елся волчком, подсовывая морду под ладони.
— Ну, Барон, цыц. Отойди, что ж ты людям-то мешаешь? — С крыльца спустился Петрович, обтер руку о штаны, протянул ее, здороваясь.
— Пса вашего, значит, Барон зовут? — спросил Чарушин, вставая. — Давно он у вас?
— Ну да, Барон. А насчет давно… Так, почитай, года три. До этого у меня лайки были, я с ними на охоту ходил. А потом померли от старости, я хотел было других завести, да дорого они стоят, заразы. Тут Барон и подвернулся. Дачники его привезли на лето, а осенью уехали и оставили, я и подобрал. Хороший пес, добрый. Людей любит. Да вы и сами видите.
Собака действительно скакала вокруг, пытаясь лизнуть. Павлов, чтобы не мешать Чарушину, присел, отвлекая внимание любвеобильного пса. Он не понимал, почему этот полицейский, живущий в усадьбе, спрашивает о собаке, но чувствовал, что речь идет о чем-то важном, поэтому слушал внимательно.
— Скажите, Василий Петрович, а вы когда-нибудь брали с собой Барона в усадьбу? — спросил Никита.
— Не, это было никак нельзя, — серьезно ответил дворник. — Хозяин-покойник, царствие ему небесное, собак до страсти боялся, так что как я мог Барона привести. Зачем?
— А если вы никогда не были в усадьбе с собакой, то откуда знаете о том, что хозяин ваш боялся собак?
Ради этого вопроса Никита и затеял поход в деревню. Он никак не мог взять в толк, откуда все знали о панической боязни собак Липатова. Не рассказывал же он об этом направо и налево. Или рассказывал?
Василий Петрович задумался.
— Ну, я когда на работу нанимался, меня инструктировала тогдашняя экономка. Что, мол, собаки в усадьбе — табу. Хозяин их не любит шибко. Так что я должен в оба смотреть, чтобы какой приблудный пес не забежал.
— Не любит и боится — немного разные вещи. Вы не находите? — заметил Никита.
— Ну… — Мужик почесал голову. — Сначала-то вроде говорили, что не любит. Я к сведению принял. Мне-то что. Я человек маленький, что скажут, то и делаю. Но потом я точно понял, что он их боится до жути.
— А как поняли?
— Так летом как-то Гошка за мной увязался. Он-то как раз всю живность обожает, собак особенно. Попросился на Барона посмотреть, а потом его погулять повел. Я спорить не стал, мне ж не жалко. Ушли они, а я в усадьбу пошел, в тот день землю привезли, чтобы газоны разбить новые, я помочь должен был. Ну, пришел я, работаю, хозяин вышел посмотреть, что да как. Глядь, а тут по дороге Гошка с Бароном идут. Причем он Барона с поводка спустил. Тот же умный, ни в жизнь не убежит. Знает, что так хорошо, как дома, ему нигде не будет. В общем, Барон меня увидел и подбежал, крутится вокруг меня, хвостом виляет, прыгает, радуется, значит. Я на хозяина глаза-то поднял, а он белее мела. Стоит, не шелохнется, дрожит только. И говорит шепотом, тихо-тихо: «Убери, Василий, собаку». Я как-то сразу понял, что он серьезно. У него такое лицо было, как будто сердечный приступ сейчас начнется. В общем, я Барона за ошейник схватил, в сторонку отвел, забрал у Гошки поводок, пристегнул его и увел Барона от греха. Знаю, что, когда мы ушли, хозяин Гошку взгрел так, что ему мало не показалось. Он в тот же вечер и уехал, от дедовского гнева подальше. Старик-то крут был и в гневе страшен.
— Ладно, спасибо, Василий Петрович, — задушевно сказал Чарушин. — Пойдем мы. Пока, Барон.
Пес, услышав свое имя, завилял хвостом с удвоенной силой.
Чарушин и Павлов вышли за калитку и пошли по засыпанной снегом улице.
— И что это тебе дает? — спросил Павлов. — Ничего, что я на «ты»?
— Нормально. А насчет того, что дает, я и сам не знаю, — признался Никита. — Крутится в голове что-то, а в путную мысль никак не оформится.
— Так бывает, — серьезно сказал Павлов. — А насчет чего крутится?
— Да насчет много чего. Вот, к примеру, насчет собаки. Откуда-то же взялась в лесу собака. Я же сам собачьи лапы видел в том месте, где Липатова нашли. Вот хотел посмотреть, могла ли это быть собака Василия Петровича.
— Ну и как? Мог это быть Барон?
— Нет, не мог. Там след лап был гораздо больше. А значит, собака крупнее. — Он замолчал на полуслове, словно споткнулся.
— Ты чего?
— Да нет, ничего.
За соседним забором стояла машина, отливая на солнце гладким полированным боком. Черный «Мерседес» с московскими номерами, вполне обычный для столичных улиц, но довольно странно смотрящийся возле покосившегося, хоть еще и крепкого деревенского дома с резными наличниками на окнах. Чарушин оценивающе посмотрел на Павлова:
— А ты сюда на чем добрался?
— Сначала на поезде, потом на такси, — ответил тот и тоже посмотрел на машину. — Думаешь, моя? — догадался он. — Нет, не моя, у меня попроще будет, хотя от такой я бы не отказался, если честно.
— Постой-ка минутку. Я сейчас приду. — Никита повернул обратно и через мгновение скрылся во дворе Василия Петровича и тут же вернулся, уже вдвоем с дворником.
— Так Наталья комнату сдала, — говорил тот, видимо отвечая на заданный ему вопрос. — Наталья — баба толковая. Два года назад овдовела, но горевать не стала. На всем зарабатывает. Масло сбивает, творог делает, вторую корову завела, чтобы в город молоко продавать, кур держит. Каждая копейка у нее на учете, потому что дочку она в Москве учит. Вот и комнаты сдает, когда кому надо. Правда, это летом обычное дело, а зимой уж и не знаю, кому в нашу глухомань понадобилось.
— Давно появился гость-то этот?
— Да вчерась вроде, — неуверенно сообщил дворник. — Ты ж пойми, я ж не слежу. Может, дочка на каникулы приехала, а с ней хахаль какой заявился. Я ж не знаю. Ведут себя тихо.
— А это та самая Наталья, к которой Надежда собралась? — уточнил Павлов.
— Точно. — Чарушин улыбнулся: — Это ты молодец, что сопоставил. Я упустил как-то. Вот только где ж сама Надежда Георгиевна? Раз она к Наталье собиралась, так должна быть здесь, а ее нет.
— Так, может, в доме, — предположил Павлов.
— Может, — согласился Никита. — Вот что, Василий Петрович, а не покажете ли вы нам, как можно коротким путем к усадьбе выйти? Чтоб не по дороге через кладбище, а напрямки, через лес.
— Покажу, — легко согласился дворник. — Только сейчас Барона возьму, чтобы тот заодно побегал.
Пока Василий Петрович ходил за собакой, Чарушин достал телефон. Ответили ему сразу.
— Пробей номерок, — сказал он и продиктовал номер стоящей во дворе у Натальи машины. — По своим каналам узнай, на кого оформлен сей автомобиль, кто на нем ездит, ну и фактуру по персонажу. Ок? Да, и еще по второй машине у меня к тебе просьба такая же будет. С ней проще, она наша, в нашем городе зарегистрирована. И он продиктовал еще один номер.
— А это чья машина? Ты почему ею интересуешься? — спросил Павлов, с любопытством наблюдая за Никитой.
— Не важно. Наверное, — уточнил тот. — Но есть одна мыслишка, которую было бы не худо проверить.
Пришел Василий Петрович со скачущим вокруг от переизбытка чувств Бароном, и компания двинулась в сторону усадьбы. Пройдя с десяток метров по деревенской улице, повернули и практически сразу очутились в лесу. Тонкая тропинка вилась между деревьями, впрочем, довольно утоптанная. Идти пришлось гуськом, но ноги не проваливались в снег. Минут через пять вышли на дорогу, ведущую от усадьбы к шоссе. По ней в сторону Знаменского медленно и тяжело шла Надежда Георгиевна, тащившая какую-то коробку.
— Ну вот, что и требовалось доказать: не была она ни у какой Натальи, — удовлетворенно заметил Чарушин. — Понять бы еще, куда она ходила и зачем соврала?
Пересекли дорогу и снова углубились в лес, чтобы срезать еще. Тропинка петляла между елками, соснами и березами, пахло зимней свежестью, морозный воздух скрипел на зубах, которые ломило от холода. Барон то убегал вперед, то возвращался, проверяя, на месте ли его хозяин, периодически поднимал лапу, помечая деревья в одному ему понятной последовательности, и снова убегал. Вот собака в очередной раз скрылась за деревьями и вдруг протяжно завыла.
— Господи, волк, что ли? — тревожно спросил Василий Петрович. — Так отродясь их тут не было. Барон, Бароша, ты где? Я сейчас приду.
Свернув с тропинки, он бросился в чащу, проваливаясь по колено в снег. Чарушин и Павлов, переглянувшись, полезли за ним.
— Мать твою, — услышали они. — Твою же мать! Парни, идите сюда. Быстро!
С трудом вытаскивая ноги из снега (в отличие от дворника, они были вовсе не в валенках), Никита и Сергей выбрались на небольшую поляну и остолбенели, увидев привязанную к дереву Валентину. Женщина была почти совсем раздета, не считая легкого шелкового пеньюара, совершенно неуместного на таком морозе. Босые ноги утопали в снегу. Женщина бы упала, если бы веревки не держали ее тело вертикально, голова у нее свесилась набок, глаза были закрыты, лицо совершенно белое, неживое.
— Мертва? — спросил Павлов Никиту, подбежавшего к Валентине и прижавшего пальцы к ее шее в надежде услышать пульс. Сам он не приближался от охватившего его ужаса. Он никогда еще не видел мертвых людей так близко.
— Жива, — сквозь зубы пробормотал Никита. — Правда, пульс совсем нитевидный. Так, звони Аббасову, пусть вызывает «Скорую» и людей отправляет нам на подмогу. Петрович, нож есть?
— Да как не быть. — Дворник вытащил из кармана складной нож, ловко перерезал веревки, тело Валентины начало оседать, но Никита успел подхватить ее.
— Снимайте куртки, нужно ее завернуть. Хотя если она провела так ночь, то все равно не спасем. Черт, черт, черт!
Через десять минут они, изрядно замерзшие без верхней одежды, уже подходили к усадьбе, втроем неся легкое, практически невесомое тело закоченевшей женщины. Навстречу им бежали люди.
— Ну что? — Нина тревожными глазами смотрела на Чарушина, только что положившего телефонную трубку. Он молчал.
— Ну что же вы? Скажите нам, как Валечка, — плачущим тоном проговорила стоящая рядом с Ниной Люба. — Она что, умерла? — Голос ее сорвался, и она тяжело задышала, приоткрыв рот, как собака на солнцепеке.