Единственное, что оправдало существование Герды, — это наше рождение. Больше она была ни на что не годна. Больше в ней не было смысла. Вместо вечности она подсунула бы нам сосиски и пиво, говорила Старуха. И не стоит сильно жалеть о том, что всепронзающая энергия Врил забрала ее никчемную жизнь сразу же после родов.
Старуха приняла роды сама, и сама закрыла глаза нашей матери. Слишком узкие бедра. С такими бедрами невозможно родить двойняшек.
Мы остались без матери, потому что у нее были слишком узкие бедра. И еще потому, что Старуха не вызвала «скорую», когда отошли воды.
Кесарево сечение — неправильный способ рождения героев. Сыновьям Люцифера не пристало являться на свет под ножом хирурга, на стерильной клеенке. Сыновья Люцифера расчищают себе дорогу сами.
Мы расчистили себе дорогу сами, как хотела Старуха.
Первым делом, едва родившись, мы совершили убийство.
У нее были узкие бедра, а нас было двое.
Мы убили ее, потому что нас было двое.
Мы не просто братья. Не просто близнецы-братья. Эрик и Эрвин — мы совершенно неотличимы. Наши тела умеют повторять движения друг друга, наши сердца бьются в одинаковом ритме, мы вдыхаем и выдыхаем воздух одновременно, нам снятся общие сны, мы знаем мысли друг друга, нам не нужны слова, наши светло-голубые глаза одинаково щурятся, если мы идем босиком по песку, за нами тянутся одинаковые следы.
Мы умеем говорить с духами и знаем древние заклинания. Мы умеем выведывать тайны и нападать стремительно и бесшумно. Мы возникаем внезапно и исчезаем бесследно. Мы подменяем друг друта. Превращаемся друг в друга.
У нас два тела, наполненных общей душой.
5
У Данилова желтая кожа и слегка приплюснутый нос. Ему лет шестьдесят пять, может, семьдесят пять, а может, и восемьдесят. У него тот тип внешности, при котором возраст определить невозможно: в сорок лет такие люди кажутся стариками, в семьдесят — моложавыми, и за эти тридцать лет ничуть не меняются. На нем спортивный костюм Adidas и дырявые тапки.
— Снять порчу? — Он рассматривает меня с тем беглым профессиональным интересом, с каким стоматолог заглядывает в коричневозубую пасть клиента, пришедшего снять зубной камень.
— Снимайте. — Я захожу в его дом.
Весь пол заставлен тазами с клюквой. Она же подсыхает по углам на газетках. На стенах — оленьи рога и чучела оленьих голов в количествах, несовместимых с жизнью среднего стада.
— Одна тысяча триста рублей за сеанс, — сообщает Данилов.
— Согласна.
— Деньги вперед.
Я выкладываю тысячу пятьсот на замызганный стол.
— Нет у меня сдачи, — говорит двоюродный дедушка, пряча деньги в карман.
Он выгребает из ящика стола ароматические палочки и свечи, зажигает их и расставляет вдоль стен. Он закрывает окно и задергивает зеленую штору.
— Жди здесь. Пойду переоденусь перед сеансом. А ты пока вдыхай запах курений и настраивайся на позитив.
Он удаляется на второй этаж по скрипящей гнилой лестнице. Воздух стремительно пропитывается едким цветочным дымом. С недолеченной пневмонией дышать таким воздухом трудно. Я прохаживаюсь по комнате. Я читаю заголовки старых газет, на которых разложена клюква. Хочется кашлять.
— Все болезни от духов, — сообщает мне сверху черная деревянная голова с кривым ртом и кожаной бахромой над ушами.
Он спускается вниз — в расписном синем кафтане, в кожаных сапогах с меховой оторочкой и в этой ужасающей маске. У него в руках красный бубен. В просвете между оторочкой сапог и расшитым низом кафтана виднеются адидасовские штаны.
— Что есть порча? — Он ударяет в бубен и грузно подпрыгивает. — Порча есть проклятие духов. Снять порчу значит прогнать злых духов. — Он снова подпрыгивает. — Уыамм-уыамм-уыамм!..
Он бьет в бубен, пляшет и прыгает вокруг меня как макака.
— …Из небесных стран, и с шести сторон Земли, и из подземной страны призываю вас в мой магический бубен, о духи предков! О, вы прибыли, вы уже в бубне! Уыамм-уыамм!..
Я кашляю.
— Пожалейте это больное дитя! Поднимите меня над землей! Уыамм! О, я уже парю над землей, мне видна полноводная река Вирма с высоты в сотню верст! Уыамм!
— Река Вирма, — говорю я ему, откашлявшись, — с высоты в сотню верст должна быть похожа на волосинку. Если можно, прекратите ваш цирк. И снимите с лица маску гоблина.
Он снимает маску. Кладет ее со стуком на стол, роется в кармане штанов, вынимает полторы тысячи, кладет рядом с маской.
— Я узнал тебя. Зачем ты пришла?
— Уже не важно. Я хотела прийти к нойду, а пришла к клоуну.
— Моя мать была нойдом, а отец клоуном. Я умею быть и тем, и другим. Но клоуном проще.
— Я пришла к нойду.
— Ты говоришь как сорокалетняя. Духи предков дали тебе мудрость и злость.
Он прикрывает свои сухие желтые веки и подносит руку к моему животу. Он замирает и слушает, точно я на сносях, а он акушер-гинеколог, заметивший, что плод перестал шевелиться.
— Когда я видел тебя в прошлый раз, тебе было три года, у тебя внутри сидел равк. Теперь его нет. Это странно. Куда он делся?
— Я хотела, чтобы вы мне это объяснили.
Он гасит ароматические палочки и свечи, открывает окно, стягивает с себя сапоги и расшитый кафтан и снова остается в адидасовском спортивном костюме. Он закуривает. Он садится рядом со мной и говорит:
— У тебя во взгляде вода. И тут, ниже… — он указывает рукой на мое горло и грудь, — я чувствую стоялую воду. Ты тонула?
— Да.
— Ты была без сознания?
— Да.
— Ты почти умерла.
— Я почти умерла, — повторяю я за ним следом, точно читаю молитву.
— Но тебя кто-то спас.
— Меня кто-то спас.
— И кто же?
— Йеманд Фрэмд, — говорю я. — Некто неизвестный. Некто чужой.
— Как он спас тебя?
— Он вынул меня из воды, сделал массаж сердца и искусственное дыхание рот в рот. А потом применил метод Геймлиха.
— Резко надавил вот тут? — Он указывает на мое солнечное сплетение.
— Да.
Он прикрывает глаза. Затягивается так глубоко, что прогорает сразу полсигареты.
— Из человека можно выпустить его духа. Или выгнать, — медленно говорит мне Данилов и только после этого выпускает к потолку столбик серого дыма. — Обычно это пытается сделать священник или шаман. — Данилов кидает окурок в консервную банку с бурой жижей на дне и сразу же закуривает другую. — Им редко удается. Особенно с первого раза. Особенно если дух вошел в тело человека с рождения… Мало кому под силу выгнать духа одним ударом.
— И все же кому?
— Теоретически, такое под силу оборотню… Не смотри на меня так. Оборотень — это необязательно тот, кто в полнолуние превращается в волка. Оборотень — это то г, в ком есть сила двоих. Два полюса, плюс и минус. Как у электрической батарейки. Кто он такой, этот Йеманд, который спас тебя, когда ты тонула? Он говорил тебе что-то?
…Он говорил, а я слушала. И вдыхала гнилой аромат его лилий. И чувствовала, что внутри меня пусто.
Он говорил, они совершенно неотличимы. Эрик и Эрвин. Их тела умеют повторять движения друг друга, их сердца бьются в одинаковом ритме, они вдыхают и выдыхают воздух одновременно. Он сказал, они знают мысли друг друга, им снятся общие сны.
Он говорил, что они с братом агенты. Они работают на разных людей, в том числе на Клауса Йегера. Он говорил, что «Первый отряд» — это послание и что теперь, благодаря мне, они нашли отправителя.
И он назвал мне их общее имя. Их кодовое имя.
Их звали Оборотень. Я спросила его:
— «Надежда». Интернат «Надежда». Дети со счастливыми лицами. Их действительно убил Клаус Йегер?
Он сказал:
— Клаус Йегер, да. Но чужими руками. Договор об испытании препарата РА подписал Михаил Подбельский.
— И он знал?…
— Знал.
— Я не верю.
— Так воспользуйся своим даром.
— У меня больше нет дара.
— Неужели?
— Да.
Он взглянул через больничное одеяло, через кожу и мышцы прямо в середину меня. Чуть выше пупка. Туда, где сходятся ребра.
— Это значит, тебе больше не больно?
— Больше не больно. Я мечтала избавиться от этой боли всегда, сколько я себя помню. Я не знала, что вместо нее придет пустота…
Он отвел глаза. Но я успела перехватить его взгляд. Взгляд хирурга, вырезавшего жизненно важный орган и любующегося удачно наложенным швом.
— А Амиго? — спросила я. — Тот пожар в дельфинарии?
— Это сделал мой брат.
…Не хочу его впускать. Не хочу его брать. Плохой человек…
Я спросила:
— Зачем? Он ответил:
— Амиго должен был умереть.
…Говорил плохие слова. Делал огонь. Плохой дрессировщик…
Я спросила:
— Зачем?
Он ответил:
— На языке якутских шаманов такие, как он, называются «ийе кила». На бурятском — «хубилган»…
Амиго — хороший мальчик
…А на языке твоих предков, саами, это звучит как «саива гуэлйе». Красиво, правда?..
Амиго — афалина
…В шаманских обрядах духи зверей помогают шаманам совершать путешествия в иные миры. Амиго должен был умереть, чтобы стать твоим саива гуэлйе.
афалины спасают
…Твоим зверем-помощником. Зверем-проводником.
афалины не оставляют по ту сторону дна никого
Я сказала:
— Уходи, Эрвин. Если, конечно, ты Эрвин. Уходи и не возвращайся ко мне. Ни ты, ни он. Никогда.
Он ответил:
— Я очень виноват перед тобой.
Он сказал:
— Я предатель.
Он сказал:
— Я, кажется, люблю тебя, Ника.
Он сказал:
— Не прогоняй меня. Подожди. Твои предки считали, что предавший должен выполнить три желания того, кого предал. И тогда он будет прощен. У тебя есть желания? Три желания? Я сделаю все, что ты хочешь.
Я хотела прогнать его. Но потом я прислушалась к своей пустоте. Я не знала, где правда. Я не знала, говорит ли он искренне — или это часть большой лжи. Я блуждала в потемках.