Полина очень хотела поехать и, несмотря на то что Чарушин терпеть не мог «одалживаться», он все-таки позволил себя уговорить. «Если с этой Татой что-нибудь случится, ты же потом век себе не простишь», — сказал он сам себе и дал Полине команду собираться самой и собирать Егора.
— Только учти, что я еду работать, а не отдыхать, и если ты будешь жить в отдельном коттедже, то я, скорее всего, и на ночь буду вынужден оставаться в доме. Правда, если решу, что это необходимо и в усадьбе действительно что-то происходит, — предупредил он жену. — Если все будет тихо, мирно и скучно, то я переселюсь к тебе, проживем там дня два-три, до оглашения завещания, оценим реакцию на него Татиной родни и уедем домой. Я в приживалах ходить не привык.
— Да ради бога, — безмятежно сказала Полина. — Никита, ты же знаешь, что я не буду тебе мешать. Я буду ночевать в коттедже, гулять с Егором по зимнему лесу, а ты заниматься своим расследованием. Тата — не выдумщица, если ее что-то беспокоит, значит, для этого есть серьезные основания.
В Знаменское ехали на двух машинах. В первой за рулем сидел Татин троюродный брат Артем, а вместе с ним ехали его мать, Надежда Георгиевна, мать Таты, Ольга Павловна, и ее младший сын, Татин брат Гоша. Вторую машину вел Чарушин, рядом с ним сидела Тата, а на заднем сиденье баюкала сына Полина. И если первая машина сразу проследовала к конечному пункту назначения, то вторая сначала остановилась у готового к приему гостей коттеджу, где высадили Полину с Егором. Тата подождала, пока Чарушин поможет своей семье расположиться с комфортом и разобрать вещи, и только после этого повела его по тропинке, ведущей от коттеджа к большому дому. Тропинка виляла среди деревьев и была довольно живописна, Чарушин не мог этого не отметить.
— Красиво здесь, — сказал он Тате, сосредоточенно идущей впереди него. Ее красный пуховичок мелькал среди покрытых белоснежным инеем деревьев, как яркий мячик, ловко подбрасываемый чьей-то невидимой рукой. Туда-сюда.
— Очень. — Она остановилась и повернулась к Чарушину, доверчиво заглянула в его глаза: — Когда дед сюда переехал, мне двенадцать лет было. Мы тогда еще в Видяеве жили, поэтому я сюда приезжала только на каникулы. Зимой и летом. Так вот бывать здесь зимой мне нравилось гораздо больше. Я любила гулять по лесу и представлять себя героиней какой-то сказки. Я населяла этот лес злыми лешими и добрыми волшебницами, которые всегда выводили меня, заплутавшую, на правильную дорогу. А потом я выросла, мы переехали в этот город жить, я много времени проводила с дедом, и он всегда выводил меня на правильный путь, если мне казалось, что я немного запуталась. Он очень меня любил, правда.
— Я верю. — Теперь они шли рядом. Дом уже виднелся впереди, большой, красивый, словно сошедший с картин прошлого века. — И вы всегда могли посоветоваться с вашим дедом по любому вопросу? Я слышал, что Липатов был довольно жестким человеком и, как бы это помягче выразиться, в достаточной степени ретроградом.
— Ну… — Тата помолчала, словно запнувшись на готовой вырваться у нее неправде. — По большому счету, у нас не было запретных тем. Я советовалась с ним при выборе вуза, по работе, по ремонту в квартире, по взаимоотношениям с мамой. В свое время дед очень помог мне пережить папину смерть. С ним рядом было не так мучительно горевать, как рядом с мамой. Но вы правы. Запретные темы между нами, конечно, тоже были. К примеру, я никогда не обсуждала с ним проблемы Гошки, чтобы не выдавать чужие секреты и не навлекать на его голову дедов гнев. К внукам он действительно всегда относился сурово. Не так, как ко мне.
— И все-таки что-то личное вы от него скрывали? — мягко спросил Чарушин и удивился, увидев, как побледнела вдруг Тата.
— Какое это сейчас имеет значение? Пойдемте быстрее, нас уже ждут. Люба не любит, когда опаздывают к ужину. Неудобно заставлять такое количество людей нас ждать.
— А Люба давно работает у вашего деда? — спросил Чарушин, чтобы сменить явно неприятную ей тему разговора.
— Нет, меньше года. Предыдущая экономка внезапно уволилась, и дед где-то нашел Любу.
— Где-то? Как мог восьмидесятичетырехлетний человек, который практически не выходит из дома, найти себе новую домработницу? — спросил Чарушин. Ответ на этот вопрос казался ему важным. — Ваш дед едва ли был легкомысленным человеком, а Люба — это человек, постоянно живущий в доме. Она не могла быть взята просто с улицы или с сайта работы по найму.
— Я не знаю. — Тата остановилась и удивленно посмотрела на Чарушина. — Правда, не знаю. Дед никогда не грузил меня, нас такими вопросами и своими проблемами. Я просто знаю, что Инесса Карловна, бывшая домработница, которая проработала у него много лет, еще с Череповца, вдруг уволилась и появилась Люба.
— И вас это не удивило?
— Нет. Инесса Карловна уже немолода, ей лет семьдесят пять, если не больше. Понятно, что ей не под силу уже было заниматься работой по дому. Дед назначил ей достойную пенсию, и она переехала то ли к сыну, то ли к внучке. А откуда взялась Люба, я не задумывалась. Может быть, Инесса Карловна ее посоветовала, может быть, Рафик нашел, может быть, Валентина постаралась. Хотя нет, Валя тогда у деда еще не работала.
— Валя — это помощник, личный секретарь и медсестра в одном лице? — уточнил Чарушин. — И она, получается, тоже работает в Знаменском недавно?
— Да, она появилась с полгода назад, может, чуть больше. Кажется, летом. Думаю, что тоже с подачи Рафика. Больше некому. Всё, мы пришли.
Чарушин быстро поднялся в отведенную ему комнату, разобрал рюкзак, вымыл руки и спустился вниз, в столовую, указанную Татой. Ужин уже начался, и заставлять людей ждать было действительно некрасиво. Он зашел в большую комнату, увидел огромный овальный стол и сборище незнакомых людей, среди которых ему предстояло пожить какое-то время. С дальнего конца стола махала ему рукой Тата. Слава богу, хоть одно знакомое лицо. Хотя нет, вон Артем, который вылезал из машины у чарушинского дома, чтобы поздороваться. Парень ему понравился, лицо хорошее, открытое, незамороченное. Сейчас такое нечасто встретишь.
— Вы, наверное, Никита. — К Чарушину шел пожилой мужчина с кучерявыми волосами, крупным носом и полными губами. Внешность у него была неславянская, и Чарушин понял, что это и есть Рафик Аббасов, приемный сын Липатова. — Проходите, садитесь. Тата предупредила нас, что она пригласила гостя.
— Таточка у нас всегда делает то, что хочет, — ехидно произнесла довольно красивая женщина, оценивающе осмотревшая Чарушина с ног до головы. — Подумаешь, похороны любимого деда… Подумаешь, что будут только свои… Если уж нашей Таточке втемяшилось в голову позвать постороннего, то она так и поступит. И ей плевать, как это выглядит со стороны. Вы у нас кто? Новый хахаль? Охотник за потенциальным Таткиным богатством?
— Марина, прекрати. — Худая, как будто высохшая женщина со злым, надменным лицом отбросила в сторону накрахмаленную салфетку, которую держала в руках. — Не устраивай скандала, помни, что ты в приличном обществе. Хотя ты, Тата, действительно могла бы и удержаться от того, чтобы приглашать своих друзей, — слово «друзей» она выделила так, что оно прозвучало неприлично, — в такой ситуации.
— Ой, бросьте вы, тетя Вера, — протянула Тата весело. — Не нужно учить меня приличиям. Остановитесь на Марине. Она, уж коли ее угораздило стать вашей невесткой, вынуждена это терпеть, а я не буду, вы же знаете.
— Да уж знаю. Это все дед. Позволял тебе все и всегда. Вырастил нахалку.
— Вера, успокойся, — устало попросила еще одна немолодая женщина, в чем-то неуловимо похожая на Тату, ее мать Ольга Павловна. — И оставь уже в покое мою дочь. Давайте уже будем наконец ужинать. Я не очень хорошо себя чувствую с дороги.
— Разрешите все-таки представиться. — Чарушину надоели препирательства дружной семейки, напоминающей скорпионов в банке. — Меня зовут Никита Чарушин, я — юрист. Прибыл сюда по приглашению Татьяны Александровны, чтобы представлять ее интересы в вопросах, связанных с наследством. Здесь же в усадьбе гостит моя семья — жена с ребенком, так что моральный облик как мой, так и Татьяны Александровны не должен вас беспокоить.
— Ребенок? Маленький ребенок? — визгливо спросила толстая до безобразия старуха, которая, не дожидаясь всех остальных, уже жадно ела. Сосискообразные пальцы хватали со стоящих перед ней блюд куски вареного языка и отправляли их в рот вместе с пучками петрушки. Выглядело это отвратительно. — Он будет своим плачем не давать спать по ночам, а днем бегать по коридорам, стуча пятками. Тата, ты совершенно не думаешь о своих близких.
На щеках у Чарушина заходили желваки.
— Моя семья живет в коттедже, в дом заходить не планирует, так что мой сын вам не помешает, — металлическим голосом сказал он. — Обсуждать с вами целесообразность своего визита я не собираюсь, поскольку договор заключен между мной и Татьяной Александровной. Пока ей угодно, я буду тут находиться, вне зависимости от того, нравится вам это или нет. Всем приятного аппетита.
Он подошел к свободному стулу, сел и положил салфетку на колени.
— Браво. — На другом конце стола кто-то захлопал в ладоши. Чарушин поднял голову, чтобы посмотреть, кто именно, и обалдел. Улыбаясь, на него смотрела соседка по купе. Они вместе ехали от Казани до Москвы, и она, кажется, говорила, что едет в командировку.
— Еще одна наша гостья, — вступил в разговор Рафик. — Тоже юрист. Она представляет фирму, услугами которой пользовался Георгий Егорович. Ее зовут Нина Григорьевна. Прошу любить и жаловать.
— Сколько юристов на квадратный метр, — пробурчал представительный мужчина с властным лицом. — Сразу видно, что наследство, которые мы собрались делить, что-то из себя представляет. Иначе юристы не слетались бы сюда, как воронье. Что, уважаемая Нина Григорьевна, вы уже знаете, что там, в завещании?
— Завещание хранится у нотариуса. — Нина пожала плечами и тоже по примеру Чарушина расстелила салфетку на коленях. — Помимо завещания есть и другие юридические тонкости, касающиеся имущества Георгия Егоровича. Но думаю, Виктор Сергеевич, что обсуждать это мы будем не сегодня, а после похорон. По крайней мере, в том распоряжении, которое Липатов оставил на случай своей смерти, говорится именно об этом.