На следующий день, проснувшись рано утром, мы увидели на земле и постройках иней. Ночью были заморозки: жгли костры и грелись около них. Взошло солнце, день обещал быть ясным, как и предыдущий.
Началась погрузка раненых. Двое моих вчерашних раненых вышли сами и сели на подводу, а третьего, раненного в пах, не выносили. Я спросил: «Почему не выносят третьего?» Они отвечают: «Он дальше не поедет, останется здесь». – «Как так останется? – сказал я. – Когда красные придут, они же его прикончат!» Мне стало жаль его, я быстро соскочил с подводы и побежал в школу – я видел, где его вчера положили. Подбегаю к стене, прямо к нему. Он лежит бледный, впавшие глаза больше потемнели. Не веря собственным глазам, я наклонился ближе и понял, что он был мертвый. Я встал, выпрямился. Какой-то клубок подкатился к горлу. Слезы невольно закапали из глаз. У меня не хватило силы воли сдержать их, так же как вчера я не мог подавить дрожь, находясь под пулями. Какие нити связали меня с ним? Но мне его было жаль чистосердечно. Постояв над ним минуты две, я быстро повернулся и вышел из школы. Моим спутникам я ничего не сказал, но по лицу моему они видели, что со мною творится. Моя печаль передалась и им, они опустили головы. К нам посадили еще двух раненых, и мы поехали от школы.
Переехав железную дорогу, направились по направлению станицы Раздольной. А впереди, за несколько верст, гремели орудия, трещали пулеметы и слышались ружейные выстрелы. Там, на юге, наши доблестные герои пробивали себе и нам дорогу. Они расчищали путь от красной нечисти. Шел бой под Раздольной. Надо было взять эту станицу, чтобы можно было расположиться на ночлег самим и санитарному обозу. Отступать было некуда, были только два пути: победа или смерть. Кругом кипело красное разбушевавшееся море.
В станице Раздольной ночевали мои раненые на квартире, а не в школе. Сердобольная хозяйка-казачка очень хорошо отнеслась к нам, всех накормила, напоила и спать уложила. На следующий день точно так же: погрузка раненых на подводы, сбор в определенном месте. Подводы вытягиваются одна за другой и, утопая в грязи, увозят раненых в холодную, голую степь. Арьергард армии идет вслед за обозом, а через 2–3 часа станицу занимают красные.
Бой за Усть-Лабинскую, Некрасовскую и т. д.
В Некрасовской ночевали у Овсянниковых. Хороший большой дом, во дворе два ореховых дерева, куча песку, – как сегодня, помню. Хозяева настолько хорошие, что нам уступили свои кровати и постели, а сами спали на полу на соломе. На следующий день утром, поблагодарив их за хороший прием, поехали обычным порядком дальше на Филипповскую, Рязанскую и т. д. Каждую впереди находившуюся станицу надо было взять только с бою, чтобы дать возможность раненым переночевать в теплом помещении.
В середине марта разлились горные холодные реки: их потоки приходилось переходить и переезжать вброд. Наш жеребенок бодро шагал по этой воде и грязи рядом с матерью. Но когда мы останавливались на сухом месте для отдыха, он со всех четырех ног падал на землю, отдыхал. Мои раненые жалели его и предлагали взять его на подводу, но я не соглашался, лошадям и так было тяжело везти подводу по колено в грязи.
Здесь, за Кубанью, армия Корнилова соединилась с Кубанской армией и уже вместе дрались под станицей Ново-Дмитриевской, Георгие-Афипской, Елизаветинской и под Екатеринодаром. Здесь происходили очень упорные бои с сильным, вооруженным до зубов противником. Кажется, около десяти дней шли беспрерывные бои. В станице Елизаветинской наши подводы нагрузили уже ручными гранатами. Переехали разъезд Эйнем и въехали в Екатеринодар. Помню, на улице было много разбитых шкафов и валялись книги. Мы с Алексеем взяли себе по десятку книг – для чего, не знаю.
Проехав несколько кварталов, возле сенного базара въехали на постоялый двор. На большой вывеске у ворот было написано: «Постоялый двор И. Ф. Такчидис». В каком месте города мы находились, пусть определит тот, кто его хорошо знает. Там находились солдаты и кухня. «Ну вот, вы уже теперь на передовой», – сказали нам солдаты, стоявшие у кухни, получая пищу. Нам выдали алюминиевые котелки и подтолкнули к кухне. Сперва мы получили по куску темного житного хлеба, затем подошли к кухне, как настоящие солдаты. Повар спрашивает: «Что, вам полные котелки наливать или половину?» – «Полные!» – в один голос отвечаем мы. У нас был тогда волчий аппетит. Солдаты шутили: «Наливай им, Митрич, полную, пусть скорее растут, ты ведь сам знаешь, что у нас народу не хватает, а они ребята обстрелянные, кого-либо из нас заменят».
Стояли мы там 2–3 дня, не больше. Однажды начальник обоза спросил наши фамилии и сказал, что звонят из штаба: нас брать домой.
Утром получили известие, что вчера на ферме, в квартире, был убит снарядом генерал Корнилов. Мы и солдаты искренне были удручены и подавлены такой новостью. Погиб тот, который нас вел вперед. Надломился дух армии. Все были переутомлены. Надо было искать выход из создавшегося положения…
Отец мой, узнав в штабе армии адрес старшего сына в чине сотника, поехал проведать его. Он был легко ранен в руку, но продолжал поход дальше, на Медведовскую.
Солдаты у нас спрашивали: «Что вы, ребята, поедете домой или нет?» – «Нет, не поедем, нам здесь веселее, чем дома», – отвечали мы. Стали ждать приезда отца. Отец из Кубанской армии направился к командиру нашей части. У дверей позвонил. Адъютант пригласил в комнату. Входит. За столом сидит полковник. Взгляды встретились, с удивлением смотрят друг на друга. Полковник быстро встает, подходит к отцу, называет по фамилии и целует: «Так вот, дорогой мой сослуживец: когда и где судьба судила нам встретиться!» Сели и начали вспоминать, как когда-то вместе служили в далеком Китае и участвовали в боях во время боксерского восстания. Он командовал там сотней, а отец был переводчиком. Мой отец служил там пять лет, имел серебряную медаль «За поход в Китай». Затем отец объяснил причину своего прихода: «В вашей части с подводой находится мой сын и Алексей, сосед, я хочу забрать их домой». – «Очень кстати, – ответил полковник. – Вероятно, завтра и мы будем отсюда уходить». Отец, получив пропуск за его подписью, распрощался и ушел из комнаты. Через несколько минут он уже был у нас. Предъявил пропуск, и нас отпустили.
Перегрузили гранаты на другие подводы, а две гранаты я оставил и незаметно спрятал под солому, а два капсюля, связав шнурком, в уборной прикрепил к пуговичной петле кальсон. Я предполагал, что красные нас будут дорогой обыскивать, а потому и спрятал в надежное место. Попрощавшись с поваром и солдатами, в тот же день мы выехали домой. Проехали несколько верст. Нас уже встретили красные и обыскали, но, к счастью, ничего не нашли. Отец не знал, что я везу домой гранаты.
На второй день вечером мы уже были дома. Сестры, братья, мать и бабушка встречали нас. Они были рады нашему приезду, так как я отсутствовал 4 недели, а отец неделю меня разыскивал. Мать, увидев жеребенка, сказала: «Отец, а жеребенок какой стал большой! Да ты понюхай, он весь пороховым дымом пахнет». Не знаю, может быть, она шутила. Но я стою и думаю: если он пахнет пороховым дымом, то я, вероятно, еще больше.
Когда родители вошли в дом, я быстро вскочил на подводу, отыскал гранаты, всунул в карманы и направился в сад. Со стороны сада подполз под амбар и в старом улье-дупляке спрятал гранаты. Осторожно отвязал от кальсон капсюли, положил там же. Облегченно вздохнул и вошел в дом. Я знал, что если отец будет убирать солому с подводы и обнаружит гранаты, то мне не избежать кнута.
Через неделю я решил испытать одну гранату. Надев кольцо на ручку, вложил капсюль, завернул держатель и бросил… Щелкнул ударник, кольцо осталось в руке, через секунду раздался взрыв, и облако черного дыма поднялось над садом. Я стою над дымящейся воронкой, счастливый.
Через несколько минут явились «товарищи». «Кто гранату бросил?» – «Я». – «Где взял?» – «Нашел в саду». Начался обыск, нашли вторую гранату и капсюль. Я чуть не заплакал с горя. Отобрали с таким трудом привезенную гранату. Мне ничего не было, а отца забрали, повели в Ревком. Там допрашивали, через сутки отпустили домой. Я сбежал из дома к дедушке, где находился два дня. Потом явился домой. Отец меня не бил, сердце уже отошло. И знал, что все равно страсть к оружию у казака ничем не выбьешь. Наверное, и сам таким был.
На этом я кончаю свой простой, но правдивый очерк. Все указанные фамилии не вымышленные, а настоящие. Я склоняюсь перед могилой, где бы она ни находилась, тех, кто пал смертью храбрых на этом тернистом пути, пробивая своей грудью дорогу нам, не щадя своей жизни. Да будет им вечная память и вечный покой! Они не дешево отдали свою жизнь за Родину. Они достойно несли свой меч и венок. Тем, кто еще остался в живых, я посылаю свой казачий привет и преклоняюсь перед их мужеством…
Советская власть утаила от нас, подсоветских рабов, их героический 1-й Ледяной поход. Она тщательно его скрывает от народа и теперь. Прошло с того времени 54 года. И только здесь, за границей, я узнал, что я был невольным участником этого похода. Что я видел, слышал и переживал, я, как мог, простым языком описал.
Раздел 2
Марковцы в Первом походе Добровольческой армии[147]
Ночь с 9-го на 10 февраля 1918 года Ростов погружен в темноту; в домах не видно света. Город мертв; на улицах редкие, куда-то пробегающие люди. Холодный ветер, несущий сухой снег и городскую пыль. Кое-где раздаются ружейные выстрелы, и они кажутся зловещими.
Только на углу Таганрогского проспекта и Садовой улицы оживление: там собрались небольшие колонны войск, всего, может быть, человек до 500. Для иного эта жизнь кажется страшной, роковой, безумной: собравшиеся люди, не желающие укрыться от погоды в больших, теплых, уютных домах, не желающие скрыться от ожидаемого врага за кирпичными стенами домов, кажутся обреченными. Но эти люди сделали вызов и страшной ночи, и зимней непогоде, и надвигающейся опасности. Они сделали его сознательно и с целью.