Я сказал, что, не возражая по существу против того, что сказано генералом Алексеевым, я должен обратить внимание только на то, что уже теперь при нашей армии, или, правильней сказать, при нашем небольшом отряде, более двухсот раненых и чрезмерно большой обоз с боевыми припасами и ружьями, который бросить нельзя. Обозные лошади, набранные главным образом в Ростове, уже теперь имеют жалкий вид и еле тянут свои повозки и сани; что при наступлении на Екатеринодар нам нужно будет два раза переходить железную дорогу: в первый раз в районе близ станции Кагальницкой, второй раз где-нибудь около станции Сосыки; что большевики, будучи отлично осведомлены о нашем движении, и там и там преградят нам путь и подведут к месту боя бронированные поезда; что трудно будет спасти раненых, которых будет, конечно, много. Начинающаяся распутица, при условии что половина обоза на полозьях, затруднит движение; заменять выбивающихся из сил лошадей другими будет трудно. Наконец, что мы совершенно не осведомлены о том, что происходит на Кубани; возможно, что наш расчет на восстание кубанских казаков ошибочен и нас там встретят как врагов.
Я выразил сомнение вследствие причин, мною изложенных, в правильности решения идти теперь прямо на Екатеринодар. Я высказал, что лучше всего поступить, как предполагает сделать походный атаман Войска Донского, то есть пока перейти в район зимовников, и в этом районе, прикрываясь с севера рекой Доном и находясь в удалении от железной дороги, переформировать нашу армию, исправить и пополнить обоз, переменить конский состав и несколько отдохнуть. Я сказал, что большевики месяца два нам не будут страшны: они не посмеют оторваться от железной дороги. Если же рискнут на какую-нибудь против нас операцию, то будут разбиты. Месяца же через два с новыми силами мы, в зависимости от обстановки, которая к тому времени выяснится, примем то или иное решение.
Генерал Алексеев заявил, что решение идти прямо на Екатеринодар является единственно правильным. Генерал Романовский, соглашаясь с моими замечаниями, сказал, что, признавая правильным идти на Екатеринодар, он полагает, что надо учесть и мои указания и по пути к Екатеринодару постараться проделать в каком-либо районе все то, на что указываю я.
Генерал Корнилов сказал, что он не может не согласиться с правильностью моих замечаний, но не считает правильным идти в район тех зимовников у реки Дона, на которые указываю я, и объявил, что он решает идти пока с армией в район к западу от станицы Великокняжеской, который так же богат лошадьми, скотом и хлебом, как и район северных зимовников, и что там он приведет армию в порядок и затем, вероятно, пойдет на Екатеринодар. На этом совещание закончилось, и генерал Алексеев сейчас же ушел, а вслед за ним разошлись и другие.
Я прошел в комнату к генералу Романовскому, который мне сказал, что генерал Корнилов хочет кого-нибудь командировать в Екатеринодар, дабы подготовить приход Добровольческой армии и договориться с Кубанским правительством, чтобы в будущем не было никаких недоразумений, но что генерал Корнилов не знает, на ком остановиться, – командируемое лицо должно быть в курсе всего дела и достаточно авторитетное.
В тот же вечер, около восьми часов, я вновь пошел к генералу Романовскому, чтобы узнать, нет ли каких-либо интересных или важных донесений. Генерала Романовского в его кабинете я не застал, и вестовой мне сказал, что он у генерала Корнилова; я пошел в помещение командующего армией. Войдя в столовую, я невольно остановился: за столом сидели те же лица, кои были и на дневном совещании. Не было только генерала Попова и полковника Сидорина, уехавших в свой отряд, и генерала Деникина, который, как я потом узнал, был приглашен на заседание, но заболел и прислал сказать, что прийти не может.
Увидев меня, генерал Корнилов поднялся, придвинул к столу стул и просил меня сесть. При этом он сказал: «Очень рад, Александр Сергеевич, что вы пришли. Генерал Алексеев попросил нас вновь собраться и обсудить вопрос относительно наших дальнейших планов» – и затем, обращаясь к генералу Алексееву, прибавил: «Прошу вас, Михаил Васильевич, начать сначала. Я хочу, чтобы генерал Лукомский выслушал то, что было вами сказано до его прихода».
Генерал Алексеев начал так: «Сегодня днем генерал Лукомский сделал несколько замечаний относительно решения идти на Екатеринодар. Его замечания были приняты к сведению, и командующий армией изменил свое первоначальное решение идти прямо на Екатеринодар. Правильность нового решения, мне кажется, следует еще проверить, и я просил генерала Корнилова собрать нас снова». Затем генерал Алексеев вновь указал причины, по которым он считает необходимым идти на Екатеринодар. Нового он ничего не сказал и не сказал, в чем именно он не согласен со мной.
После этого генерал Корнилов предложил мне ответить генералу Алексееву. Я сказал, что я не могу прибавить ни одного слова к тому, что было мною сказано днем, и просил бы генерала Алексеева объяснить, в чем же он со мной не согласен. На этот вопрос я ответа не получил.
После непродолжительных прений генерал Корнилов сказал, что решения, принятого днем, он не меняет, но что ко времени подхода армии к станице Егорлыцкой (решено было идти первоначально туда, так как были сведения, что там в складах имеются артиллерийские припасы) выяснится, идти ли к станице Великокняжеской или повернуть на Екатеринодар. После этого члены совещания разошлись. Я прошел в комнату Романовского и спросил его, почему я не был приглашен на совещание, на котором должно было разбираться мое заявление, сделанное днем.
Романовский сказал, что произошло простое недоразумение, что он получил записку от генерала Корнилова с перечислением тех, кого надо пригласить, и что он, не проверив списка приглашенных на заседание лиц, приказал адъютанту сообщить всем о заседании; что, конечно, генерал Корнилов просто ошибся и что он просит считать его, Романовского, виновником случившегося. Это мелкое недоразумение все же мне показало, что после того, как я был в армии начальником штаба, оставаться при ней без всяких определенных занятий будет трудно, и я решил просить о командировании меня в Екатеринодар.
Я попросил генерала Романовского сейчас же пойти к генералу Корнилову и доложить, что я предлагаю свои услуги для переговоров с Кубанским правительством. Романовский пошел и, вернувшись минут через пять, сказал, что генерал Корнилов согласен и просит меня к себе. Генерал Корнилов долго со мной говорил, давая указания по интересовавшим его вопросам. Затем я прошел к генералу Алексееву и получил указания от него для разговоров с Кубанским правительством.
С разрешения генерала Корнилова я предложил генералу Ронжину, бывшему при армии начальником судной части, ехать со мной. Затем поручил коменданту штаба купить для меня подводу и пару лошадей. В качестве подводчика предложил ехать со мной вестовому генерала Эрдели (генерал Эрдели был еще раньше командирован в Екатеринодар), Андрею (фамилию, к сожалению, забыл), которого знал давно и был в нем вполне уверен. Путешествие было очень рискованное, и я об этом предупредил моих спутников.
14(27) февраля утром вместе с Добровольческой армией мы переехали в станицу Хомутовскую. Здесь мы окончательно пересмотрели наши вещи, чтобы не оказалось в них чего-либо, указывающего на наше воинское звание; проверили документы, выданные на чужие имена; сговорились, какие давать показания на случай, если в пути нас будут задерживать и опрашивать, и выработали маршрут. Последнее было трудно, ибо, по имевшимся сведениям, пожар большевизма охватил весь район южной окраины Донской области и северную полосу Кубанской. Мы решили ехать проселочными дорогами, возможно дальше от железной дороги, которая уже полностью была заявлена большевиками.
Около двух часов дня 14(27) февраля я пошел попрощаться с генералом Корниловым, и около 6 часов вечера мы выехали по направлению станицы Кагальницкой.
В Кагальницкой переночевали и 15(28) рано утром тронулись дальше на селение Гуляй-Борисов. Выезжая из Кагальницкой, слышали артиллерийскую стрельбу в стороне станицы Хомутовской (как впоследствии узнали, конный отряд большевиков с двумя орудиями произвел нападение на наши части, бывшие в станице Хомутовской).
Дорога была тяжелая, начиналась оттепель, а лошади оказались слабыми и, пройдя 12–15 верст, стали приставать. Не доезжая примерно 10 верст до селения Гуляй-Борисов, мы решили заехать на придорожный хутор и покормить лошадей. Войдя в хату, мы увидели там много народу; оказалось, что накануне была свадьба и, по местному обычаю, гости собрались на пиршество на другой день после свадьбы.
Обыкновенно в подобных случаях каждый случайный гость принимается с радостью. Нас же хозяева встретили очень холодно, и это сразу нам показало, что здесь что-то неладно. Сели мы в угол хаты, достали свою провизию и стали закусывать. В это время один из бывших в хате, по виду богатый крестьянин, подсел к нам и сказал мне тихим голосом: «Я не знаю, кто вы, куда и зачем едете, но хочу вас предупредить, что большевиками отдано распоряжение задерживать всех едущих со стороны армии Корнилова и отвозить на станцию Степную, где, как говорят, всех расстреливают». Сказал и отошел.
Я переглянулся с Ронжиным, и мы решили, что дело плохо. Решили закусить, обдумать положение, дать лошадям отдохнуть, а затем принять то или иное решение. Но через каких-нибудь десять минут хата оказалась окруженной вооруженными солдатами; трое из них вошли в хату и потребовали от нас документы и объяснение, куда и зачем едем. Разговор был короткий. Солдаты объявили нам, что мы арестованы, что они должны доставить нас в селение Гуляй-Борисов, а там разберут, как с нами поступить дальше. Сопротивляться было бесполезно. Нам дали окончить нашу закуску, и мы под конвоем отправились в Гуляй-Борисов. Ехали на своей подводе.
По приезде в Гуляй-Борисов нас доставили в волостное правление, где уже собрался местный революционный комитет и масса народу. Сначала нас допросили, затем обыскали. И члены революционного комитета, и собравшаяся публика ругали нас самыми последними словами. На наше заявление, что я еду по торговым делам, а мой спутник едет лечиться, отвечали: «Ладно, вот доставят вас на Степную, так там разберут, а верней всего, вас, подлых буржуев, просто расстреляют».