Да, мы не знаем всех ваших имен, но мы помним вас и никогда не забудем! Не забудем тех мгновений Христовой любви, ласки и бесконечного самопожертвования, которые вспыхивали и сияли ярким светом на общем фоне страданий, жестокости и злобы братоубийственной борьбы.
Земной вам поклон, наши милые, незабвенные сестры!
И. Карабут[145]Поход Корнилова[146]
Март 1918 года. Выселки. По станице внезапно распространилась новость: «Корнилов идет!» Небольшой отряд красных, стоявший в станице, быстро собрался и удалился, очистив путь сибирскому казаку. Левое крыло главных сил генерала Корнилова из станицы Березанской вступило в нашу станицу. К нам во двор въехало три кавалериста. Мы, дети и взрослые, со страхом и любопытством осматривали корниловцев. Попросив отца накормить лошадей, они вошли в дом. Поздоровались с матерью, попросили пообедать. Обед был быстро приготовлен. Поблагодарив за обед, они отодвинулись от стола, так на стульях и заснули, положив оружие на колени. Они отдыхали часа два, потом начали собираться. Помню, отец их спросил: «Неужели вы думаете победить большевиков, которых везде тьма-тьмущая?» Они ответили: «Отец, нам все равно погибать, но сдаваться красным мы не намерены. Решили, если уж умирать, то дешево свою жизнь не отдавать…» Быстро собравшись, они уехали в станицу Журавскую.
Через два-три часа целая туча большевистского войска из Новодонецкой ввалилась в станицу, расквартировались по 3–4 человека в каждой хате. У нас поместилось пять человек. «Хозяйка! Вари-ка нам вареники, кажется, Масленица сейчас. Ну что, видели корниловцев? Вот проклятое офицерское отродье! Пятые сутки гонимся за ними по пятам и никак не можем настигнуть. Но вероятно, уже завтра мы его (Корнилова) настигнем и прикончим. Что, далеко отсюда Журавская? Там, в Журавской, эта контрреволюционная гидра остановилась ночевать…» – «Нет, недалеко, всего семь верст», – ответила мать. Плотно наевшись вареников со сметаной, красноармейцы крепко, беспечно уснули.
Командир отряда на тайном совещании из местных жителей, сочувствующих красным, вызвал охотников для того, чтобы разведать, в какой хате в станице Журавской ночует Корнилов, незаметно ночью пробраться к ней и через окно бросить гранаты с той целью, чтобы убить его. И охотник нашелся из иногородних – украинец Дмитрий Дорошенко. Родители его давно приехали в станицу и жили неплохо: они имели собственную паровую молотилку. Они были еще живы и здоровы, имели двух сыновей и дочь. Командир красного отряда пообещал Дмитрию Дорошенко большую награду за успешное выполнение поручения. Выслушав внимательно инструкцию, как надо действовать, взяв с собою револьвер и достаточное количество ручных гранат, вполне уверенный в успехе своего дела, Дмитрий в темную мартовскую ночь отправился на черное дело.
Выселки. В 5 часов утра на улице послышались беспорядочные выстрелы. Поднялась невообразимая суматоха. Красноармейцы, которые ночевали у нас, как спали в белье, так и выскочили на улицу. Одни схватили второпях только винтовки, а другие, наоборот, только патроны, забыв винтовки. Но, выскочив на улицу, они попадали под острые сабли корниловцев. Кто бросался бежать обратно во двор, того настигала меткая пуля. Но часть красноармейцев, из тех, которые ночевали в восточной части станицы, сгруппировались и, как стадо баранов, бросились бежать по Новодонецкой дороге. Здесь уже корниловцы показали, как они могут рубить. Сотни зарубленных трупов лежали на дороге и на улицах станицы. К 12 часам дня все было кончено.
После этого боя к нам во двор въехали два кавалериста. Лошади с трудом переступали ногами. Один офицер, который сошел с лошади, похлопав четвероногого друга по шее, сказал: «Ну, друг, спасибо тебе за сегодняшнюю службу. Ты устал, а я еще больше утомился, но и не напрасно: не меньше двадцати человек уничтожили, дешево своей жизни, видно, не отдадим…» Мы схватили у них из рук поводья и начали водить лошадей, чтобы они постепенно остыли и высохло на них «мыло». Через полчаса дали им корм. Остаток дня и эту ночь корниловцы ночевали у нас, отбив охоту у красных гнаться за ними. Теперь мы уже корниловцев не боялись, как накануне. Мы тоже радовались их успеху. На наших глазах они превратились в настоящих героев. Но после этого боя они были озлоблены, были не такие, как раньше, когда они от нас уехали, ничего не взяв. Теперь они вынуждены были мобилизовать лошадей с подводами, с той целью, чтобы везти раненых и трофеи, добытые у красных.
Рано утром на следующий день приблизительно тридцать подвод они взяли у жителей станицы. У нас тоже взяли подводу с лошадьми. Отцу сказали: «Если дашь нам кучера, то будут шансы, что подвода возвратится назад, а если нет, то обещать не можем». Отец посадил меня за кучера, наказав при первой возможности возвратиться домой, и я выехал со двора. Все назначенные подводы собрались во дворе станичного правления. При этом было приказано наложить как можно больше соломы. Подводы были все обычные, с драбинами. Со мною вместе на своей подводе ехал мой школьный друг Алексей Балышев, он был на год старше меня.
Часам к 8 утра все подводы были налицо. Мы начали выезжать со двора станичного правления. Какой-то полковник, стоя у ворот, считал подводы. Когда я проезжал мимо него, то он, увидав нашего жеребенка, погладил его по спине. Жеребенок, пригнув уши, быстро задними ногами ударил его по колену. Он, улыбаясь мне и своему спутнику, сказал: «Ишь, какой малыш, а уже дает отпор…»
Выехав со двора, мы повернули налево, на запад. Проехали Лаврову греблю, железнодорожный переезд, минуя мельницу А. И. Бурцева, выехали в степь по Журавской дороге. Ехали очень медленно, часто почему-то останавливались. От нас до Журавской всего 7 верст. Но все-таки, как бы медленно ни ехали, часам к 10 утра мы уже въезжали на церковную площадь станицы. Алексей на своей подводе ехал все время впереди меня.
Когда мы остановились на несколько минут возле станичного правления, там увидели страшное зрелище. На наскоро сколоченной виселице в виде буквы «П», вытянувши руки по швам, висел какой-то человек. Голова была наклонена на правый бок, и высунут был посиневший язык.
– Алексей, Алексей! – кричу я другу. – Ты не знаешь, кто это висит?.
– Да ты что, ослеп, что ли? – отвечает он. – Да ведь это же наш Митька Дорошенко!
Пристально всмотревшись, я узнал: действительно, это был он. Значит, красный командир не лгал, обещая ему большую награду. Он действительно по своим заслугам получил большое и достойное вознаграждение.
Обоз начал двигаться дальше. Переехав греблю, ведущую через реку Журавку, поехали по направлению станицы Кореновской. Проехав 5–7 верст, в одной глубокой балке остановились, так как дальше ехать было невозможно – впереди нас шел бой. Слышалась пулеметная и винтовочная стрельба. Солдаты-санитары говорили, что сам Корнилов находится на каком-то кургане и руководит боем.
Недалеко от нас, с правой стороны, в той же балке стояла батарея из двух орудий и стреляла по красным. Для чего были наши подводы предназначены, мы с Алексеем не догадывались. Когда красных сбили и начали теснить к станице Кореновской, тогда к нам в подводы сели солдаты-санитары, и мы быстро выехали на ровное открытое поле и начали подбирать раненых. Здесь я увидел такую картину: из Кореновской, вдоль полотна железной дороги, от нас верстах в 4–5, двигалась в нашу сторону красная колонна по четыре человека, а в нее стреляла вышеупомянутая батарея из двух пушек. Снаряды рвались в хвосте колонны, потом в голове ее, в центре и т. д., и через несколько минут колонна вынуждена была рассеяться.
Свистящим пулям я начал кланяться, а некоторые пули возле нас поднимали пыль, и я удивлялся спокойствию солдат – они как будто выехали не в бой, а на свое поле за снопами. Меня начало знобить – лихорадить. Конечно, они сразу заметили мое состояние и стали шутить: «Илья, напрасно ты кланяешься пуле, ведь она уже в Журавской. А тех пуль, что пыль поднимают, бояться нечего. А сколько времени вашему жеребенку?» – «Тринадцатый день», – отвечаю я. «А тебе сколько лет?» – «Тринадцать». – «Ну вот видишь, какая разница. Выходит, ты намного старше его, а посмотри на него: он спокойно сосет свою мать и никакого внимания не обращает на пули, а тебе тем более не надо бояться». После этого я начал успокаиваться, и моя дрожь прошла.
Мне на подводу нагрузили трех раненых. У одного была голова забинтована, другой был ранен в правую руку, а третий – в пах. Тот, который был ранен в пах, лежал почти без движения. Только когда подвода подпрыгивала по неровной дороге, он тихо стонал.
Красные отступили, оставив Кореновскую. Подводы с ранеными, медленно двигаясь, часов в 5 вечера 4 марта въехали на площадь станицы, где находилась большая кирпичная школа. Здесь квартирьеры вынуждены были просить у жителей одеяла, простыни и подушки для раненых. Настлав в школе соломы, сносили с подвод раненых и помещали на примитивных постелях. Здесь санитары делали перевязки. Бинтов не хватало, тогда употребляли старые простыни и белье.
Сгрузив раненых, подводы наши освободились. Положив под морды лошадям ячменной соломы, я и Алексей побежали на площадь посмотреть на Корнилова. Посреди площади, в кругу приближенных, в тот вечер я увидел Лавра Георгиевича в первый и последний раз. Он был в серой солдатской шинели без погон, на нем была серая высокая папаха. В такой обстановке я его видел минут 20–30. По той дороге, по которой мы въехали в станицу, приближалась к нам какая-то кавалерия, потом послышались крики «Ура!» и к нам подъехала сотня казаков. Три старика спешились и подошли к Корнилову. «Ваше Превосходительство, мы в ваше распоряжение привели сотню казаков из своей станицы», – отрапортовали они. Поблагодарив их за такую услугу, Корнилов поцеловал этих трех стариков. Потом поздоровался с сотней. Я был удивлен: как так, генерал и вдруг целует простых стариков казаков! С этого момента он стал для меня дорогим и близким. Я думал: это наш генерал, простой, не гордый… Прием окончился, все стали расходиться, мы побежали к лошадям.