Нас допрашивали и поодиночке, и всех вместе. В промежутках между допросами мы сидели в карцере. В этом же карцере сидел казак, который накануне вез пять пассажиров. Этих пассажиров, по словам казака, повезли на станцию Степную, а его оставили в карцере, сказав, что подвода и лошади от него отбираются, а что сделают с ним, еще подумают: «Или хорошенько отдерем и выпустим, или расстреляем». Бедный казак страшно волновался и все время молился.
Отобрав все наши вещи и деньги (оставили только по десять рублей «на папиросы»), нас повезли в 11 часов вечера на другой подводе в село Глебовка (или, как они называли, Хлебовка). Нашу подводу, так же как и вещи, оставили у себя, сказав нам, что деньги, вещи и подвода будут доставлены на станцию Степную. У меня в Гуляй-Борисове было отобрано немного более 2000 рублей; не отыскали тысячерублевую бумажку, вшитую в куртку.
В глебовском волостном правлении было много народу. Нас вновь обыскали, и начался бесконечный допрос. Обращались, конечно, грубо. После допроса повели в карцер. Сидя в карцере, мы наслушались всякой брани и угроз.
Перед рассветом местный революционный трибунал решил вновь нас допросить. После того как допросили меня, я был опять посажен в карцер, а Ронжина и Андрея повели на допрос. Во время их допроса в другой комнате, в которую выходила дверь из моего карцера, стала собираться толпа, и я услышал, что собравшиеся обсуждали вопрос, как с нами поступить.
Слышались такие фразы: «Этих кадет все равно расстреляют на станции Степной. Теперь грязь и холодно; зачем мучить наших людей и гонять их на Степную сопровождать эту с……, когда с ними там сейчас же покончат», «Что же это за порядки: на станции Степной расправляются с буржуями, а нам здесь нельзя позабавиться», «Стоит ли из-за нескольких негодяев гонять своих людей» и т. п.
После долгих споров было устроено голосование и решено (слышал только один протестующий голос): на станцию Степную буржуев не вести, а расстрелять тут же, в огороде. Сейчас же нашлось несколько нетерпеливых, которые требовали немедленного приведения приговора в исполнение. Но большинство запротестовало, и было решено подождать до рассвета и тогда с нами покончить; пока же было приказано вырыть в огороде яму. Не мог успокоиться какой-то пьяный в солдатской форме. Он подошел к карцеру и хотел открыть дверь, говоря, что он покончит с одним из буржуев теперь же.
На мое счастье, запор оказался прочным, а сторож, у которого был ключ от замка, отсутствовал. Не будучи в состоянии открыть дверь, пьяный солдат просунул винтовку в окошечко карцера, зарядил ее и требовал, чтобы я вышел на середину комнаты. Так как его уговоры меня не соблазнили, и он никак не мог меня увидеть, то, по-видимому, ему это надоело, и, хорошенько меня выругав и обещав, что первый выпустит в меня пулю при моем расстреле, ушел.
Через несколько минут после этого я услышал в соседней комнате крик, споры. Прислушавшись, я разобрал, что кто-то вновь прибывший ругательски ругает моих тюремщиков за решение нас расстрелять: «Что это вы, мерзавцы, выдумали? Разве не знаете, что сегодня в Ильинке расстреляли трех членов революционного комитета за неисполнение распоряжения Главнокомандующего? Что же вы хотите, чтобы из-за этой с…….. расстреляли всех нас? Раз нам приказано всех арестованных доставлять на станцию Степную, так мы должны это исполнить!»
После долгих криков и споров было решено нас отправить на станцию Степную. После этого вернулись в карцер бывшие на допросе Ронжин и Андрей. Я им поведал, что проглотил яд. Они взволновались, но, видя, что я чувствую себя благополучно, понемногу успокоились. Вскоре внимание наших тюремщиков было от нас отвлечено: привели двух новых арестованных. Оба они были в солдатской форме и не скрывали свою принадлежность к Добровольческой армии, говоря лишь, что они еще не воевали. По-видимому, они были пойманы во время разведки. Одного из них узнали как местного жителя – сына богатого хуторянина. Фамилия его была, если не ошибаюсь, Белис или Бейлис. Оба были юноши 17–18 лет. Весь гнев толпы был направлен против них.
Подъезжая к Степной, еще при луне, мы встретили группу всадников, человек в 30, как оказалось, приехавших из Гуляй-Борисова за оружием. Узнав, что везут арестованных, они потребовали, чтобы нас ссадили и дали им попробовать полученные ими винтовки. На крики «Слезай с повозки!» мы не реагировали. Всадники стали снимать и заряжать винтовки, крича, что расстреляют нас и так. Только благодаря решительному отпору со стороны наших конвойных нас пропустили.
При въезде в селение, у станции, нам показали кирпичный завод и пояснили: «Вот здесь около ямы вас расстреляют часа через два». На станцию мы приехали еще до рассвета, но о нашем прибытии стало сейчас же известно, и зал 1-го класса, куда нас провели, быстро наполнился «товарищами». Чувствовалось, что только чудо может спасти нас. Кругом были звери, которые требовали крови и не хотели дожидаться суда над нами. Требовали, чтобы нас сейчас же передали им.
Пришедший начальник сводного отряда на станции Степной, он же председатель военно-революционного суда, едва уговорил толпу допустить сначала суд. «Не беспокойтесь, вряд ли оправдаем, и вы свое получите!» Собрался суд. Председатель – начальник сводного отряда на станции Степной. Члены: какой-то еврей, затем комиссар станции (как потом оказалось, сын содержателя местного трактира, бывший фельдфебель) и какой-то солдат.
Начали с нас. Допрашивали и вместе, и отдельно. После довольно продолжительного судбища признали, что документы наши в полном порядке, что мы к армии Корнилова не принадлежим и что мы едем по своим личным делам. Когда нас вывели из дамской комнаты, где происходил суд, и водворили обратно в зал 1-го класса, объявив толпе, что мы невиновны и оправданы, последовал взрыв возмущения и требование нас все же расстрелять.
Спасли нас начальник сводного отряда и какой-то латыш, назвавший себя командиром латышского эскадрона. Им стоило больших трудов нас отстоять; особенно помог латыш. Мое впечатление, что оба они были офицеры.
Но главное, что нас спасло, – это присутствие двух разведчиков Добровольческой армии. Ясно было, что их участь решена. Особенное негодование вызвал против себя юноша – сын местного хуторянина. Суд над ними был только для проформы. Через несколько минут их передали во власть толпы. Бедных юношей поволокли, избивая по дороге. Мы услышали несколько выстрелов, и немного погодя вернулись палачи, деля между собой одежду и обувь убитых!
Было уже светло. Утомленный от всего пережитого, я мрачно стоял у стены комнаты, в которой почти никого, кроме нас, не оставалось. Желая сесть и двинувшись от стены, я почувствовал, что что-то прилипло к моим ногам. Посмотрев, я увидел тряпку, всю пропитанную кровью. Один из бывших в комнате солдат, заметив мое брезгливое движение, поспешил дать нам объяснение. Оказалось, что накануне сюда было приведено пять человек, и все были приговорены к расстрелу. Когда их повели, то один из них отказался идти и был тут же в комнате убит ударами штыков и прикладов. «Вот это и вытирали его кровь», – докончил рассказчик. Затем он еще добавил, что когда стали рассматривать вещи убитого, то в теплой шапке нашли его фотографическую карточку в форме полковника, снятого, вероятно, с женой и детьми.
– Значит, убили не напрасно, – добавил солдат.
Вероятно, это был один из братьев Бородиных, которые, как потом я слышал, были убиты на станции Степной.
К вечеру 17 февраля привели новых арестованных: юношу 16 лет и зажиточного казака-хуторянина. Последнего – по постановлению суда (круга) соседней с ним станицы за то, что он богат и живет как буржуй. Круг решил – отправить на станцию Степную и требовать, чтобы его расстреляли, а его землю и инвентарь дали разрешение разделить между ними. Бедный казак волновался, плакал, обещал отдать соседям все, что у него имеется. Революционный суд на станции Степной после долгих споров вынес наконец ему оправдательный вердикт.
Не так счастлив был юноша. Во время суда (я присутствовал в той же комнате) на вопрос, кто он и как попался, юноша чистосердечно ответил, что он гимназист 6-го класса новочеркасской гимназии и вместе со своими сверстниками был зачислен в партизанский отряд Чернецова, но что на фронте не был, а состоял в команде, сформированной для охраны дворца донского атамана, что 10(23) февраля их команду решили отправить на фронт, предоставив каждому право или уйти домой, или идти с командой на пополнение отряда Чернецова, понесшего большие потери. Юноша решил отправиться домой в деревню, где его отец был священником. Вернувшись домой, он прежде всего пошел в местный революционный комитет, где все про себя и рассказал. Комитет решил его «как поповское отродье» хорошенько проучить и отправить на станцию Степную.
Искренний и бесхитростный рассказ юноши вызвал на суде бурю негодования: поповский сын, корниловец, партизан Чернецова и пр.! Приговор произнесен был председателем суда быстро: «Расстрелять эту собаку, как только взойдет луна!» Несчастный юноша тяжело вздохнул и, понурив голову, стал около стены. Когда суд разошелся и в комнате остались только мы и двое из стражи, юноша попросил разрешения немного отдохнуть. Он лег на полу около стены, подложил мешок под голову и немедленно заснул.
Часа через два пришли два солдата. Один из них ткнул спящего ногой и сказал: «Вставай, пора идти, луна взошла». Тихо поднялся юноша, посмотрел на нас и сказал: «Смерти не боюсь, но грустно умирать таким молодым – ведь я совсем еще не жил и жизни не знаю. Благословите меня». Мы с ним простились, перекрестили его, и он вышел. Минут через пять раздалось несколько выстрелов…
В. Иляхинский[141]Сестры милосердия в походе[142]
В Добровольческой армии сестер милосердия называли ласково по именам, часто не знали ни отчества, ни фамилии сестры, но по имени сестру часто знал весь полк.