— И какую сумму просить? — не веря тому, что услышал, спросил Карахан.
— Самую большую. К примеру, полмиллиарда. Или двести миллионов. Надо будет поторговаться. Всегда можно немного опустить цену, если капиталисты готовы раскошелиться. — Владимир Ильич насмешливо посмотрел на Карахана.
— Вы всерьез все это говорите? — снова спросил Карахан.
— Абсолютно. Начинайте готовиться к отъезду, Лев Михайлович! И еще одно: можете не держать в тайне цель своей будущей командировки.
Заместитель наркоминдела, конечно же, разгадал, зачем Владимиру Ильичу все это понадобилось. Ни в какую Америку Карахан не поедет, важно устроить побольше шума, напугать недавно прибывшего в Москву немецкого посла Вильгельма Мирбаха и выжать из него побольше денег. Немцы сорок миллионов марок Ленину пообещали, но присылать не собираются, и Карахан теперь должен поработать шутом, разыграть перед посольством Мирбаха захватывающий аттракцион, чтобы Ленин потом недоуменно вздернул плечами и сказал: «Я никаких поручений Карахану не давал. Может быть, это частная инициатива американских дипломатов? Мистера Пула или Френсиса?» Но в дерьме окажется все равно он. Вот почему этот Рейли попал в самую точку.
— Ваш ум должен работать на мировую цивилизацию и приносить плоды не трудовому пролетариату, который в них не особенно и нуждается, а вам лично. Сегодня как раз тот момент, когда вы должны подумать о себе как о гражданине мира, гражданине всей Земли, а не одной шестой части суши!
— У меня такое чувство, что вы хотите завербовать меня, господин Рейли, или я не совсем улавливаю нить нашего разговора? — На губах Карахана промелькнула ироническая улыбка.
— Можно сказать и так, — помолчав, согласился Рейли и возвратился на место.
Он улыбнулся, без всякого смущения глядя на Карахана.
— Вы хорошо знаете, Лев Михайлович, ваше внутреннее положение, знаете о высадке британского десанта, я, кстати, добирался сюда через Мурманск и успел переговорить с некоторыми важными военными чинами, имен которых я не вправе разглашать, вы понимаете, по каким причинам, но Англия не допустит разрушения России, которое сейчас происходит. Ведь вы, Лев Михайлович, не такой уж оголтелый фанатик, как некоторые из ваших коллег, вы же не закричите вслед за ними: давайте сбросим с парохода современности Толстого, Пушкина, Достоевского. Вы же интеллигентный человек. Лев Михайлович, и Максим Максимович Литвинов охарактеризовал вас совсем иными словами, поэтому я к вам и пришел. Сразу же. Ибо приехал в Москву только сегодня утром.
Сидней не сказал Карахану, что Литвинов на его стороне, но дал почувствовать, что это именно так и есть. Он не сказал, что Англия начнет войну против Москвы, но дал понять, что она неизбежна. А вкупе с тем, как нарастало контрреволюционное сопротивление в России, картина выходила печальная, и счастливого будущего не предвиделось.
— А вы не боитесь, что я сейчас сниму трубку и приглашу сюда товарища Петерса из ВЧК, чтоб он арестовал вас? — посерьезнев, проговорил Карахан.
— За что? — удивился Рейли, и лицо его озарила улыбка. — Мы с вами разговариваем, размышляем, обмениваемся мнениями. Я и не знал, что у вас теперь за это арестовывают и ставят к стенке.
— Вот видите, оказывается, вы не все знаете, — усмехнулся Карахан.
— Я и не говорил, что я все знаю. Но то, что знаю, я выучил твердо. Как «Отче наш». И вы знаете, что я это знаю. — Рейли хоть и улыбался, но тотчас почувствовал внутри тающий холодок. Такого отпора он попросту не ожидал, а уж тем более угрозы ареста. Конечно, надо было родиться первостатейным нахалом, чтобы в первый же день попытаться завербовать заместителя министра (в мыслях он никак не хотел признавать этой дикарской аббревиатуры «нарком», да и вслух произносил с усилием) иностранных дел революционного государства, но Рейли не верил в революции и уж тем более в революционеров, считая последних обычными кондотьерами. А хорошо зная тайную денежную подоплеку отношений между Лениным и немецкими финансистами, которые щедро заплатили ему за революцию, он не сомневался, что все это было сделано с одной целью: спасти германскую военную машину от поражения. Но теперь, когда Америка вступила в войну, делать ставку на немецкую империю глупо, и все должны это понимать. Уж тем более дипломаты. Рейли допускал, что среди лидеров новой власти есть и группа фанатиков, которые готовы умереть за идею, но Карахан в их число не входил. В этом Рейли не сомневался, ибо имел надежные сведения от лиц, хорошо знавших Льва Михайловича.
Зазвонил телефон, и Карахан минуты полторы что-то разъяснял тупому чиновнику или дипломату на другом конце провода. Но едва замнаркома положил трубку, как Рейли сделал свой самый опасный ход: он всегда любил наступать первым и идти на обострение с противником.
— Что же вы не звоните Петерсу, Лев Михайлович? Как, кстати, его зовут? Яков Христофорович? Я ему привез привет от его жены, небольшое письмецо. Так что у меня найдется, о чем с ним побеседовать.
Карахан холодно усмехнулся, помедлил и поднял телефонную трубку.
— Коммутатор?.. Мне Чрезвычайную Комиссию, Петерса… — Несколько секунд Лев Михайлович ждал у телефона с невозмутимым выражением лица, глядя на Рейли, точно говоря: тебе страшно не повезло, голубчик, ты не на того напал. Рейли даже начал сомневаться, вспоминая все, что ему было известно о Карахане. «Не может быть, чтобы меня специально так глупо информировали о Карахане, дабы подставить и обезвредить в первый же день приезда.
Это выгодно лишь немцам, которые злы на меня, ибо я перестал на них работать. Неужели и в нашей разведке завелись немецкие агенты?..» — Яков Христофорович? Это Карахан из Наркомпндела… Да, добрый день… Я знаю, они мне уже звонили, я, естественно, направил их к вам, это же не наша проблема… Хорошо, согласен, но я звоню вам сейчас совсем по другому вопросу… — Карахан выдержал паузу, взглянул на Рейли. Сидней был невозмутим. — Тут по нашим каналам прибыл один товарищ, он говорит, что у него есть послание от вашей жены… Да, из Англии… Вы говорите по-русски?
Рейли кивнул. Карахан передал ему трубку.
— Здравствуйте, Яков Христо-фо-ро-вич, — с акцентом и растягивая отчество Петерса по слогам, проговорил Рейли. — Я привез запи-соч-ку ог вашей супруги и дочери. Они передают вам большой привет и другие пожелания. При встрече я готов ее передать вам… Да, и рассказать вам о последней встрече с ними… Я встречался несколько раз… Па-жалюс-та! Я буду тогда телефонировать… — записывая телефон Петерса, радостно проговорил Рейли. — Спа-си-бо!
Pейли положил трубку, с благодарной улыбкой посмотрел на Карахана.
— Спасибо, Лев Михайлович. Петерс будет вам весьма признателен.
Несколько секунд они молчали, изучающе глядя друг на друга, но Рейли уже почувствовал: они договорятся.
— По-моему, мы недоговорили, Лев Михайлович, — первым нарушил молчание Сидней.
— Вы считаете, у нас еще есть темы для разговора? — удивленно спросит Карахан.
— Конечно, — улыбнулся Рейли.
14
Третий визит после приезда в Москву Рейли нанес Каламатиано. Они были знакомы давно, и «Кен — нежная душа», как звал его Сидней, сразу же полюбился отчаянному авантюристу, которого грек немало консультировал по юридической части торговых сделок, ибо хорошо знал российские законы, в которых англичанин был не очень силен.
Ксенофон Дмитриевич на первых порах помогал Рейли совершенно бескорыстно, не требуя даже комиссионных за свои консультации, а Сиднею, любившему жить на широкую ногу и сорить деньгами, их всегда не хватало, чтобы щедро отблагодарить русского грека, которого он сразу же зачислил в свои лучшие друзья. Это Рейли ничего не стоило и явилось началом странной дружбы меж людьми весьма на первый взгляд несхожими. Даже проницательный Ликки, многое знавший о Рейли, советовал своему соотечественнику держаться от него подальше, но что-то притягивало Каламатиано к беспутному Казанове, не имевшему ни руля, ни ветрил. Так целомудренного юношу влечет красота и распущенность гризетки. Но Рейли, ко всему прочему, обладал безудержной отвагой и смелостью, которые подчас граничили с безрассудством, а порой он потрясал Ксенофона Дмитриевича столь тонким расчетом и дальновидностью ходов, что русский грек невольно изумлялся: он сам вряд ли бы додумался, несмотря на весь свой опыт и незаурядную деловую сметку. И все это легко, без противоречий уживалось в одном человеке, блиставшем яркой актерской игрой на российских жизненных подмостках.
Но и Сиднея притягивал Каламатиано. Капризная губка, застенчивый румянец на щеках, упрямое молчание человека, не умеющего лгать, в то время как для Рейли легче было соврать, чем сказать правду. Эта прямота и искренность столь же сильно потрясали Сиднея, как его буйная фантазия — Кена, а нежная, бескорыстная душа грека трогала англичанина до слез. И дружба между ними завязалась как бы сама собой, соединив достоинства одного и недостатки другого. Они редко виделись, но всегда помнили друг о друге, и каждый раз встречались, как пылкие братья.
Полярность характеров помогала им и в деле. Именно Рейли договорился о закупке большой партии американских автомобилей для российской армии, Красного Креста и губернских земств и попросил помощи Каламатиано. Авторш ст последнего был достаточно прочен в России, и они оба неплохо заработали на этой крупной сделке, договорившись и впредь вместе сотрудничать на российском рынке, но началась война, и пути их временно разошлись. Теперь, вернувшись в Россию, Рейли тотчас вспомнил о Ксенофоне, поэтому, выйдя в половине четвертого из Наркоминдела, он отправился в американское консульство, уже зная о новой должности старого друга, но его там не застал. Девитт Пул в одиночестве потягивал свое виски: повод был весьма печальный: 4 мая после затяжной болезни скончался его друг и начальник, генконсул Мэдрин Саммерс.
— Ксенофон был с утра, — сказал Девитт, — мы вместе отправляли тело Мэдрина в Мурманск.
Рейли знал Саммерса. Тот бы