Как сейчас, вижу перед собою сияющий в лучах купол храма. Манящий лучезарный свет. Каким волшебством казалось то, что видел своими глазами. Вместо снежной пустыни во мгле тумана голубое озеро и блеск, сверкающий блеск солнечных лучей и в небе, и на всем водном разливе. Вот она, наша родина, возвращенная к жизни и к свету.
Мы подходили к Старо-Черкасской станице. Все залито водой – и улицы, и переулки. Лодки подплывают к домам; на сваях каменные постройки; между ними бурлят потоки. Баржи рядом с домами. Зеленые вершины потопленных деревьев. Всюду движение, всюду жизнь. Пароход свернул влево и потянул за собой нашу баржу. Мы плыли по протоку. Берег, чуть выступающий из воды. Лес камышовых зарослей. Вершины деревьев как зеленые острова среди быстро текущих вод. А с другой стороны – все та же голубая, водная ширь.
Мы подходили к Аксаю. Зеленые холмы, то опускаясь, то подымаясь, тянутся грядой вдоль берега. Белые хаты, ярко-красные крыши. Сады в белом цвету на яркой зелени. Аксай, где зимой генерал Корнилов перешел Дон, направляясь в Кубанский поход. Вот пристань, станционные постройки. А дальше виднеется Кизитеринка. В ноябрьскую ночь, в метель, там были бои. Да точно, те ли это места?
Вдали показались белые дымки, один, другой, вспыхнул третий. Длинной, движущейся лентой катился по спуску поезд. И было весело глядеть на белые дымки, стлавшиеся по небу. В походе всякий раз, как показывался дымок, с тревогой увидишь его. Это был сигнал, тотчас следовали разрывы снарядов. Теперь среди этих мирных берегов мчащийся поезд веселил глаз, точно детская игрушка. Мы подходили к берегу. Поезд скатился и остановился у станции.
Но что это такое? Какие-то солдаты в касках, в сизых мундирах офицеры, не наши, не русские. Один из них, стоя на площадке вагона, наводит на нас бинокль. Из окон выглядывают бескозырки с красным околышком. К берегу ведут лошадей за узды, и лошади не наши, крупные, с подстриженными хвостами и гривами. И так же необычны ведущие их солдаты в бескозырках. На барже все смолкло. Перед нами немецкий эшелон. Чей-то один голос произнес ругательства. Все молчали.
В Новочеркасске я тотчас стал разыскивать мою семью. Я зашел на квартиру, где я их оставил. Жена и моя дочь уехали. Значит, они спасены. Но где они, я не знал. Дочь моя вернулась из Москвы через месяц. С женой я не виделся около двух лет. Из знакомых в Новочеркасске оставалось не много. Уехали Трубецкие, Лермонтовы, Струве, Федоров. Осталась семья Гагариных, Лошкаревы, Новосильцевы.
Тяжелые рассказы пришлось слышать в Новочеркасске. Мученически погиб Митрофан Богаевский[121]. Голубов со своим отрядом захватил его в одной из станиц и привез в Новочеркасск. Казаки любили Богаевского. Голубов не решился его убить. Больше того, Богаевскому разрешили выступить перед собранием. Три часа его вдохновенное слово звучало среди переполненной залы. Он, который так горячо любил Дон, любил свои донские станицы, своих казаков, все свое родное, в эти три часа излил все, что было у него на душе, перед смущенными, растроганными, взволнованными слушателями. Люди плакали, клялись не выдавать его. Это была его предсмертная, лебединая песнь. Пришел карательный отряд из Ростова. Богаевский был выдан, увезен в Ростов и расстрелян на бойнях.
Волошинов[122] вместе с другими был поставлен под расстрел. Случайно он не был убит: израненный, ночью подполз он к ближайшей хате и просил дать воды. Женщина, к которой он обратился, пошла к большевикам и выдала его. Он был заколот пришедшими красногвардейцами у ворот того дома, к которому дополз, истекая кровью.
В лазаретах сестры спасали раненых, скрывали их, заготовляли подложные паспорта, выносили на своих руках и прятали в частных домах. Не всех удалось спасти. По ночам молодые девушки ходили разыскивать тела убитых среди мусорных ям, выносили их, чтобы предать погребению.
Обыски, аресты, грубые выходки красноармейцев, врывавшихся и днем, и ночью в частные дома, и убийства. Убит граф Орлов-Денисов, убит генерал Усачев[123], убит Орлов[124]. Когда-то я знал его маленьким мальчиком в коротких штанах, с голыми коленями. Розовый, пухлый, он был веселым мальчиком, любил игры, шалости. Я встречал его за границей. Мы ездили с ним на лодке по Женевскому озеру. Незадолго до ухода в Кубанский поход я видел его в гостинице в Новочеркасске за столом, в генеральском мундире.
Тот ли это Иван Орлов? Тусклый взгляд, унылый вид. Он был казак, полк его разошелся по домам. Сам он едва избег самосуда. И вот убит. Его истязали, на плечах выжгли погоны раскаленным железом.
«Слышать не могу грохота автомобилей, – говорила мне одна знакомая. – Как загудит, так и кажется, что вот остановится у дома и ворвутся к нам». Другой признавался, что его пробирает дрожь при одном виде грузовика: так и кажется, нарочно свернет, чтобы раздавить кто ни попадись, под смех и гиканье пьяного солдатья.
Заходил к Марии Николаевне. Она спасала своего больного припадочного мужа и двух маленьких детей. Скольких усилий, какой нравственной муки стоил ей ее никому не известный подвиг. Скованная своей семьей, она не могла пойти с нами в поход. Но сердце ее горело патриотизмом. Это была сестра Кубанского похода.
Нашел я в Новочеркасске и многих спасенных наших раненых – Новикова, Потоцкого, Карлинского с раздробленной рукой. Он ни о чем и слышать не хотел, сейчас же в полк, хотя правая рука и висела на перевязи. Вся эта молодежь рвалась в бой. А ведь их оставили ранеными в лазаретах, и они испытали этот ужас.
Видел я в Новочеркасске и офицеров-дроздовцев, пришедших за полторы тысячи верст, с Румынского фронта. И в них тот же несломленный, крепкий дух. Все, кого мы ни встречали в Новочеркасске, несмотря на все, что пришлось пережить, нисколько не были подавлены, напротив – полны сил и уверенности. Не было и тени упадочных настроений. В Новочеркасске я не видел этих пришибленных судьбою людей, каких мне так часто приходилось встречать впоследствии.
Да, это были хорошие дни. Мы уже не были одиноки. Подымалось Войско Донское. Собрался круг спасения Дона. Была весна пробуждения казачества.
Л. ПоловцовРыцари тернового венца
9 февраля 1918 года Добровольческая армия, нанеся последний, но тяжелый удар наступавшему противнику, вечером под прикрытием темноты незаметно покинула Ростов. Большевики, наблюдая решительные действия армии днем, совершенно не ожидали отхода добровольцев, и не только не преследовали их, но даже долго не решались войти в Ростов, опасаясь какой-нибудь хитрой засады. Так напугали их.
Снег крутился в воздухе, и леденящий ветер пронизывал насквозь плохо одетых добровольцев. Эти ужасные норд-осты сопровождали армию в течение всего этого ледяного похода и дали ему его название.
Измученные непрерывными боями, голодные, обледенелые добровольцы с радостью увидали приветливые огоньки Аксайской станицы, где предположен был ночлег. Вдруг остановка. Что такое? К генералу Корнилову, шедшему пешком во главе армии, подлетели посланные из станицы:
– Господин генерал, Аксайская станица постановила – не допускать к нам добровольцев, так что потрудитесь проходить мимо станицы.
Глаза Корнилова сверкнули.
– Если через час для армии не будет приготовлен ночлег и ужин, я смету станицу с лица земли. Поняли?
– Так точно, ваше превосходительство. Поняли. Не извольте беспокоиться.
– Первая батарея вперед, – пронеслось по рядам.
Казаки исчезли.
Подошли к станице. У дверей встретили приветливые хозяева. На столе кипел самовар, и богатые казаки не поскупились на угощение. Ночь прошла спокойно. На другой день, утром, добровольцы перешли по льду через Дон и благополучно прибыли в станицу Ольгинскую около 30 верст к востоку от Ростова. Здесь они остановились на несколько дней.
Большевики грабили магазины Ростова, расправлялись, по старым счетам, с неугодными им жителями, ужасными пытками вымучивали у состоятельных лиц деньги и драгоценности, реквизировали направо и налево у богатых и бедняков все, что нужно им было и что ненужно. Начался сплошной пьяный разгул, прерываемый, для развлечения, расстрелами и пытками. О добровольцах временно как бы забыли, и, несмотря на настойчивые приказания немцев, солдаты не хотели покинуть богатый и теплый Ростов.
Конечно, Корнилов этим воспользовался. Выставив сторожевые охранения, армия спокойно реорганизовалась. Мелкие воинские части были соединены в более крупные, и образовались три отряда: 1) Офицерский полк, поглотивший в себе мелкие офицерские образования, под командой генерал-лейтенанта Маркова; 2) Партизанский отряд – под командой генерал-майора Богаевского и 3) Корниловский полк, под командой подполковника Неженцева; к этому полку присоединялись часто и оставшийся временно Юнкерский батальон, Чехословацкий инженерный батальон и др., под общим командованием обыкновенно генерал-майора Казановича. В конных частях насчитывали до 200 сабель, но больше половины были пешими. Всех добровольцев, строевых штабных, нестроевых чинов, врачей и сестер милосердия числилось до 4000 человек.
Подтянулись и отставшие добровольцы; прибыли из Новочеркасска раненые, кто только способен был к передвижению; подошли остатки чернецовских партизан, не пожелавших остаться с казаками; подвезли из Аксайской станицы патроны, снаряды и прочее военное снабжение, доставленное туда вперед по железной дороге. Из взятых за плату конных подвод составлен был большой обоз, на который и решено было погрузить прежде всего раненых, а затем и все свое небогатое военное имущество. Остальное, что не могло вместиться в обоз, сожгли.
Орудий у добровольцев было восемь – трехдюймовок, а снарядов к ним около 600. Патронов приходилось около 200 на винтовку. Броневые автомобили бросили еще по дороге в снегу. Медикаментов и перевязочных средств осталось так мало, что через неделю, если бы не захватили этих запасов у большевиков, перевязывать раненых было бы нечем. Всех денег было 6 миллионов рублей.