"Ментальные блоки — эта такая система безопасности, которой в идеале должен владеть каждый. На данный момент этот вопрос относится к категории "Возможно, в будущем". Ими обычно защищается разум от внешнего проникновения или усиливается сопротивляемость этому проникновению, закрываются от внешнего воздействия наиболее уязвимые доли сознания, его эмоционально слабые точки и даже зоны страха. Но, как всегда это бывает, и ментальным блокам человек нашел негуманное применение. Под ними научились прятать еще и воспоминания, надежно защищая от доступа даже их владельца. По большому счету, можно снять блок быстро, качественно и безопасно для человека. И воспоминания к нему вернутся очень скоро. Но это только в том случае, если снимаешь один-два блока. А вам их сотнями в головы напихали. Создается впечатление, что у вас в мозгах ковыряются с самого детства. Я, конечно, могу снять практически все блоки за один раз, но вы рискуете сойти с ума. Ведь на протяжении жизни ваш мозг воспринимая новую информацию, сам определяет степень ее важности и одну оставляет на поверхности, другую — прячет в где-то глубинах. Причем этот процесс идет постоянно. Сегодня ты помнишь одно, завтра ты это уже не помнишь, потом опять вспоминаешь, потом снова забываешь. В случае если я сниму все блоки одновременно, вы рискуете быть перегруженными информационным потоком, который не фильтровался мозгом ранее. Ибо столько воспоминаний сразу, нужных и ненужных (хотя раз уж их заблокировали, то ненужных там явно нет) мозг расценит, как новые и поначалу будет помнить все, причем вам будет казаться, что все это произошло в течение пары мгновений. А поверьте мне на слово: запихнуть события общей протяжностью в месяцы, а то и годы, в пару секунд — такое далеко не всякий разум выдержит. Поэтому я буду снимать их по несколько штук с определенной периодичностью…"
Где-то так Алекс объяснял тогда, когда, наконец, рассказал то немногое, что ему уже известно о нас. Самые первые блоки он и его спутницы снимали еще на LV-426. Но, то ли ввиду того, что на той колонии дел и так было много, да еще и рухнул тот злополучный корабль, то ли потому, что они, судя по всему, проверяли, насколько успешно пройдет это действо, основную часть уже отсутствующих на данный момент блоков Алекс снимал во время перелетов. И еще что-то перед своим отлетом. Ну что же, может ему… им виднее, когда и сколько… Однако мне не очень нравились спонтанные всплески воспоминаний, причем часто состоящих из частей, практически не связанных между собой. Они обычно заставали меня и других моих товарищей по несчастью при разных, не всегда подходящих, обстоятельствах. И вот сейчас был один из этих моментов.
Я сидел на ковре и крутил в руках какой-то игрушечный транспорт. Судя по тому, с какой высоты я на это смотрел, мне было не более четырех лет. Ну, может, четырех с половиной. Рядом со мной находилось еще несколько детей, но я не обращал на них внимания — я пытался разобрать автобус. Даже не знаю, каким образом, но я видел, что у меня за спиной стоят трое взрослых и изучают меня. Видел я это не глазами. Еще я знал, что общались они без губ. Но старался не обращать на это внимания. Я откуда-то знал, что ничего хорошего мне это не сулит. Мне хотелось провалиться сквозь пол или чтобы внезапно появились родители и забрали меня. Но только сейчас уже не детским умом я понимал, что это лишь отсрочило бы неизбежное.
Потом они одновременно кивнули воспитательнице, и она подошла ко мне. Сейчас, переосмысливая эту ситуацию по-другому, я даже не знаю, что думать об этой женщине. Знала ли она, кому в руки отдает, пусть даже на время, маленького мальчика из детского садика, чужого ребенка, за которого была в ответе? А если знала, то зачем же отдала? Да, я понимаю, что с тех пор как людей обладающими неординарными способностями стало появляться на свет в разы больше, чем раньше, прошло не так много времени. Но ведь если человека еще с детства настраивать на то, что весь мир его сторонится, пытается то ли изучить, то ли использовать "по назначению", то есть загубить жизнь, пытаясь искупить вину за то, что родился, став рабом общества, которое на тебя смотрит, как на прокаженного, в конце концов, что же вырастет из этого индивидуума? Человек? А может загнанный в клетку монстр? Но людям не свойственно задумываться о последствиях…
Воспитательница подняла меня с пола и за ручку повела в медпункт, по дороге заговаривая зубы тем, что типа мне надо сделать прививку, чтобы в будущем я не болел, рос здоровым и сильным… ну и прочей ерундой, которую говорят детям, скрывая от них правду. Будь я постарше, за эту… чушь, за заговаривание зубов, за то, что вот так вот просто она отдает ребенка в чужие руки, я бы… я бы… голову ей проломил. И не посмотрел бы что женщина. Ведь абсолютно неважно, чем я тогда обладал. Нельзя так с детьми поступать. Если она боялась, то чего? Будущего? С каждым годом таких как я становилось все больше. Это нужно было принять как факт и учится жить с этим. А не уподобляться той же инквизиции. Сколько столетий прошло, а люди по-прежнему делают чудовищные глупости из-за страха. Прав был Алекс, говоря, что общество надо воспитывать, что такие вещи должны быть искоренены в детстве. Какой же я сейчас был злой! Но тогда что я мог сделать? Ничего. Я ведь был маленьким "наивным" ребенком в руках взрослых воспитателей.
Возле медпункта на лавочке сидела медсестра. Когда мы проходили мимо, она посмотрела на меня взглядом, полным тоски и стыда. Когда наши глаза встретились, мне даже показалось, что она готова разрыдаться, взять меня за руку и не пустить в кабинет, чего бы ей это не стоило. Но она лишь отвернулась и уставилась куда-то в сторону. Будучи еще ребенком, я бы вряд ли понял, почему она поступила так. А сейчас мне достаточно было только одно мгновение видеть ее глаза, и я понял все. Она тоже была молодой матерью и, судя по всему, она только выписалась из декрета. Они ее запугали. Не знаю чем. Одно знаю — на самом деле очень несложно надавить на любую мать, если пригрозить ей чем-то, касающимся ее собственного ребенка. И, несмотря на то, что ей было больно так поступать, она не сделала ничего, чтобы не пустить меня к ним, выбора у нее не было.
В медпункте на месте медсестры сидел какой-то мужчина лет сорока. Он был высоким, светловолосым, худощавым, но державшимся властно, человеком с пустым взглядом. Последнему тогда, в детстве я, вероятно, не придал никакого значения. Меня усадили на стул прямо напротив него и нас оставили наедине.
Мужчина некоторое время что-то писал, потом отложил ручку, сделав широкий жест рукой, поправил волосы и посмотрел на меня. Меня вновь охватило желание провалиться сквозь землю. Затем он заговорил:
— Здравствуйте, молодой человек. Меня зовут Альберт Хастингс. Я представляю одну организацию, которую интересуют такие необычные молодые люди, как вы. Мы занимаемся воспитанием ваших особых качеств, чтобы вы не могли навредить окружающим.
— Извините, дяденька, но вы… но я такой же как все.
— Не надо врать мне, молодой человек. Вы же видите вещи, которые не видят остальные дети?
— Нет.
— Ну не хочешь так, значит, будем говорить по-другому. Ты любишь своих родителей?
Ну и что должен был ответить четырехлетний ребенок?
— Чего молчишь?
— Люблю.
— И ты не хочешь, чтобы твоих родителей другие обвиняли в том, что они вырастили монстра?
— Но…
— Ты еще маленький и не понимаешь, как на самом деле к таким, как ты, относятся родители других детей. А заодно и к твоим маме и папе. Я не предлагаю тебе их переубеждать, я предлагаю сделать так, чтобы им не на что было жаловаться.
— Но я никому ничего…
— Я знаю, что ты хочешь сказать. Окрою тебе секрет — я тоже когда-то давно пытался доказать взрослым, что я не опасен. Я тоже никому ничего плохого не делал и не собирался. В результате моих маму с папой заставили отдать меня в специальный приют, в котором я и вырос и больше никогда не видел своих родителей. А мне тогда никто не предложил того, что я сейчас предложу тебе. Ты же не хочешь остаться без мамы и папы? Ну, чего молчишь? Так хочешь или нет?
— Я к маме хочу.
— Она скоро придет с работы и тебя заберет. А до этого нам надо с тобой решить кое-что.
— Я сейчас к маме хочу.
— Ты мне не ответил на вопрос. Хочешь остаться без родителей? Хочешь, чтобы маме запретили тебя видеть? Хочешь, чтобы тебе запретили появляться дома?
— Нет.
— Ну, вот и умница. Тем более что от тебя ничего не потребуется. Ты будешь продолжать ходить в садик и играться с другими детьми. Все что надо, мы сделаем сами, ты ничего и не заметишь.
— Это… Это как уколы?
— Извини, не понял.
— Нам тетенька делала, она тоже говорила, что будет не больнее комарика, а у меня потом сильно болела рука.
— Но это было необходимо. Если бы тебе тогда не сделали больно, неизвестно чтобы с тобой было дальше. Но… это даже лучше, чем уколы, здесь тебя никто ничем колоть не будет.
Только сейчас, имея за плечами опыт общения с Кармен, Алексом и Джессикой, я понял, зачем был весь этот бессмысленный разговор. Он меня сканировал.
— Обещаете?
— Клянусь мамой! — сказал Альберт, подняв правую руку.
— Зачем вы клянетесь мамой?
— Чтобы ты знал, что я тебя не обманываю. Мне важно, чтобы ты мне поверил.
Я и сейчас не понял, зачем ему это было нужно, но мне почему-то казалось, что вовсе не из благих намерений. Но тогда он меня убедил. Альберт понял это и тепло улыбнулся.
— А вы сможете меня сделать, как остальных детей?
— К сожалению, это практически невозможно. Однако постепенно мы найдем тебе друзей, таких же необычных, как ты…
Неожиданно даже для Альберта, за окном что-то громыхнуло и за его спиной стекло разлетелось вдребезги. С улицы долетели звуки сирен на аэромобилях. Судя по тому, что я мог видеть со своего места, то окна повыбивало и в находящихся поблизости домах. Альберт повернулся к разбитому окну и долго смотрел куда-то вдаль, потом повернулся ко мне. Кажется, я выглядел испуганным, потому что он перегнулся через стол и потрепал мою шевелюру.