Во второй приход добровольцев в Лежанку, через два месяца, жители рассказывали, что преследуемые тогда солдаты были в невероятной панике. Верстах в двенадцати от села они побросали все: оружие, обозы, артиллерию; перерезали постромки у запряженных лошадей и ускакали, кто успел. Если бы добровольцы дошли тогда до этого места, добыча была бы колоссальной. Но надо вспомнить, что еще до боя армия сделала в этот день переход около 25 верст; а кавалерия только в этом селе получила, наконец, свежих коней.
Слух об этом тяжелом поражении большевиков разнесся далеко кругом и предшествовал добровольцам на всем Ледяном походе. При этом рассказывалось нечто невероятное о стремительности офицерских атак, о беспощадной их жестокости.
Не раз потом, на Кубани, казачки, ознакомившись ближе с добровольцами и увидав, что это люди как люди, изумленно спрашивали их:
– Да вы ли это были в Лежанке? Или другие?
Те ничего сначала не понимали. Хозяйки объясняли, что добровольцы, по рассказам, представлялись им не в виде людей, а каких-то чуть не одноглазых чудовищ, пожирающих живых детей.
Все это было последствием действительно ужасного боя; но в этом бою, однако, не погибали не только ни женщины, ни дети, но не пострадал ни один мирный житель. Пленных солдат, правда, не было.
Бой под Лежанкой имел большое значение. Он показал армии ее силу, но обнаружил также и некоторые недостатки. Здесь столкнулись лицом к лицу, грудь в грудь два мира – большевистские солдаты и добровольцы-офицеры. 39-я дивизия была воинскою частью, не так давно вернувшейся с фронта. Правда, дивизия была перестроена на большевистский лад; главную роль играли комиссары и начальство из солдат; но были и офицеры, конечно, уже третьего сорта, из тех, кому все равно, где служить, за что сражаться, лишь бы получать жалованье.
Дивизия недавно имела даже успех под Ростовом, вытеснив из Батайска две-три сотни добровольцев. Это окрылило ее.
– Шапками закидаем это офицерье, – бахвалились солдаты, поджидая добровольцев на превосходной позиции.
Давно ли несметные силы турок и курдов в панике бежали от них и очищали область за областью перед неодолимым натиском дивизии. А тут каких-то две-три тысячи, да и кого? – буржуев? Без снарядов, без патронов? Пусть попробуют – выдерем зубы.
Да, перед ними была горсточка буржуев. Но кто были эти буржуи? Половина состояла из офицеров, из лучших офицеров армии, так оскорбленных в своем достоинстве этими же солдатами. То был первый призыв в Добровольческой армии. Явились все, кто страдал за попрание русской воинской чести и всем сердцем стремился смыть своей кровью с родины ее позорное пятно. С невероятными трудностями и опасностями пробрались они к генералу Алексееву; днем и ночью работали, чтобы создать армию, закончить войну с немцами, – и опять мешают! И кто? свои же; те же самые солдаты, которые в бессмысленной ярости расстреливали их с тыла, когда офицеры фронта, образовав ударные полки, стремительно бросались на немцев.
Нижними чинами в армии были инженеры, адвокаты, земские и городские деятели, журналисты и, главным образом, учащаяся молодежь – юнкера, студенты, гимназисты и кадеты всех кадетских корпусов, откуда и пошло название добровольцев – «кадеты». Эти «буржуи» были также первого призыва. Их влекло в армию тоже чувство любви к родине, но они пришли не с фронта, а из центра страны. Они были разорены, оторваны от своих семейств, и многие прошли через руки страшных большевистских «чрезвычаек». У одного разорили дотла и сожгли на глазах любимое родовое гнездо-имение; у другого замучили отца, брата, и всех ограбили до ниточки. Они видели, как православные церкви превращены были в кинематографы. Они знали из большевистских же газет, что их матери, жены и сестры – социализированы, то есть выданы на полное поругание китайцам и латышам – этим бессмысленным преторианцам «свободнейшей в мире республики». А кто сделал это? Разве не те или не братья тех, кто стоит сейчас перед ними?
И теперь, когда они готовы были забыть все, во имя долга перед родиной, кто же встал между ними и немцами? Кто защищал от них векового русского врага?
В безумном гневе сжимается в руках винтовка.
– Вперед, вперед – лишь бы добраться до этой солдатни.
Тут не до разведки, тут не до подготовки боя.
– Вперед, вперед, мы им покажем.
И показали.
Одним из крупных недостатков в организации армии, обнаруженным в этом бою, было отсутствие отличительных знаков на одежде для добровольцев. Штаб в свое время не подумал об этом весьма важном вопросе. По счастью, не было печальных случаев взаимного обстрела. Но много солдат ушло безнаказанно только потому, что офицеры-пулеметчики перестали обстреливать мост, не зная, где кончаются большевики и где начинаются преследующие их добровольцы. Командующий просто приказал немедленно надеть на околыши фуражек и на папахи кусок белой материи. Корнилов не любил комиссий и подкомиссий «с соответствующими окладами содержания».
Нагнав страху ставропольским большевикам в Лежанке, армия повернула на юго-запад и вошла в пределы Кубанской области. Все слухи об остром недовольстве казаков советским режимом и их готовность восстать оказались «преждевременными». Большевики действовали весьма осмотрительно и, стараясь повсеместно распространить свои учреждения, тем не менее остерегались вводить у казаков коренные реформы. Нигде не оскорбляли они религиозного чувства кубанцев, очень щепетильных в этом отношении.
Казачья молодежь была увлечена советскими учениями, отбилась, как жаловались старики, от рук, бездельничала, не работала, а только шаталась с митинга на митинг да проклинала буржуев, о которых, однако, не имела никакого понятия. Пожилые казаки были уже обеспокоены слухами, что на Тамани иногородние, при содействии советов, отнимают лучшую землю у станичников и делят ее между собой. Но это беспокойство не переходило границ брюзжания, а рассказам добровольцев о неистовствах большевиков в центре государства они просто не верили. Борьба советов с казачьим правительством Кубани еще не окончилась, и большевики были осторожны.
Казаки, как и на Дону, думали: посмотрим – и оставались совершенно нейтральными. Они были приветливы к добровольцам, гостеприимны, многие отказывались даже от денег за продовольствие; но в армию они не вступали, за небольшими исключениями.
Что было делать? Возвращаться назад? Но в Екатеринодар уже дали знать о своем предстоящем походе. Тогда не было еще известно, что большевики посланных перехватили. Решили идти дальше, надеясь на иные настроения в других местах, где, опять по слухам, советы уже распоясались.
Кратчайшую дорогу на Екатеринодар запирала станция Тихорецкая, железнодорожный узел с большими мастерскими, – самое крупное гнездо большевизма в этой части области. Там собраны были большие силы с броневыми поездами. Корнилов решил обойти Тихорецкую, тем не менее делали вид, что армия идет туда. Расспрашивали везде про Тихорецкую, разузнавали открыто о дорогах, ведущих на станцию, но под шумок разведывали и о способах и путях обхода.
Направившись из станицы Незамаевской по Тихорецкой дороге, армия ночью повернула в другую сторону. Сделав огромный переход, Корнилов, неожиданно для противника, подошел к Владикавказской железной дороге у станицы Ново-Леушковской верстах в 20 на северо-запад от Тихорецкой и там беспрепятственно перешел железнодорожную линию. Обычные взрывы пути по обеим сторонам перехода через железную дорогу привлекли внимание железнодорожных большевиков, и те дали знать на Тихорецкую о появлении добровольцев, но было уже поздно. Подошедшие с обоих концов броневые поезда не могли ничего сделать. Пути были хорошо испорчены; подвинуться ближе было нельзя, а с дальней дистанции снаряды не долетали, и орудия большевиков лишь салютовали армии.
Пройдя около 100 верст по Кубанской области, армия не встречала сопротивления и безостановочно двигалась к Екатеринодару вдоль железной дороги, по тракту, верстах в десяти на западе от линии. В каждой станице Корнилов созывал сходы, сам выступал на них с речами, но безуспешно. Огромные станицы, с несколькими тысячами жителей, давали 10–15, а самое большее 30 добровольцев. Жатва не созрела; большевики остерегались.
Пройдя беспрепятственно через станицы Старо-Леушковскую и Ирклиевскую, армия под станицей Березанской имела короткий бой и заняла селение.
Здесь Корнилов отечески наказал жителей. Те выслали еще в предшествовавшую станицу Ирклиевскую свою депутацию и приглашали армию к себе. Между тем, вырыв окопы, они встретили добровольцев огнем из винтовок и пулеметов. После боя, при входе армии в станицу, местное начальство поднесло Корнилову хлеб-соль, но командующий отвернулся и проехал мимо. Затем он вызвал стариков и приказал им объяснить свое вероломство. Те сослались на иногородних и на свою молодежь. Иногородние уже ушли. Корнилов велел собрать молодежь на площадь и приказал отцам выпороть своих сыновей нагайками, что они и исполнили с превеликим удовольствием.
2 марта подошли к станице Журавской и там узнали разные новости, весьма тревожные. Оказалось, что два дня тому назад в 10 верстах от станицы Журавской, при железнодорожной станции Выселки, происходил бой между екатеринодарскими войсками и большевиками. Большевики нанесли правительственной армии сильное поражение. Последствием боя было отступление казачьих войск к самому Екатеринодару; а по слухам Екатеринодар даже эвакуирован. Победители до сих пор находятся в поселке при станции и сегодня еще был от них разъезд на хуторах.
Командующий приказал Корниловскому полку немедленно выгнать большевиков из Выселок, что и было исполнено почти без потерь. На ночь в Выселках была оставлена кавалерия, которая, по какому-то недоразумению, вдруг покинула поселок и пришла на Журавские хутора. Этим воспользовался противник и, получив подкрепление, прочно засел в Выселках. Пришлось на другой день вновь брать поселок; но за ночь большевики вырыли окопы и встретили посланных на них партизан сильным и упорным огнем. Молодежь понесла большие потери. Пришлось послать на подмогу офицерские части, и генерал Марков жестоко отомстил бывшим победителям. Бросив все свое добро, большевики разбежались.