«Базельская голубка» 1845 года, единственный экземпляр почтовой марки, выпущенной для этого кантона[2], по словам Николая, стоила порядка тридцати пяти тысяч долларов. Первый почтовый выпуск Советского Союза в честь Великой Отечественной войны под названием «Будь героем», оцененный всего в две тысячи долларов (в этом месте Никита усмехнулся. Даже недолгого пребывания в этой комнате ему, нищему менту, хватило, чтобы подумать о двух тысячах долларов с приставкой «всего). Стоивший примерно в два раза дороже бразильский «Бычий глаз». Китайская «Вся страна красная», выпущенная во время культурной революции и кладущая сейчас в копилку братьев еще миллион долларов. Американская «Голубая Александрия» за миллион и советская «Голубая гимнастка», выпущенная в честь сорокалетия советского цирка и стоящая чуть менее пятнадцати тысяч. На последней странице кляссера расположилась «Двойная Женева» за шестьдесят тысяч, редкая швейцарская марка, третье по возрасту филателистическое изделие в Европе.
Да, надо было признать, что коллекция Георгия Липатова содержала самые разные марки, но все они были по-своему уникальны. Николай перелистнул последнюю страницу и закрыл обложку.
— Немного, — сообщил Артем. — Я уж было настроился слушать тебя всю ночь.
— Немного, но нам хватит, — заметил Виктор, отчего-то выглядевший задумчивым. — Хотя я думал, что будет больше. Но и на том спасибо. Раф, когда мы сможем их забрать?
— Через полгода, по закону. — Аббасов встал с дивана, принял из рук Воронина кляссер и сунул его под мышку. — Мне, кстати, кажется, что за это время вам нужно решить, как вы будете это все делить и вообще, что станете с этим делать.
— Решим, времени еще навалом. — Артем энергично вскочил, пару раз присел, чтобы размять затекшие ноги. — Я бы оставил что-то не очень дорогое как память о деде. А остальное продал.
— Ну и дурак, — равнодушно сказал Виктор. — Деньги ты быстро профукаешь, а эти марки будут только дорожать. Так что я бы оставил коллекцию нетронутой. На черный день, так сказать.
— А мне вообще все равно, — сообщил Николай.
— Как это? — В голосе Артема звучало неприкрытое изумление. — Тут марок больше чем на пять мультов зеленью. И тебе все равно, что мы будем с ними делать?
— Решу через полгода. Полгода, ребята, это очень большой срок. Его еще надо прожить, а уже потом приступать к разделу. Не хочу делить шкуру неубитого медведя.
— Медведь-то как раз убитый. — Голос Гоши звучал звонко-звонко. — Сдохший старый медведь, подлый и вонючий. Господи, как же я рад, что он подох! Он никогда меня не любил. Он всегда меня ненавидел. И он ничего мне не оставил, кроме груды старого железа. Ненавижу его. И вас ненавижу. Хоть бы вы тоже все сдохли. Все, до одного.
— Гошан, перестань. — Артем подошел поближе, положил руку на плечо двоюродному брату, но тот скинул ее. — В конце концов, ты не единственный, кого дед обделил. Эта наша тетка, которую мы никогда не видели, Мальвина. Ей же тоже ничего не досталось. Ее вон даже на похороны не позвали.
— И что мне с того? — В голосе Гоши звенели слезы.
— Тебе ничего. Я просто хочу сказать, что в своих пристрастиях дед был не всегда справедлив. Но это были его принципы, его решения и его воля. Смирись, иначе сожрешь себя изнутри.
— Да пошли вы все! — Парень выбежал из библиотеки, гулко застучали в коридоре его дробные шаги. Артем хотел было выскочить за ним, но не успел. В углу комнаты послышался непонятный стук. Это упала в обморок Валентина. Рафик, Артем и Нина бросились ее поднимать. А Виктор и Николай лишь смотрели на поднявшийся переполох.
— Ты тоже об этом подумал? — услышал Никита серьезный голос старшего брата.
— О чем?
— О том же, о чем и я.
— Вить, ради бога, я не читаю твои мысли. — В голосе Николая слышалась усталость. — Если честно, я думаю, что мне пора бы уже лечь в постель. Чувствую себя совершенно измотанным.
— А я вот думаю о другом. — Голос Виктора стал еще задумчивее, хотя звучал довольно громко. — Я думаю о том, что она должна здесь быть. Должна, и всё. Но ее почему-то нет. И хотел бы я понять почему.
Николай потер виски и вышел из библиотеки. В эти минуты он выглядел совсем больным. Виктор еще немного постоял, разглядывая, как усаженную на стул Валентину отпаивают водой, налитой из хрустального графина, и тяжелыми шагами пошел прочь. С лица его так и не сошло озадаченное выражение.
— Надо подумать, — пробормотал он себе под нос. — Если я хорошенько подумаю, то обязательно пойму, что все это значит и где она.
С утра совершенно неожиданно для себя Нина отправилась на прогулку. Пойти на лыжах она, конечно, не отважилась, но, помня о том сказочном впечатлении, которое оказала на нее усадьба при первом знакомстве, решила пройтись пешком по дороге до больших ворот и обратно.
Когда она вышла из дома, часы еще не показывали и семи утра. Она и сама не знала, почему так рано проснулась сегодня. Открыла глаза в полной темноте, покрутилась с боку на бок, убедилась, что больше не заснет, и встала, внезапно решив погулять. Что еще делать ранним зимним утром в огромной загородной усадьбе, как не гулять?
Быстро проверив телефон на предмет сообщений, писем или звонков от бесповоротно пропавшего Сергея Павлова и в очередной раз удивившись непостоянству человеческих отношений, Нина быстро приняла душ, оделась потеплее и сбежала вниз, уверенная, что все в доме еще спят.
Действительно, свет не горел даже в кухне, где часов с семи обычно готовила завтрак Люба. Нина вытащила с вешалки в прихожей свою шубку, посмотрела на нее с сомнением, повесила обратно и решительно направилась в подвал, за тем же лыжным костюмом, который облюбовала пару дней назад. Полностью одетая, она снова подошла к дверям, начала возиться с непослушными замками и вдруг застыла, привлеченная странным звуком, а главное, светом. Именно такой луч света, неровный, пляшущий небольшим кружком, отражающийся то от пола, то от стен, создавал фонарик.
Кто-то крался по коридору первого этажа. Не шел, а именно крался, стараясь создавать как можно меньше шума. Не зная зачем, Нина шагнула за вешалку и вытянула шею, чтобы разглядеть происходящее получше. Перед лестницей появилась Вера Георгиевна, по всей видимости, шедшая со стороны кабинета и библиотеки. Фонарик, который она держала в руках, описал дугу. Видимо, почтенная дама убеждалась, что в холле, кроме нее, никого нет. Затем она как-то повернула фонарь, и свет озарил небольшую, довольно изящную шкатулку, которую старшая дочь Липатова держала в руках.
Несколько секунд пожилая женщина стояла неподвижно, как будто раздумывая, что ей делать дальше, затем, видимо, решилась, подошла к стенному шкафу в прихожей, отодвинула дверцу и зашуршала внутри. Нина, находящаяся от нее в двух метрах, стояла за вешалкой ни жива ни мертва, понимая, что никак не сможет объяснить свое поведение, если ее обнаружат.
«По закону подлости именно сейчас мне должен позвонить Сергей, — с некоторой долей юмора подумала она. — Меня обнаружат, выволокут на свет божий, начнут проводить расследование, отчего я пугаю пожилых леди рано утром. И если Вера, свет, Георгиевна от моего вызывающего поведения не помрет от разрыва сердца, то я еще легко отделаюсь. Может, хоть пытать не будут. А что, с этой семейки станется».
Впрочем, Сергей не позвонил. Он, видимо, вообще не собирался ей звонить, отправив в командировку, чтобы зачем-то на десять дней остаться на свободе. Даже возможностями соуправляющего трастовым фондом пренебрег. Отдал любовнице лакомый кусок, лишь бы спровадить ее на время. Зачем? Вот что хотелось бы знать.
Вера Георгиевна тем временем прекратила буровые работы в шкафу, вылезла из него и выпрямилась. Фонарик в ее руках дрогнул, и Нина снова затаила дыхание, боясь, что ее обнаружат. Но нет, обошлось. Старуха (смешно, что сама с собой Нина называла пятидесятивосьмилетнюю Веру Георгиевну не иначе как старухой) величественно, вовсе не крадучись, пошла прочь. Нина заметила, что шкатулки в ее руках уже не было. Интересно, что она спрятала?
Впрочем, проверить Нина не рискнула. Дождавшись, пока Вера Липатова поднимется по лестнице на второй этаж, она вылезла из своего укрытия, справилась с замками и выскочила на крыльцо. Морозный воздух обжег ее легкие, и она радостно рассмеялась, предвкушая удовольствие от прогулки. Ночью прошел снег, хоть и небольшой. Двор был укрыт ровным пушистым одеялом, которого еще пока не коснулась лопата дворника. Тот приходил на работу к семи, это Нина уже знала. Посреди нетронутой белизны двора проходила одинокая цепочка шагов. Хотя Нина и рано вышла из дома, кто-то в это утро встал раньше нее.
Сбежав с крыльца, она подошла поближе и наклонилась, чтобы рассмотреть следы. Они были небольшими, женскими, пусть и оставленными не модельной обувью, а чем-то удобным, основательным. Нина скосила глаза на зимние кроссовки, которые нашла в подвале. Да, ее ноги сейчас оставляли точно такие же следы.
Она пошла вперед, к аллее, ведущей к воротам. Той самой аллее, по которой пришла сюда три дня назад. Неизвестный человек чуть раньше тоже проходил здесь. По крайней мере, следы Нины ложились практически рядом с его следами, уходившими от дома все дальше и дальше.
Кто ушел из спящего дома в такую рань? Точно не Вера, потому что ее Нина только что видела в доме. Точно не Люба. Оглянувшись назад, Нина увидела, что в окнах кухни зажегся свет, а это означало, что кухарка и экономка приступила к своим непосредственным обязанностям, в то время как ушедший человек в дом пока не возвращался. Следы вели только в одну сторону. Надежда Георгиевна? Ольга Павловна? Тата? Марина? Валентина? А может, Полина? Вдруг у нее заболел ребенок и она отправилась к дороге, чтобы уехать в город?
Впрочем, последнюю мысль Нина сразу отбросила. Полина ночевала не в доме, а в коттедже, потому ее следы никак не могли оказаться здесь. Да и вообще. Если бы что-то случилось с ребенком или самой Полиной, то Никита взял бы свою машину и увез семью в город, уж точно не отправил бы жену одну в полной темноте. Между этими двумя были как раз те отношения, о которых Нина мечтала всю свою жизнь. Когда любовь и доверие являются основой существования. Когда между тобой и твоей второй половинкой нет ни тени недосказанности. Когда ты знаешь, что так будет завтра, через месяц, через год. Так будет всегда.