Джейн, конечно же, догадывалась, это нельзя было не почувствовать по блеску глаз, еле уловимому запаху чужих духов, который он приносил с собой, но в то время ей было не до развлечений: она носила во чреве будущего ребенка и утешала себя одной мыслью: у всех мужчин так, когда женщина рожает, в это время она дурнеет, и они смотрят на сторону. Но когда появится малыш, вес переменится. Роды прошли неудачно: ребенок родился мертвым, а Джейн сама чуть не умерла от родовой горячки. Локкарт на время расстался с подружкой, тяжело переживая смерть первенца, и отвез жену обратно в Лондон.
За несколько лет к его секретным донесениям в Лондоне так привыкли, что по самым разнообразным проблемам и вопросам зачастую обращались не к послу Джорджу Бьюкенену в Петроград, а к нему, Локкарту, в Москву. Он знал всех и все, мог взять интервью у какого-нибудь большевистского или эсеровского лидера, чтобы получить из первых рук сведения о их боевых дружинах, политических планах или местонахождении Ленина. Бьюкенен старел, и в Форин офис все чаще задумывались, что пора его сменить, тем более что преемник уже был, ни у кого в голове другой кандидатуры и не возникало. Конечно, ходили слухи о его любовницах, но одно дело консул, а другое — посол, тут можно гайки закрутить покрепче.
Скандал разразился летом 1917 года, когда Локкарт мысленно уже примерял черный смокинг посла. В театре на очередной премьере, которые он не пропускал, Роберт встретил красивую молодую еврейку, их познакомили, она с первой секунды ослепила его своей яркой внешностью: большие грустные глаза, чувственные полные губы, кожа нежнее персика, все как в стихах Саади. Он потерял голову. Через неделю поползли слухи как по Москве, Петрограду, так и по Лондону, о их бурном романе каким-то странным образом узнала Джейн, и старый Джордж Бьюкенен спешно вызвал молодого дипломата на рандеву, предложив ему срочный отпуск с непременным условием возвращения на родину. Это был приказ, и Локкарт скрепя сердце подчинился. Но долго в Лондоне он не усидел. Джейн к тому времени наконец-то благополучно разрешилась от бремени мальчиком, Роберт побыл немного с сыном, но сердце его уже рвалось обратно, в Москву, в Россию.
Джейн не хотела его отпускать, в то же время понимая, что молодому дипломату надо как-то расти, делать карьеру, чтобы в зрелые годы рассчитывать на солидную должность в министерстве или парламентское кресло. Роберт мечтал о посте министра иностранных дел. Он клялся, что вообще больше не посмотрит в сторону слабого пола, но жена ему не верила. Он убеждал ее, что Россия — лучшее место для продолжения карьеры. Во-первых, он всех там знает, знает язык, его все знают, что может быть лучше и кто, кроме него, может быть там консулом или послом. Джейн согласилась и готова была поехать вместе с ним, но грянула революция, к власти пришли большевики, и Ллойд-Джорджу, конечно же, понадобился в Петрограде бойкий, расторопный дипломат: решалась судьба первой мировой войны, и выход из нее России склонял весы истории в сторону Германии. Локкарт заверял всех, что никто, кроме него, этого вопроса не решит.
— Поезжайте, Роберт! — сказал премьер-министр. — И помните: русские ни при каких условиях не должны заключить сепаратный мир с немцами!
Тема роковой влюбленности не затрагивалась. Предполагалось, что она закрыта навсегда.
Часы на камине показывали половину четвертого утра. Каламатиано, не желая будить жену, постелил себе в кабинете и, перекрестившись, погасил свечу. Ощущая запах лаванды от чистых простыней, он подумал: как все это может уживаться в одном человеке? Огромное честолюбие, английская чопорность, рассудительность и роковая страсть — три вещи несовместные, противоречащие друг другу. А может быть, руководство английской разведки поставило перед Локкартом такую задачу: вступить в контакт с Мурой? Скорее всего, Муру обязали за ним следить, Локкарт бы на такое не пошел. «И все же это интересно, — засыпая, подумал он. — И составляет одну из увлекательнейших сторон жизни шпиона: разгадывать чужие тайны».
Еще в марте в Мурманск пришли два английских крейсера, «Глори» и «Кокран», чуть позже подошел французский «Адмирал Об». Вместе с крейсерами прибыло 1200 человек десанта. Формально военные корабли были посланы для охраны фуражных и оружейных складов союзников, которые находились в Мурманске. Англичане опасались, что немцы их захватят, когда после первого неудачного тура мирных переговоров в Брест-Литовскс Людендорф начал активные военные действия на Восточном фронте. Троцкий тогда даже одобрил эту акцию Антанты, отдал распоряжение властям Мурманска сотрудничать с адмиралом Пуллем и действовать в общем согласии. «Немцы уже хозяйничали на Украине, вторгались в Крым и Прибалтику, угрожали Петрограду и подбирались к Пскову. Но 3 марта мирный договор был подписан, военные действия на время прекратились, и немецкое командование потребовало убрать союзнические крейсеры и десант из Мурманска. Союзники же, спеша доказать, что не отдадут Россию немцам, и стремясь своим военным присутствием оказать давление на новую власть, совсем не собирались уходить из Мурманска. Положение было настолько неясное, что союзники подтолкнули Японию войти 5 апреля во Владивосток, а следом за ними там высадился и союзнический десант. Западная разведка доносила, что Людендорф лелеет планы захвата Петрограда и оккупации Москвы, а значит, надо его предупредить: союзники Россию не отдадут.
Казалось, что Ленину по всем позициям выгоднее было солидаризироваться с бывшими союзниками: Англией, Францией и Америкой, и, несмотря на подписанный в марте договор о мире с немцами, мало кто из западных «наблюдателей» верил, что это было сделано осознанно и с расчетом на дальнейшее сотрудшгчсство. В это мало верили и сподвижники Ленина, полагая, что Брест-Литовская хартия всего лишь маневр, уловка, чтобы выиграть время. Так всем твердил и Робинс, комментируя свои обеды с Троцким и Ильичем. Так считал и Локкарт вплоть до 12 апреля, когда Петерс повез его поглазеть на анархистскую бойню.
— Но какая была нужда так спешно расстреливать этих заблудших? — с мрачной миной спросил он в автомобиле Якова Христофоровича.
— 23 апреля приезжает Вильгельм Мирбах, немецкий посол, — простодушно ответил чекист. — Ленин приказал навести порядок в столице.
— Велика важность, граф Мирбах! — воскликнул Робинс.
— А вот становится великой важностью! — лукаво улыбнувшись, отозвался Петерс. — Судя по всему, этот мир не временный и подписан надолго. А вы крепко задумайтесь, господа союзнички, в каком интересном положении можете в один прекрасный момент оказаться…
Это предупреждение Петерса и его кровавые старания в честь прибытия графа Мирбаха произвели на Локкарта большое впечатление. Пока немцы вели себя нагло, угрожая захватом Петрограда и северных областей, нагло хозяйничая на Украине, в том числе и на территориях, им не принадлежащих, а состоящих под юрисдикцией России, все могло быстро измениться, и договор мог быть расторгнут. Приезд же немецкого посла, устройство посольского корпуса означало этап укрепления германо-советских отношений, а значит, крах всех надежд на то, что Кремль повернется лицом к бывшим союзникам. А это автоматически приводило Англию, Францию и США к поддержке контрреволюционных партий и движений, а следом и к открытой интервенции против большевиков. И тогда вчерашние друзья в один миг становились врагами. На это и намекал дальновидный Петерс, говоря о том «интересном положении», в каком лично они, Локкарт и Робинс, могут оказаться.
Еще неделю назад Роберт с воодушевлением слушал Троцкого, Ленина, Чичерина, слал в Лондон шифрограммы об их уме, прозорливости и политическом опыте. Так же, как и Робинс, он готов был поверить, что Брест-Литовский договор всего лишь фикция, вынужденная мера и что стоит помочь русским в борьбе с немцами, как они тотчас же ответят взаимностью.
Локкарт передал Троцкому перехваченную англичанами директиву Людендорфа, уже после подписания Брест-Литовского договора, в которой говорилось: «Решающее значение имеет для нас отвоевать верное место в российской экономической жизни и монополизировать ее экспорт. Все русское зерно, безотносительно к русским нуждам, должно быть экспортировано в Германию, Россия должна быть обескровлена, ее надо заставить связать свое существование с Германией».
Троцкий был оскорблен до глубины души, схватил шифровку и побежал советоваться с Лениным.
— Мне подождать? — спросил Локкарт.
— Да, посиди, — кивнул наркомвоенмор. — Я велю принести тебе чаю…
Милая черноволосая девушка с короткой стрижкой и большими раскосыми глазами принесла Роберту стакан чая и два сухарика. Дипломат поблагодарил ее, заметив во взоре особенный интерес к своей персоне. Раньше он не замечал в секретариате Троцкого барышень, видимо, она кого-то подменяла, а может быть, трибун революции решил внести разнообразие в свой спартанский распорядок. Если б не Мура, Локкарт даже позволил бы себе поухаживать за этой красивой революционеркой.
Троцкий вернулся через полчаса.
— Я могу это оставить у себя? — спросил он, держа в руке листок с шифровкой.
— Да, у меня есть копия. Что сказал Владимир Ильич?
— Почти ничего. Он сказал, что его уже информировали о такой жесткой позиции генерала в отношении России. Но Людендорф еще не все правительство, есть император Вильгельм, который придерживается другой точки зрения.
— Но Людендорф…
— Я знаю! — оборвал Локкарта Троцкий, резко поднялся и, выглянув в приемную, тоже попросил чаю. — Я понимаю ваши настроения, господин Локкарт. Поверьте, мне куда приятнее было бы иметь дружеские отношения с вашей страной или Америкой. Но я понимаю и Ильича. Ваш Ллойд-Джордж осторожничает. Он послал вас в нашу страну, даже не наделив никакими полномочиями, хоть вы и утверждаете, что он доверяет вашему мнению. Но что оно, как не мнение частного лица?
Троцкий ударил в самое больное место Локкарта. Он действительно приехал по просьбе премьер-министра и фактически на старых правах московского генерального консула, в ранге которого он состоял до революции. Правда, после его спешного отъезда летом 1917-го Лондон назначил нового консула в Москву, Бейли, но тот сразу покинул старую столицу, едва произошел большевистский переворот. Ллойд-Джордж отправил с Локкартом двоих помощников, но официального представления не последовало. Лондон не спешил признавать новую власть, считая, что и сама революция не что иное, как хорошо спланированная авантюра Берлина. Старый посол Джордж Бьюкенен уехал из Петрограда еще в начале 1918-го, новый, Френсис Линдли, назначенный вместо него, так и не появился.