Я заснуть не мог и остался охранять покой моих спутников. Деятельным помощником оказался сын войскового старшины Попова, мальчик 12–13 лет, впоследствии доброволец. Посланный в станицу на разведку казак, вестовой Попова, принес тревожные вести: станица шумела, ожидая приезда большевистских делегатов из станицы Веселой, принявшей уже советскую власть, и должен был решаться вопрос о признании большевиков и здесь.
Добровольческая армия после боя у станицы Ново-Леушковской перешла железную дорогу и двинулась через станицу Старо-Леушковскую на Екатеринодар.
Бедная хозяйка, видимо, тревожилась, имея в доме столь опасных гостей. Не желая подвергать ее и детей опасности, я вывел разъезд в поле, где и решил прождать до 4–5 часов и тогда продолжать путь с таким расчетом, чтобы перейти железную дорогу Тихорецкая – Сосыка ночью.
В поле за четвертной билет я сговорил казака, согласившегося вывести нас прямиком к железной дороге севернее станицы Ново-Леушковской, в которой, по слухам, стояла большевистская конница. Часы томительно медленно текли. Подходя к большаку Незамаевская – Павловка, я заметил на нем, в одной-полутора верстах вправо от нас, большую группу всадников.
– Кто это? – спросил я казака.
– Должно, большевистские делегаты из Веселой.
«Нужно уходить», – подумал я.
– Рысью!
Важно было выиграть пространство. Вот и большак; мигом через него и опять полем. Большевики, заметив нас, понеслись карьером. Мои юноши стали нервничать. Кони у них заскакали. Нужно было наводить порядок.
– Шагом! – скомандовал я. – Не сметь скакать! Когда надо будет, я сам скомандую. Есаул, станьте впереди, и чтобы никто не смел вас обгонять. Рысью!
Мы с братом пошли сзади разъезда. Большевики, ближе и ближе, свернули с дороги и понеслись по пахоте наперерез нам. Я продолжал уходить спокойной рысью. Вот передние уже в 200–300 шагах от нас, слышна ругань, но карьер по дороге, а особенно по пахоте, утомил большевистских коней, а спокойный наш отход, видимо, внушил уважение и поколебал уверенность в легкой с нами расправе. Они стали отставать, а потом и вовсе свернули на прежнюю дорогу и поехали в Незамаевскую. От сердца отлегло.
– Шагом! Огладить лошадей!
Опять наступила ночь, темная, звездная. Проводник вывел нас на дорогу верстах в двух от станицы Ново-Леушковской и дальше категорически отказался идти. Пришлось вспомнить старое и идти, ориентируясь по звездам. Наткнулись в темноте на курень, передохнули и опять пошли.
Железной дороги все нет и нет. Так ли веду разъезд? Впереди показались какие-то силуэты. Не то люди, не то деревья. Не угадал – телеграфные столбы у железной дороги. Осторожно, как бы боясь, что самый звук подков о рельсы выдаст нас, перешли через полотно железной дороги. Засерела дорога. Направление подходящее. Пошли по ней, вышли к хуторам у станицы Ново-Леушковской. Там почти на рассвете казак вывел нас на Екатеринодарский тракт и обрадовал известием, что добровольцы – в соседней станице Ираклиевской.
Вот из-за бугра показался крест Ираклиевской церкви. 200-верстный переход, который мы сделали за 50 часов, кончался. Еще несколько минут, и будем среди своих. Спокойно спускаюсь в лощину, как вдруг вижу, что от моста внизу лощины карьером понеслись всадники к станице. Добровольческая застава приняла мой разъезд за противника. Приказав разъезду идти шагом, я поскакал вперед, боясь, что нас начнут обстреливать. Вынув платок и размахивая им, я приближался к остановившейся заставе, но мои мирные знаки не были поняты, и один из добровольцев начал осыпать меня пулями. Я принялся его бранить, это подействовало, и неистовый стрелок прекратил свою, к счастью, безрезультатную стрельбу. Глупо было бы погибнуть от своей пули.
У околицы станицы нам встретился шедший на рысях эскадрон. Он шел отражать противника, который в глазах неопытного докладчика вырос в два эскадрона! Я успокоил командира эскадрона, что противник был я.
Через час я докладывал генералу Корнилову о неудачном результате моей поездки.
– Ну, что делать, – ответил командующий.
– А мы уже потеряли всякую надежду вас видеть, – говорили мои друзья, – вы отсутствовали ведь шесть дней.
Крепко и спокойно спал я в эту ночь, находясь снова в рядах Добровольческой армии.
А. Лукомский[139]У большевиков[140]
В 6 часов утра 12(25) февраля я выехал на лошадях из Новочеркасска в станицу Ольгинскую, куда отходила Добровольческая армия из-под Ростова. Новочеркасск был занят большевиками 12(25) февраля около двух часов дня.
В Ольгинскую я приехал около десяти часов утра. По дороге едва переправился у Старочеркасска через Дон, так как начиналась оттепель, и около берегов лед оттаял.
Генерал Корнилов, приняв меня, сказал, что, так как я теперь уже не начальник штаба и моя миссия, с которой я ездил в Новочеркасск, закончена, он просит меня, как и генерала Деникина, оставаться при армии в непосредственном его распоряжении.
Общая численность всей Добровольческой армии не превышала трех с половиной тысяч человек, из коих не менее тысячи человек являлись небоеспособными. Обоз при армии был большой: раненых было более двухсот человек, и необходимо было везти с собой все боевые запасы и винтовки, которые удалось вывезти из Ростова. Обоз увеличивался еще группою гражданских лиц, которые хотели оставаться при армии (в том числе бывший председатель Государственной Думы М. В. Родзянко и бывший член Государственной Думы Н. Н. Львов), и довольно многочисленной политической канцелярией, состоявшей при генерале Алексееве; при нем, кроме того, состоял небольшой личный конвой.
В общем являлось опасение, что если в ближайший период армия не увеличится, то она явится лишь прикрытием к своему обозу. Генерал Корнилов надеялся, что донцы и кубанцы станиц, через которые будет проходить армия, откликнутся на его призыв, и это даст возможность сформировать конные части, а селения с неказачьим населением дадут укомплектования для пехоты.
Между генералами Корниловым и Алексеевым было окончательно установлено, что в смысле управления армией и постановки ей боевых задач будет управлять и распоряжаться генерал Корнилов, а генерал Алексеев будет руководить политической частью, сношениями с внешним миром и в его руках будет казначейская часть. Конечно, это не было разрешением больного вопроса о взаимоотношениях между ними, но другого выхода не было, раз один другому подчиниться не мог.
После разговора с генералом Алексеевым я вынес впечатление, что он считает положение очень серьезным и начинает думать о том, как бы спасти офицеров и дать им возможность «распылиться».
– Наша задача прежде всего должна заключаться в том, чтобы выбраться из кольца, которое образуют большевики. А там далее будет видно: или будем продолжать борьбу, или распустим офицеров (подразумевалось, конечно, вообще добровольцев. – А. Л.), дав им денег и предложив самостоятельно через Кавказские горы пробираться кто куда пожелает или будет в состоянии, – так закончил разговор генерал Алексеев.
13(26) февраля, утром, генерал Романовский зашел в хату, которую я занимал, и сказал, что в 12 часов дня назначено совещание, и генерал Корнилов просит меня на нем присутствовать; ожидается генерал Попов, бывший походным атаманом Войска Донского. К назначенному времени на совещание собрались: генералы Корнилов, Алексеев, Деникин, Романовский, я, Марков, Попов, приехавший вместе с полковником Сидориным, и несколько строевых офицеров, позванных генералом Корниловым.
Генерал Попов доложил, что он с небольшим отрядом, в общем около двух тысяч коней при двух конных батареях, и группою донских офицеров оставил Новочеркасск около часу дня 12(25) февраля; что большевики при выходе его из города уже в него входили; что войсковой атаман, генерал Назаров, остался в Новочеркасске вместе с большей частью войскового Круга и, как доложил прискакавший в его отряд из занятого большевиками Новочеркасска офицер, был арестован и в ночь на 13(26) февраля расстрелян.
Затем на предложение генерала Корнилова присоединить его отряд к Добровольческой армии генерал Попов просил первоначально выяснить дальнейшие намерения генерала Корнилова и направление движения Добровольческой армии, но что он со своей стороны должен определенно заявить, что Донской отряд не может покинуть территорию Дона и что он, генерал Попов, считает, что отряду лучше всего, прикрываясь с севера рекой Доном, который скоро станет труднопроходимым, переждать события в районе зимовников (поселки и хутора, к которым на зиму сгонялись табуны лошадей и скота), где много хлеба, фуража, лошадей, скота и повозок для обоза. Из этого района он мог бы развить партизанские действия в любом направлении.
Генерал Корнилов сказал, что он по соглашению с генералом Алексеевым предполагает двинуться по направлению к Екатеринодару, где имеются добровольческие формирования, и движением на Екатеринодар есть надежда заставить Кубанское казачье войско подняться против большевиков и, усилив Добровольческую армию и находясь в богатом районе, продолжать борьбу, но что вследствие заявления генерала Попова он предлагает еще раз обсудить этот вопрос и просит желающих высказаться.
Генерал Алексеев на это сказал, что вряд ли встречается надобность вновь дебатировать этот вопрос, но что, впрочем, если генерал Корнилов находит нужным еще раз поставить на обсуждение, то он считает необходимым повторить то, что он уже говорил в Ростове, то есть что единственно правильным является направление на Екатеринодар, так как в этом направлении легче всего прорвать большевистское кольцо, окружающее Добровольческую армию; есть надежда на соединение с добровольческими отрядами, действующими в районе Екатеринодара; есть полное основание рассчитывать поднять Кубанское войско против большевиков, и, наконец, мы займем богатый во всех отношениях район, который даст нам возможность пополниться, привести себя в порядок, отдохнуть и с новыми силами продолжать борьбу. В случае же если полного успеха мы не добьемся, то Добровольческая армия во всяком случае будет в силах дойти до Кавказских гор, и там, если обстановка потребует, можно будет ее распустить. Я попросил дать мне слово.