Забота о раненых лежала главным образом на сестрах милосердия. Привлечение знаменитым хирургом Пироговым женской сестринской заботы о раненых воинах стало началом векового уже ныне подвига русской женщины в военных госпиталях и на полях сражений.
Первая мировая война с ее многомиллионными армиями потребовала для обслуживания фронта огромное количество сестер из запаса военного ведомства, а также краснокрестовских сестер и добровольных сестер в общественных организациях. Работая в госпиталях, в санитарных поездах и даже в передовых перевязочных отрядах, сестры находились в довольно благоприятных условиях. Почти всегда они имели удобные жилища, хорошее питание и возможность содержать себя в чистоте и порядке. Почти всюду имелся полный штат, что исключало большую перегруженность в их повседневной работе. Санитарные учреждения фронта были полностью снабжены медикаментами и необходимым перевязочным материалом. Под огнем, даже артиллерийским, сестры почти никогда не находились во время своей работы.
Совершенно в других, неизмеримо худших условиях находились сестры в нашем подвижном лазарете. Местом их работы было открытое поле и обозные повозки, не защищенные от стужи и частых во время похода холодных дождей, только обутые в высокие сапоги наши сестры могли ходить по вязкой и глубокой грязи Кубанских степей. Количество сестер было явно недостаточным. Жилищем сестер были повозки – днем и станичные хаты (но и то не всегда) ночью. Наряду с ранеными наши сестры терпели личную жуткую антисанитарию, и огромная вшивость, мучившая наших раненых, мучила и сестер, у которых не было ни места, ни времени с ними бороться. Сестрам приходилось ежедневно, за отсутствием санитаров-носильщиков, самим нагружать на подводы и выгружать с них раненых, что было непосильной для них работой. За отсутствием санитаров сестрам вместе с врачами нужно было выезжать в санитарных повозках (т. н. летучках) к цепям для вывоза раненых, находясь при этом под артиллерийским и ружейным огнем, в меньшей степени, но такая же опасность была и в обозе лазарета, когда армия, находясь в окружении врага, подвергалась со всех сторон обстрелу.
Приведем два примера из жизни нашего подвижного лазарета.
«Я лежал в повозке с сотником М., тяжело раненным в позвонок. В бою под Ново-Дмитриевской, когда началась переправа через речку, наш возчик сбился с брода, повозка нырнула, и мы очутились под водой. Наше счастье, что перед переправой наша сестра милосердия Катя покрыла нас с головой большим рядном. Но все-таки, хотя воды мы не хлебнули, но промокли до нитки. Правда, это был только миг, лошади рванули и вынесли повозку на берег. Переправившийся обоз стал в поле, ожидая очищения станицы от красных. Было морозно, и покрывающее нас рядно замерзло, образовав твердую крышу, под которой стало теплее, но снизу шинель примерзла, и повернуться было невозможно. Мой сосед тихо стонал, а я впал в забытье. Очнулся, когда кто-то поднял меня и внес в дом. Это сделал наш возница, который, как только было разрешено обозу въезжать в станицу, быстро выскочил со своей повозкой вперед, остановился у первого большого дома, топором разрубил замерзшее над нами рядно и внес нас обоих в дом, спасши этим нас от смерти. Я даже не смог его поблагодарить, так как он сразу же уехал».
«Как-то во время привала я забрался в самую гущу стонущего и хрипящего обоза и услышал, что кто-то окликнул меня. Это был мой старый знакомый Сергей Ш-в, у которого была раздроблена кость выше колена. На телеге вместе с ним было еще двое. «Дай пить». К счастью, со мной была фляга с мутной водой. Раненый с жадностью поднес флягу к пересохшим губам. «Убери этого… воняет». Он указал глазами на лежащего рядом мертвеца. При помощи возчика мы осторожно стянули с подводы труп, положили его около дороги на сухую прошлогоднюю травку и вернулись к подводе. «Есть хочешь?» – «Нет… вши заедают… а этот тоже…» Сергей указал головой на другого, еще живого спутника. Это был мальчик лет пятнадцати. Он был без сознания и быстро шевелил губами. Глаза его были закрыты».
Командующий армией оценил исключительно тяжелую работу сестер подвижного лазарета, и наряду со строевыми частями персонал лазарета был награжден знаком «Тернового Венца» 1-й степени, на георгиевской ленте «За понесенные безмерные труды и лишения» в 1-м Кубанском походе.
ПервопоходникМы не забудем вас[144]
Как ни тяжела была по своим переживаниям Великая война, но Гражданская во много раз превосходила ее как по количеству потерь, так и по озлобленной жестокости, которую проявляли борющиеся. Общепринятых международных норм, смягчающих войну, не существовало.
Выкованная, как реакция на несправедливость и беспричинное зло, Гражданская война была движима духом непримиримости. Одна принадлежность к «белым», или, как называли большевики, «кадетам», была достаточна для смертного приговора или длительных мучений; не оставались в долгу и белые… Долгое время пленных не брали, а уходя с мест ночлегов, не могли оставлять раненых, так как они были бы замучены, и неделями возили их за собой в распутицу, на тряских подводах, взятых у населения… Тяжело вспоминать теперь все то накопление страданий и зла всякого рода, которое приходилось переживать тогда… да не о том речь…
Сегодня, в годовщину нашего первого похода, я чувствую сердечную потребность посвятить эти несколько строк тем, кто в эти дни, исполненные воинской доблести и сурового тяжелого долга, сменявшихся озлоблением и жгучею местью, в дни безысходного страдания, под леденящим касанием смерти, нашли в себе чистые источники любви и Христова милосердия. Вам, наши незабвенные сестры, посвящаю я эти строки. Я не знаю, где вы теперь, не знаю ваших имен, но я хорошо помню вас и никогда не забуду! Как живые, проходите вы перед моим мысленным взором…
Вот пробегает цепь, и тут же, шагах в 50 за ней, пробегает сестра; на ней сумка с кое-каким подручным перевязочным материалом.
Кто она, эта молоденькая девушка, вчерашняя гимназистка? Она, видимо, волнуется, приподымается на колени и всматривается в лежащих впереди, затем опять ложится. Огонь усиливается, но мы еще не стреляем. Цепь двигается дальше, но один из казаков остается лежать. Сестра подбегает к нему. Вечером опять вижу ее: она проходит в нескольких шагах от нас и старается догнать уходящую цепь; на ногах у нее налипли тяжелые комья грязи. Мы все голодные, усталые и злые, а она все так же сияет любовью и радостью. Сегодня она перевязала очень многих, и чем больше труда выпало на ее долю, тем она счастливее…
Ночь… Медленно двигается колонна по топкой грязи; мы пересекаем плавни, чтобы выйти на станицу Елизаветинскую и там перейти на правый берег Кубани. Весь день бой, а вместо отдыха за ночь придется пройти верст 20–25. На сестерской подводе лежит раненый с перевязанной головой. Он тяжело стонет. С боков примостились сестры. Какая-то задержка впереди останавливает движение; стоим в грязи выше щиколотки, ждем. Вдруг в стороне раздается несколько выстрелов, резкий крик, и затем издали доносятся стоны: должно быть, нарвался дозор на каких-либо большевиков. Никто не реагирует… Устали… не все ли равно, сами разберутся… Но сестры встревожились:
– Там кого-то ранили, вы слышали крик?
– Может быть, и ранили, но теперь все тихо, тревожиться не о чем, там есть охранение.
– Да дело не в том, как вы не понимаете; может быть, там кто-нибудь истекает кровью, надо помочь, отчего вы не идете туда?
– Это, сестрица, не наше дело; мы бы так разошлись все в разные стороны, охранение само справится.
– Я пойду, я не могу сидеть здесь, – говорит младшая; соскакивает в грязь и, хлюпая своими высокими сапогами, сразу утопает в темноте, в том направлении, откуда были слышны выстрелы и стоны.
Мы трогаемся дальше, обходя подводу. Наутро опять вижу ту же подводу уже с двумя ранеными. Сестра идет рядом; вся юбка ее пропитана жидкой грязью.
– А я пришла очень вовремя; вы знаете, у него – перебита нога, говорит она, показывая на раненого. – Мы с большим трудом дотащили его до подводы.
Она счастлива…
– Вы шли пешком, на вас нет сухой нитки!
– Ну что ж делать, я несколько раз переходила через эту жидкую грязь: скользко и вязко и здорово глубоко – мне было почти до пояса…
В двери раздается стук, и женский голос просит разрешения войти. Входит сестра, губы ее дрожат, она, видимо, еле удерживается от слез.
– Господа, нет ли у вас чего-нибудь для бинтов?
Голос ее срывается… Мы не сразу понимаем.
– Чего вам, сестрица? У нас нет никакого перевязочного материала.
– О нем я и не мечтаю, – говорит она. – Может быть, какое-нибудь белье или полотенце… уже четыре дня «они» без перевязки. – И губы ее дрожат. – Раны гниют, гангрена начинается, а я ничем не могу помочь…
К ней протягивается рука с полотенцем, другая с рубашкой. Она сквозь слезы улыбается:
– А как же вы, у вас есть еще рубашка?
– На мне есть, да я еще цел, слава Богу, где-нибудь достану – берите.
Через минуты две она вводит раненого; изба сразу наполняется невыносимым смрадом; мы начинаем усиленно курить или выходим на чистый воздух. Сестра, осторожно поддерживая больного, снимает накинутую на одно плечо шинель и начинает разбинтовывать руку; она раздроблена выше локтя. Работает она необычайно нежно и ласково. Гангренозная рука покрыта мелкими белыми червями, вид ее отвратителен, но на лице у сестры не видно и тени брезгливости или отвращения, она вся сияет милосердием и счастьем Христовой любви…
Мы наступаем на Екатеринодар; вот миновали ферму, влево остались сады. Мы направлены на усиление наших передовых частей, идем под огнем большевистских батарей… потерь мало. Большинство разрывов высоки, иногда бывает «удачный». Но что это? Вправо от дороги рядышком лежат две сестры; они убиты, видимо, одним снарядом.
– Помните их? Они почти всегда вместе работали, кажется, они подруги по Ростовской гимназии, – раздается чей-то голос; многие снимают шапки и крестятся…