Я прохожу через залитый светом холл, стоя в лифте, мысленно отсчитываю этажи и наведываюсь в пустую квартиру — Энджи нет, меня с порога накрывают оглушающая тишина и тоска. На спинке стула висит махровый халат. Тихонько сопит холодильник на кухне. В глубине коридора чернеет дверь отцовского кабинета, и я, на ходу стягивая вэнсы, в панике линяю из прихожей.
Пожалуй, теперь я понимаю, почему, оставаясь в одиночестве, Энджи столько пьет.
***
Когда-то ее спальня была вечно пустующей гостевой, и я любил устраивать гонки на машинках вокруг этой кровати. Сейчас я тоже большую часть времени провожу здесь, но детские игры закончились — внезапно и безвозвратно. Присаживаюсь на угол матраса и прикрываю глаза. Мозг вот-вот взорвется.
Из небытия выплывает растрепанная запыхавшаяся Кнопка с розовыми дредами, рассыпавшимися по плечам — в прошлом году она все лето гоняла с такой прической.
Она смачно харкает на асфальт и, уперев руки в бока, наступает:
— Давай, милый принц! Ты и так постоянно с нами, перебирайся в сквот. Забабахаем очередное мероприятие, и твое креативное мышление лишним не будет. Это всего на месяц, и ты уже большой мальчик!
— Дина права. Так будет удобнее всем, — кивает Дэн. — Если хотим придерживаться одной концепции, надо продумывать и согласовывать все элементы в реальном времени. Как единый организм.
— Я подумаю, — набиваю себе цену. Лучше прослыть надменной скотиной, чем показать, как на самом деле обстоят мои дела.
Я плетусь домой, не чувствуя ног — ребята безоговорочно приняли меня, и я могу помочь с организацией лучшего фестиваля в округе, но понятия не имею, как заговорить об этом с Энджи. Она никогда не одобряла мои увлечение и друзей, великодушно позволяла с ними тусоваться, только если я доказывал ей свою преданность. Но сейчас совсем другой расклад: я собираюсь попросить еще немного свободы.
Прячу ключи в карман и тихонько просачиваюсь в прихожую — в ней кромешная темнота, но в спальне горит приглушенный ночник.
— Привет! — шагаю на свет, прислоняюсь к дверному косяку и улыбаюсь. Энджи отодвигает ноутбук, снимает с носа очки и долго и пронзительно смотрит.
— Чего тебе? — наконец вздыхает она. Я явно не вовремя.
— Хотел сказать, что на месяц съеду. У меня выступление на фестивале, будет здорово, если я поучаствую в подготовке. Ребята просили.
— Мне не нравится твоя компания, — Энджи устало трет виски. — Сколько лет этому Дэну?
— Двадцать пять.
— А тебе семнадцать, дорогой, и ты идешь в выпускной класс. Я за тебя отвечаю перед школой, соцслужбой и ментами. Хватит приводов. Что там будет? Наркотики, алкоголь?
— Заткнись, а... — я морщусь от омерзения. — Ты же сама регулярно мне наливаешь!..
— Замешана девочка? — она поднимается из-за стола, с грацией кошки приближается ко мне и жесткими ладонями фиксирует мое лицо. — Так... значит, тебя надоумила девочка...
Ее зеленые ведьминские глаза читают мысли, обездвиживают тело и проникают в самое нутро. Сколько ни репетируй, я не пройду этот тест. Отвожу взгляд и, мотнув головой, выворачиваюсь:
— Да мы с Динкой просто друзья. Мой переезд — даже не ее идея. Быть с ними — это моя мечта, понимаешь? Мне хорошо там, там я забываюсь!
— Ах ты, неблагодарная мразь... — Энджи вспыхивает, закусывает дернувшуюся губу и изо всех сил отталкивает меня. Не ожидал от нее такой прыти, заваливаюсь на бок и до ссадины проезжаю плечом по стене.
Она бежит на кухню, включает лампы, с грохотом раскрывает и закрывает дверцы, звенит посудой и столовым серебром, и я, матерясь, подрываюсь следом. Выхватив из подставки огромный разделочный нож, она заносит его над запястьем и, захлебываясь слезами, шипит:
— Иди куда хочешь, Влад. Иди и бери столько свободы, сколько осилишь. Я знала, что когда-нибудь ты перерастешь всю эту боль и захочешь двинуться дальше. А я... еще одну потерю я просто не вынесу. Ты — мой последний. Без тебя меня не будет — я давно решила, что все закончится именно так.
В глазах темнеет.
Мать, Ульяна, а теперь Энджи... на тот свет уходят девчонки, которые имели несчастье меня полюбить.
Она с двенадцати лет заботилась обо мне: помогала с уроками, устраивала сюрпризы и дарила подарки. Каждый ее визит сюда был гребаным праздником. Она утирала мне сопли и обнимала, когда я ловил мутняки, стоя у гроба отца. Она не отдала меня в приют и добилась опеки. Два года мы только вдвоем, она знает, как вести отцовский бизнес. А еще она... знает, как сделать так, чтобы я улетел.
— Не надо. — Я одним ударом выбиваю нож, он падает из ее тонких пальцев и со звоном приземляется у барной стойки. — Я останусь с тобой. Я никуда не уйду...
Я прижимаю Энджи спиной к своей груди, крепко держу за тонкие запястья, и она судорожно всхлипывает и дрожит.
Сквозняки колышут белую штору, моргнув, я возвращаюсь в реальность. Я один в холодной сумрачной комнате, за окном стучит дождь.
Я в тупике, на самом дне чана с дерьмом, и инстинкт самосохранения кричит, что пора выбираться. Может, что-то подобное он нашептывал и моему отцу...
Плетусь к себе, достаю из тумбочки сломанный айфон и отваливаю из сонного царства.
Возвращаюсь в особняк Князя и, стукнув кулаком по хлипкой двери дедова собутыльника Жоры, сдаю разбитый аппарат ему на ремонт.
***
Глава 21. Эрика
«Жили-были девочка и мальчик — лучшие друзья с самого детства.
Они всегда были вместе — во дворе, дома и в школе, и мамы не могли нарадоваться на своих чад.
Когда-то мама девочки потеряла работу и переживала личную драму, и мама мальчика великодушно взяла несчастную под свое крыло.
Они тоже стали «добрыми подругами» — мама девочки всегда старалась угодить благодетельнице и буквально заглядывала ей в рот.
Девочка никогда не доставляла проблем, ее друг был самостоятельным, очень умным, на все имел собственное мнение, только вот в детском коллективе пришелся не ко двору и едва не угодил в разряд школьных изгоев.
Девочка горой заступалась за друга — восхищалась, боролась, сочувствовала, но он принимал ее сочувствие за жалость и часто обижал.
Дети взрослели, мальчик становился все более жестоким. Он знал, как навязать свое мнение, как заставить уступить, как внушить чувство вины. Девочка не молчала: могла оттолкнуть или отбрить острым словом, и тогда мальчик на несколько дней включал полный игнор. Девочка уступала и первой протягивала руку.
Мама девочки только отмахивалась: хороший, положительный мальчик. Нужно беречь такую дружбу... И девочка знала: жаловаться нельзя.
Потом он облил ее кипятком — отомстил за стремление девочки к свободе. Тогда все заняли сторону мальчика, и в девочке что-то сломалось — она перестала мечтать.
Спустя три года парень перешел к рукоприкладству. Он не знает, что девушка не сдалась и ищет пути для побега... Пожалуйста, спасите меня!»
Именно этот пост я разместила на форуме, и он привел ко мне Кнопку. Я до сих пор помню его наизусть и как заклинание повторяю про себя.
Верчу в руках бесполезный телефон, опираюсь на спинку стула и пялюсь на дождь за окном. Возможно, мама слово в слово передала мое послание Косте, и он вторые сутки бьется в конвульсиях. Хотя, скорее всего, она не посмела, и он все еще живет в счастливом неведении и с уверенностью, что почти победил.
«Добрый толстячок, милый плюшевый мишка» — так она называла его и умильно улыбалась. Справедливости ради, к нему и правда не клеился образ тихого подонка, отмороженного психа, каким он на самом деле является.
Меня опять снедает раскаяние: вчера я была чересчур груба. Мама может быть какой угодно: глупой, слепой, одурманенной, но о побоях она ничего не знала. Однако ее реакция на горькую правду оказалась предсказуемой — мама по привычке спрятала голову в песок. Если бы я рассказала ей раньше, еще в Москве, я бы уже не смогла сбежать.
***
Пустота на душе созвучна с мерзким осенним ливнем. Без сим-карты я лишена связи и интернета, и полдня овощем лежу на диване.
Я порвала с мамой, но ничего по этому поводу не чувствую...
Лишь мысли о Владе мелькают отголосками странной радости. И вот он уже стоит перед глазами в полный рост — невысокий, но классно сложенный, потрясно владеющий телом, загадочный, стильно одетый, красивый...
Сквозь меня проходит разряд тока, и воображение подкидывает ворох блестящих идей.
Черта с два я ограничусь походом в магазин! Я буду отрываться, да так, что самой станет тошно! Напрасно мальчик затеял эту игру, и едва ли его карма очистится от того, что я ему уготовила!
Конечно, я не собираюсь склонять его к интиму, но наверстаю все, что Костя попытался у меня отнять.
Я вмиг лишаюсь спокойствия — стены плывут от дурного азарта и предчувствия встречи, я весь день сшибаю углы и роняю предметы из рук. Кроме глупого уговора, нас с Владом ничто не связывает, но находиться рядом с ним — словно проваливаться в другое измерение, где мир переливается яркими красками, а я впадаю в эйфорию и себя не узнаю.
Странно, но я могу быть дерзкой, смешной, остроумной, красивой, хрустальной... Или это он делает меня такой.
Ветер задувает в окно, путается в прозрачной тюлевой занавеске, и я убираю замерзшую орхидею на стол. Лето уже не вернется, но, уезжая, я не подумала о теплых вещах. Завтра по расписанию физкультура, а у меня нет спортивного костюма.
Я задаюсь насущными вопросами: денег, подаренных бабушкой на восемнадцатилетие, даже при очень скудных тратах хватит еще месяца на четыре. К тому же, стоило бы разыскать состоятельного друга Кнопки, снявшего эту квартиру и оплатившего билет, и вернуть ему долг...
Как бы там ни было, мне предстоит путешествие под осенним дождем в уже знакомый торговый центр и я, тяжко вздохнув, открываю шифоньер.
***
В бесполезных попытках удержать отлетевший сон, ворочаюсь под шерстяным пледом. Перед глазами вспыхивают картинки из прошлой жизни — одна веселее другой: вот мама наконец осмыслила то, что я ей сказала, и идет разбираться с Костей, а тот, оправдывая звание самого трусливого ничтожества в мире, часто моргает и клянется, что никогда меня пальцем не трогал. Мама плывет. Мама верит.