с усилием держа лошадей в поводу, боясь, чтобы последние не оступились и тем самым не заставили бы принять неприятную ванну. Все закончилось благополучно. С трудом отыскав в темноте конец моста, где должны пушки ждать своих лошадей, запряжки вытянули орудия с песчаного откоса на дорогу, припрягая для этой цели поочередно лишние уносы.
В ожидании пехоты батарея остановилась у одиноко стоящего сарая. Войдя погреться, номера обнаружили там листовой табак, развешанный в большом количестве, видимо для просушки. Табак моментально был перенесен в передки, и таким образом батарея пополнилась одним из необходимейших продуктов, в котором особенно нуждалась в походе. Наконец подошла пехота, и двинулись.
Странное зрелище представлялось перед глазами колонны: весь горизонт освещался заревом пожаров. Это горели хутора иногородних, подоженные местными казаками из мести к крестьянам за грабежи, и в особенности за раздел казачьей земли. К одному из таких пылающих костров приближалась колонна. Вот уже виднелись отдельные дома, охваченные пламенем…
Вой собак смешался с треском и шумом горящего дерева. Запах гари встревожил лошадей, которые начали храпеть и пугливо оглядываться по сторонам. Втянулись в хутора. Несколько часов назад здесь были по обе стороны дороги богатые и красивые избы, русского, неказачьего типа с огромными стогами сена и соломы, с многочисленными службами деревенского хозяйства, – теперь же это превращено в огромные кучи горящих и потухающих углей, золы и пепла.
«Это Марухинские хутора», – незлобно, но как-то особенно нервно ухмыляясь, сказал проходящий навстречу казак, как преступник пошел по дороге на переправу. Не задерживаясь даже передохнуть, прошли горящие развалины хутора, прошли такие же пепелища, бывшие хутора Ново-Севастопольские, и остановились на ночевку в хуторе Султановском, состоящем из 7–8 убогих хатенок. Здесь стали батарея, Юнкерский батальон и часть Офицерского полка, остальные разместились в таких же хуторах на расстоянии 300–200 саженей один от другого.
9 марта с рассветом начался бой. Вначале ориентироваться никто не мог. Где свои, где чужие – одному Богу известно. Еще прошлой ночью нельзя было осмотреться и хоть чуть изучить местность, а последняя представлялась слишком запутанной, все видимое пространство было сплошь усеяно хуторами: 2–3 хаты, сад с кустарником по краям, неширокое поле и снова хутора и т. д.
Противник стрелял и спереди и сбоку. Цепи быстро развернулись и двинулись прямо перед собой, оставляя для других охрану флангов. Только к середине дня, когда вошли в полную связь между собой, выяснилось, что авангард – корниловцы – ведет бой по дороге в направлении на станицу Филипповскую; главные силы: Офицерский полк, Юнкерский батальон и батарея – отбрасывают значительные силы противника на хуторах, что правее дороги на станицу Филипповскую, а партизаны и чехословаки сдерживают наседающих большевиков, перешедших у станицы Усть-Лабинской реку Кубань и следующих по пятам через станицу Некрасовскую и Лабинские переправы. Батарее пришлось заменять собою отсутствие резервов, по приказанию генерала Маркова, появляться повсюду и стрелять во все стороны. Было несколько моментов, когда, следуя непосредственно за передовыми цепями, орудия попадали под перекрестный огонь противника, угрожавшего ей обходом, а отсутствие своей пехоты на флангах ставило ее в совершенно безвыходное положение, тогда на выручку выдвигался пеший взвод и все лишние номера, телефонисты и батарейный пулемет, образовывая собою цепь пехоты, ведущую наступление, ликвидирующую фланговые обходы и восстанавливающую положение.
Бой длился целый день. Главные силы, заслоняя собой санитарные обозы, ожидавшие занятия авангардом станицы Филипповской, стремились в то же время своим правым флангом соединиться с арьергардом, имея также связь по цепям с авангардом. Таким образом, в этот день армия вела бой, окруженная почти в кольце.
К 17 часам корниловцы заняли станицу Филипповскую и примыкающее к ней село Царский Дар, на правом берегу реки Белой. Только в темноте батарея получила приказание двигаться на сборный пункт, на Филипповскую дорогу и оттуда идти в Царский Дар ночевать. Дорога проходит через станицу Филипповскую, как-то неприветливо вырисовываются силуэты неосвещенных хат из общего мрака ночи.
Усталые, голодные добровольцы забегали в хаты, чтобы напиться или попросить кусок хлеба, их же встречали одни только бабы с затаенным ужасом и плачем, мужчин совершенно не было, да и вообще большая часть жителей, запуганная орудийной стрельбой и рассказами красных о зверствах так называемых «кадетов» – прозвище Добровольческой армии, – бежало из станицы. Ночью корниловцы овладели переправами на реке Белой.
С рассветом 10 марта под прикрытием Юнкерского батальона со стороны Филипповской, куда уже приближались цепи противника, началась переправа по деревянным мостам через реку Белую. Артиллерия шла в первую очередь, дабы занять там удобные позиции и прикрыть переправу. У мостов видна была поспешность, с которой отступал противник накануне: опрокинутые повозки, брошенные ящики с горными снарядами, разбросанные патроны – все свидетельствовало о лихости натиска корниловцев.
На левом берегу, среди наспех вырытых окопов, валялись трупы большевиков, некоторые со штыковыми ранами. «Бой был короткий, но жестокий», – сказал легко раненный корниловец, подбирая брошенные патроны. Батарея быстро открыла огонь, помогая продвижению корниловцев. Обозы рысью проносились мимо орудий по дороге на станицу Рязанскую, у моста их торопил и подгонял генерал Марков. Левобережный противник, видя идущее к нему подкрепление на правом берегу, упорствовал. Уже прошел, рассыпавшись цепью, Офицерский полк и часть чехословаков на помощь корниловцам. Взволнованный, проскакал генерал Марков с несколькими ординарцами, сообщая командиру, что противник перешел в решительную контратаку и корниловцы просят поддержки. Положение ухудшалось.
Недалеко от батареи расположился генерал Корнилов со штабом и текинцами. Он вызвал к себе командира батареи и приказал передвинуть батарею на новую позицию, что было немедленно исполнено. Генерал лично наблюдал за стрельбой и остался доволен, сказав: «Ну, здесь они сейчас начнут отступать». Действительно, осыпаемый нашей шрапнелью противник залег и спустя некоторое время отхлынул в беспорядке назад.
В другом месте корниловцам стало очень тяжело, генерал Корнилов послал текинцев в атаку, этим заставив противника отходить. Потом он влез на стог сена, дабы посмотреть бой на правом берегу, и, вызвав командира батареи, приказал: «Полковник, поддержите одним орудием юнкеров, а то им тяжело». Сняв одно орудие и поставив его в диаметрально противоположном первоначальной стрельбе направлении, Миончинский открыл огонь. Юнкерам было очень тяжело, они уже подходили к мостам, с трех сторон наседал противник, по главной улице рысью двигалась красная батарея, направляясь прямо к мосту; вдруг мосты загорелись. Это чехословаки, забыв об юнкерах, их подожгли. Юнкера бросились к горящему мосту и при поддержке орудия батареи перешли на нашу сторону.
Теперь бой продолжался только на левом берегу реки, но с огромным упорством со стороны красных. Генерал Корнилов рысью выехал вперед, и вдруг спустя несколько минут наши цепи огласились громким, радостным «Ура!». Красные были ошеломлены. Вдоль наших цепей скакал всадник, и что-то он сообщил, а в ответ ему еще дружней, еще громче неслось «Ура!». Соединились с генералом Эрдели. Вот что сообщал скачущий всадник. Противник уменьшил ярость и настойчивость атак, армия сворачивалась в колонну, оставляя на поле чести один только арьергард. Темнело, когда батарея двинулась по дороге на станицу Рязанскую.
К ночи вошли в станицу, но квартирьеров не вызывали: все ждали отдыха, а его не давали. Утомленные боем и переходом, офицеры еле плелись за орудиями, идущими к мосту. Получив кой-какие сведения, командир батареи решил запастись хлебом, т. к. мы будем двигаться на ночевку в аул, где все разграблено. Выслали квартирьеров вперед.
К 2 часам 11 марта, пройдя высокий мост через горную речку Пшиш, батарея втянулась в черкесский аул Габукай, где и стала на ночлег. Типичные азиатские постройки, кривые узкие улицы с бесчисленными переулками и закоулками, бесконечные плетни вместо заборов, загонов и амбаров – вот и весь аул. Внутренняя убогость убранства саклей, вернее, отсутствие всякого убранства, костры под колпаками-дымоходами вместо печей, отсутствие мебели и кроватей – все это производило большое впечатление на всех офицеров, большая часть которых была знакома с аульной жизнью только по книжкам.
За час до рассвета все были разбужены громким голосом командира, разносившего на улице дежурного по батарее за то, что последний не произвел вовремя подъем. В ауле уже кипела жизнь, слышался шум проходящего обоза, понукание усталых лошадей, говор и тяжелое, гулкое в ночной тишине топанье нескольких сотен ног. Это выступил Офицерский полк на сборный пункт, а за ним должна вытянуться батарея. Снова поход, снова нудное движение с частыми остановками из-за растягивания обоза, нервирующее ездовых и напрасно мучащее и без того усталых лошадей в орудиях.
Рассвет оживил колонну. К восходу солнца, поднимаясь в гору, вошли в аул, где был получасовой привал. Жителей в ауле не было совершенно, однако мычание скота позволяло предполагать поспешность и в то же время недавность их ухода, т. к. скотина не успела съесть своего корма и ожидала обычного водопоя. Некоторые пробовали полакомиться буйволиным молоком, но неудачно – из-за неумения доить.