— Здравствуйте, тетя Дуня! — крикнул Степка, пробегая мимо. — Ко мне сегодня дедушка приезжает из Москвы!
Уборщица посмотрела на него и ничего не сказала. Даже не кивнула головой.
Выскочив из ворот, Степка столкнулся с Вовкой Пончиком. Вовка спешил в школу и по обыкновению что-то жевал.
— Ко мне дедушка приезжает из Москвы, — сообщил Степка.
— А у нас пылесос испортился, — немедленно ответил Пончик. — Мама утром включила, а он трык — и не работает.
Они зашагали рядом. Вовка вытащил из кармана разрезанную пополам булку, в которую был вложен большущий кусок сыра. Откусив в один присест сразу половину, он протянул другую половину Степке.
— Хочешь?
Есть Степке не хотелось. Но чтобы не обидеть Пончика, он не стал отказываться. Впрочем, Вовка вряд ли обиделся бы. Пока Степка ел, он смотрел на исчезавшую половину булки с великим сожалением, а потом вздохнул и вытащил из другого кармана румяный пирожок.
Когда человек ест разговаривать с ним невозможно. Мальчики шли по улице молча, и Степка от нечего делать смотрел по сторонам.
Долгожданная весна наконец-то пришла в город. Солнце сияло в стеклах окон и витрин, словно смотрелось в них, как в тысячу зеркал. Оно подсушивало тротуары и сердито хмурилось, когда на него наползало облачко, будто бы торопилось поскорее прогнать всякую память о зимних метелях и стуже.
То, что весна пришла всерьез, без обмана, было особенно заметно возле школы. Даже малыши первоклассники бежали, расстегнув свои пальтишки. А старшеклассники уже ходили без шапок и без пальто, фасонисто перекинув через плечо ремни полевых сумок. Эти сумки были последней модой у старшеклассников. И Степка втайне мечтал о такой же.
Ребята стекались к трехэтажному кирпичному зданию школы из всех соседних улочек и переулков. Перекликались, здоровались.
Пробежал мимо, хлопнув Степку по плечу, Женька Зажицкий. Издали помахал ему рукой Олег Треневич, которого за медлительность Зажицкий звал «Тпруневичем». Вперевалочку прошел Мишка Кутырин, рослый здоровяк, самый сильный мальчишка в шестом «А». Звонко поздоровалась с Вовкой и Степкой Таня Левченко, дочка главного инженера завода. Она с отцом и матерью приехала из Харькова и только первый год училась в одном классе со Степкой.
Школьные двери были распахнуты широко и гостеприимно. Желтые солнечные пятна весело пестрели на большом кумачовом полотнище, прибитом во всю стену в просторном вестибюле, высвечивая ровные буквы: «Выполним на «5» пионерскую двухлетку!» Солнечные квадраты лежали на полу в коридорах, словно золоченые коврики. Один из таких ковриков был постелен прямо перед дверью в шестой «А» и сиял такой чистотой, что, перед тем как ступить на него, невольно хотелось вытереть ноги.
В классе стоял тот неумолчный, немного тревожный гул, который всегда бывает перед началом уроков. Хлопали крышки парт, шелестели тетрадные странички, щелкали замочки портфелей. Дежурный Слава Прокофьев старательно стирал что-то с доски. Должно быть, Женька Зажицкий уже успел мимоходом написать на ней какие-нибудь стихи. Он писал их всюду, где только находилось место. Чистюля Варя Кузовкова, председатель санитарной комиссии, брезгливо заглядывала в уши Мишке Кутырину, который был известным неряхой.
— Да что ты смотришь! — лениво басил Мишка. — Я же позавчера мыл…
— «Часть нобилей поддерживала Цезаря… — монотонно доносилось с одной из последних парт. — Поддерживала Цезаря, видя, что его диктатура укрепляет… Диктатура укрепляет Римское рабовладельческое государство…»
Там, стиснув щеки кулаками, сидела Оля Овчинникова. Оля была отличницей, но ей всегда казалось, что урок она выучила плохо. И потому перед началом занятий и на переменах она, ничего вокруг не видя и не слыша, скороговоркой повторяла домашнее задание.
Степка сел на свое место и не успел еще вытащить из портфеля учебник, как залился звонок. Крышки парт захлопали громче и торопливей, тетради зашелестели тревожней, и в класс вошел Аркадий Аркадьевич, учитель истории.
Степка любил уроки истории. Ему нравилось слушать о том, как жили люди, когда ни его самого, ни его отца, ни дедушки Арсения, ни даже самых древних стариков еще не было на свете. В четвертом классе, когда в дневнике на первой страничке среди школьных предметов появилось это новое слово — «история», Аркадий Аркадьевич, впервые придя в класс, сказал: «История всюду, история вокруг нас, и мы с вами — тоже история. Люди будущего станут изучать нашу жизнь, наши дела, наше замечательное время…»
А время и правда замечательное! Пройдет еще лет сорок, и выйдет в школе к доске какой-нибудь мальчишка, такой же, как Степка или как Костя Гвоздев. А учитель спросит, вот так же, как сейчас Аркадий Аркадьевич спрашивает Мишку Кутырина: «Ну-с, расскажи нам…» И станет мальчишка рассказывать о том, как двинулся сквозь льды атомный ледокол «Ленин», о том, как завертелись, закрутились турбины ангарской электростанции, и о том, как поднимали целину герои-комсомольцы… И он, тот будущий неведомый школьник, назовет имена людей, прославивших эту семилетку, — Николая Мамая назовет, и Ярослава Чижа, и Валентину Петрищеву, и другую Валентину — Гаганову… И, конечно, будет он рассказывать о том, как взвился в звездную вышину первый советский искусственный спутник, и о том, как вслед за первым полетели другие. А потом… Разве можно забыть тот день, когда радио возвестило: «Наш советский человек в космосе! Юрий Гагарин!..» Ух, что тогда началось! Кричали «Ура!», хлопали в ладоши, вскакивали с мест. И всю большую перемену в необычной тишине простояли у репродуктора в коридоре, ловя торжественно радостный голос диктора.
На уроках истории будут вспоминать школьники о том, как сражалась за свою свободу непокорная Африка. И произнесут ребята с печалью имя Патриса Лумумбы и с гневом припомнят, как заточили в тюрьму героя Греции Манолиса Глезоса.
Степка так глубоко задумался, что не сразу услышал свою фамилию, которую Аркадий Аркадьевич повторил несколько раз. И только когда Слава Прокофьев, сосед по парте, толкнул его в бок, он словно проснулся.
Степка так заторопился, что уронил на пол дневник и ручку. Он побежал к доске и скороговоркой начал отвечать. Хорошо, что Слава «на дорожку» успел шепнуть ему: «Правление Октавиана Августа», а то бы Степка не знал, на чем закончил свой ответ Мишка Кутырин.
Урок Степка выучил очень хорошо. Он видел, как Аркадий Аркадьевич одобрительно кивает головой. Это был добрый признак. К тому же Степку подбадривало то предчувствие непременных удач, которое охватило его утром, едва он проснулся.
— Молодец! — остановил учитель Степку, когда он принялся было рассказывать о битве армии Октавиана при мысе Акций.
Нет, предчувствия не обманули Степку. В дневнике у него появилась аккуратная пятерка.
Вторым уроком был немецкий. И Степка сразу сник. Отвечать задания по немецкому языку для Степки было сплошным мученьем. Ни один предмет не казался ему таким трудным. И учительница, Роза Марковна, вызывала его на уроках, как нарочно, чаще, чем других ребят.
Каждый раз, когда Роза Марковна входила в класс и произносила свое обычное «гутен морген», у Степки внутри словно что-то обрывалось. Вот и сейчас, хотя «морген» действительно было очень «гутен», на душе у Степки при виде учительницы немецкого языка стало пасмурно.
А Роза Марковна, выслушав рапорт дежурного, раскрыла журнал и немедленно вызвала Степку к доске.
Неуверенно, словно карабкаясь по страшной крутизне и боясь оступиться, Степка переводил на русский язык текст из учебника.
— Им зоммер… ист… ист ес хейс…
— Не «ес», а «эс». И не «хейс», а «хайсс», — поправляла Роза Марковна. — «С» продолжительное и «а» — «хайс-с».
— Хайсс, — покорно повторил Степка. — Лето жаркое.
— Лето? Им зоммер? — Роза Марковна оглядела класс, чуть прищурив близорукие глаза.
Сейчас же над несколькими партами взметнулись вверх ладони.
— Левченко, — кивнула головой учительница.
Таня Левченко знала немецкий лучше всех в классе. Еще бы! У нее мама преподавала немецкий в строительном техникуме. В классе Роза Марковна всегда говорила с Таней только по-немецки.
— Дас ист фальш, — сказала Таня. — Им зоммер — летом.
— Данке шен, Таня. — Роза Марковна снова обернулась к Степке, и он торопливо поправился:
— Летом жарко… Им зоммер… Дер… Дер зоммер… Бегинт им… им юни…
— Ужасающее произношение, — пожав плечами, как бы про себя, сказала Роза Марковна, — Таня, виеляйхьт хилфст ду Данилов? — снова обратилась она к Тане Левченко.
Степка уже привык к тому, что учительница и Таня во время уроков всегда переговариваются на немецком языке. Обычно он к этим разговорам не прислушивался. Но на этот раз речь шла о нем, и он насторожился. «Виеляйхьт»… Что это за «виеляйхьт»?..
Роза Марковна сказала еще что-то, Таня ей ответила и при этом посмотрела на Степку своими большими, серыми, чуть насмешливыми глазами. С того дня, когда Таня впервые появилась в классе, Степке почему-то становилось не по себе от взгляда этих громадных насмешливых глаз. Никогда не робел он перед девчонками. Даже перед Галей Кочергиной, не робел, хотя у Гали были такие кулачищи, что их побаивался даже Мишка Кутырин. Но стоило Тане спросить его о чем-нибудь или на пионерском сборе в зале очутиться рядом с ним на соседнем стуле, как Степка терялся и краснел.
— Садись, Данилов, — сказала Роза Марковна. — Тебе надо непременно заняться серьезно языком. Учебный год кончается, и с плохой отметкой по языку ты не перейдешь в седьмой класс.
С унынием смотрел Степка, как учительница деловито ставит ему тройку. Хорошо еще, что тройку. А ведь сколько времени он просидел вчера над переводом! Ну, что поделаешь, если у него нет никаких способностей к языку?
Из-за тройки у Степки испортилось настроение. Вот тебе и радостные предчувствия!.. Но вскоре он вспомнил о том, что вечером поедет на вокзал встречать дедушку Арсения, и ему снова стало весело. Когда после уроков Степка выбежал на улицу, его догнала Таня.