— Я согласен с тобой, ты меня не убеждай, но Мура ничего этого не видит, поэтому ей простительно не понимать, в чем ужас нового режима, который спешно строит концентрационные лагеря и расширяет свои карательные органы. Но капитан Садуль не может этого не видеть, и тут я совершенно не понимаю, что произошло с Жаком. Ты помнишь, мы все поначалу сочувственно относились к новой власти, даже пытались ее защищать перед нашими правительствами. Все это продолжалось до тех пор, пока мы сами, каждый из нас не увидел, не понял, что большевики вовсе не хотят мира, они хотят войны, только более страшной и разорительной: войны с собственным народом, который они с помощью силы хотят превратить в новых рабов, еще более бессловесных. Я все это высказал капитану, но он мне заявил, что готов даже порвать с собственным правительством и народом, чтобы стать слугой большевиков. Мне жаль его, что я еще могу сказать…
— Робинс восхитился бы этим поступком, — усмехнулся Каламатиано.
— Но сам бы за ним не последовал, — язвительно добавил Локкарт.
Он был чем-то угнетен, это чувствовалось, и будь они в дружеских отношениях, он наверняка бы поделился своими огорчениями с Каламатиано, но врожденная английская чопорность не давала, как казалось Ксенофону Дмитриевичу, открыться перед ним.
— Да, чуть не забыл, — проговорил Роберт. — Мне звонит Рейли, он на днях приезжает. Просил вам передать. И вообще заходите к нам запросто. Мура все время спрашивает, не обиделись ли вы на нее после того обеда?
— Нет-нет, я не обиделся. Разве можно на нее обидеться? Она такая очаровательная!
На лице Локкарта расцвела нежная улыбка, едва Каламатиано заговорил о Муре.
— Но, к сожалению, через неделю она уезжает, — печально сообщил Роберт.
— Далеко?
— Хочет повидать детей, они у нее в Ревеле.
— Но там же немцы. Они никого не впускают и не выпускают. Как она туда проберется?
— Я уже отговаривал ее как мог, но она была здесь в немецком посольстве, и ей пообещали выдать соответствующее разрешение. В принципе немцы люди цивилизованные, но я все равно беспокоюсь. Может быть, у тебя получится ее уговорить повременить с отъездом? — Он грустно улыбнулся и даже остановился, ожидая от Каламатиано утвердительного ответа.
«Да, Роберт влип! — подумал Ксенофон Дмитриевич. — Он даже не скрывает, что влюблен по уши».
Каламатиано вспомнил об Аглае Николаевне. Они еще встречались два раза. Синицын передал, что Брауде попал под трибунал, а тот «гимназист», что следил за ним в последний раз, служит в ВЧК. Их агенты меняются, поэтому надо быть начеку. На Дзержинского он повлиять не может. Но теперь Ксс-нофон стал искуснее. Из дома он исчезает через черный ход. А на улице сразу же замечает хвост. Из консульства он выбирается тоже без труда. Вылезает через окно в сад и уходит дворами. Пул только топорщит брови, удивляясь его изворотливости.
Не успел Каламатиано порадоваться своей ловкости, как заметил метрах в десяти от себя своего «гимназиста». Он не спеша двигался за ними, не сокращая дистанции. «Зело настойчив! — подумал Каламатиано. — И это уже становится невыносимым».
Локкарт зазвал его завтра на ужин. Обещал, что супчика с воблой не будет, а Мура постарается приготовить что-нибудь вкусненькое. Она больше не доверяет кухарке и увлеклась кулинарией, и Роберт уже боится потолстеть, потому что съедает все, что она готовит. Локкарт показал, в какого жуткого толстяка он может превратиться. Тема Муры была неисчерпаема. Но все же они простились.
Роберт уже двинулся к Манежу, когда его окликнули. Обернувшись, он увидел рыжеватого человека в белом летнем костюме, который спешил ему навстречу. Приблизившись, незнакомец представился сотрудником норвежского посольства. Локкарт улыбнулся: он действительно где-то его видел.
— Я прошу прощения, что задерживаю ваше внимание, но у меня к вам одно довольно деликатное поручение… — Незнакомец оглянулся. — Давайте пройдемте сь!
Они не спеша двинулись по Тверской.
— Дело в том, что наши коллеги из немецкого посольства разгадали шифр большевиков и вот уже два месяца перехватывают их шифрованные донесения, из которых они выяснили, что секретная служба Ленина знает цифровой код, которым вы пользуетесь…
— Мой шифр? — Локкарт даже остановился.
— Да.
Голубые глаза незнакомца подернулись легкой тенью грусти.
— Но как?..
Незнакомец развел руками.
— Извините, я совсем не то хотел спросить, — проговорил Локкарт.
— Это произошло два месяца назад.
— Два месяца?!
Локкарт стал вспоминать все последние сообщения за последние два месяца и ужаснулся: вернувшись из Вологды, он отослал Бальфуру большое послание по результатам переговоров, изложив позиции послов Франции и Америки по отношению к Ленину. Они сводились к одному: активная помощь внутренней оппозиции как деньгами, так и вооружением для свержения настоящего правления. Объединение всех антиленинских организаций, которые подробно перечислялись с указанием фамилий их руководителей, в единый контрреволюционный фронт. Цель нового политического образования — создание и введение в действие нового демократического правительства уже к осени этого года. На этом совещании трое послов — Локкарт как бы причислил себя к ним — договорились: просить руководство стран Антанты помочь внутренней оппозиции России высадкой десанта и началом боевых действий.
И теперь выходит, что сегодня, когда Ленин подходил к ним, он знал обо всем, и об этом заговоре тоже. Вот почему он так холодно поздоровался с ним и ядовито спросил: «Что еще затевает ваш Ллойд-Джордж?» И эти рассуждения о риторике, за которую приходится дорого платить. Знал обо всем и Троцкий. Но зачем он пригласил его обедать? Может быть, хотел переговорить с ним об этом наедине и откровенно, а Локкарт потащил за собой Каламатиано. И откровенного разговора наедине не получилось.
— Я понимаю, что вам нелегко было услышать такое, — извиняющимся тоном проговорил норвежец. — Прошу прощения, что именно я явился для вас вестником столь драматического известия. Но, как говорится, лучше поздно, чем никогда. Мои немецкие коллеги готовы в качестве компенсации передать вашему правительству шифр большевиков, чтобы и ваши службы могли перехватывать их донесения. Вы меня слышите, господин Локкарт?
— Да-да, я слышу…
— Если вы сочтете это приемлемым, то позвоните мне в посольство. — Норвежец передал Локкарту свою визитку. — Всего наилучшего! Буду ждать вашего звонка. До свидания!
— До свидания…
Норвежец приподнял шляпу и удалился.
Локкарт задумался. Самое любопытное заключалось в том, что, как только они поселились в Хлебном переулке, квартира никогда практически не пустовала. Даже если уходили они с Мурой, то в квартире оставался Хикс, человек не робкого десятка, имеющий оружие и способный отразить любой вооруженный напор. А когда уходил Хикс, в доме оставались они с Мурой. Кто же тогда мог похитить шифр? Мура? Хикс? Или их говорливая, с маля-винским лицом кухарка? Но тогда она должна на кого-то работать, — на Дзержинского, Троцкого? — что совершенно невозможно представить, а кроме того, последняя приходит, когда кто-то обязательно есть дома, и вряд ли она смогла запомнить, выучить шифр. Хикс исключается. Но не Мура же!
24
Брауде бежал, когда его перевозили из Бутырок на Поварскую, в тюрьму ВЧК. Он уже понял, что трибунал чистая формальность, никакого отдельного заседания специально для него устраивать не станут, а впишут его фамилию в протокол предыдущего, чтобы иметь законный повод поставить его к стенке. Одним бывшим капитаном царской армии больше, одним меньше, какая большевикам разница. Тракман бы и слушать не стал его объяснений о том, что капитана подставили, что он не собирался похищать оригинал приказа Троцкого, а бросил бумажонку на стол этому мальчишке Ясеневскому и не расписался лишь потому, что за суматохой обо всем позабыл, а кроме того, его поторапливал Синицын. Но с утра после похмелья голова трещала, как турецкий барабан, по которому что есть мочи колотили палками, и Брауде если и слышал вопросы своего начальника, то все равно ответить на них не мог. Все его силы уходили на то, чтобы стоять навытяжку и не падать.
Впрочем, Паша один раз открыл рот, чтобы попытаться все же объясниться, но вместо слов на лицо выползла кривая ухмылка.
— Да брось ты! — единственное, на что у Паши хватило сил, но и то выплюнуть эти три слова скороговоркой и вместе с облаком отвратительного перегара, отчего лицо Марка побагровело.
— Арестовать его! — рявкнул Тракман.
Брауде моментально скрутили и отвезли в Бутырскую тюрьму.
Когда его выводили из кабинета начальника Военконтроля, он бросил ненавистный взгляд на Лес-невского, и мальчишка сразу же побледнел, из чего нетрудно было понять, что этот недоделанный юнкер его подставил намеренно. Но зачем, ради чего? Паша отбил у него возлюбленную, мешает его карьере в разведке? Что за черт?! Какого рожна понадобилось этому мальчишке затевать столь подлую провокацию? Он и знать не знает Лесневских, это Синицын пестует мальчишку, носится с ним, как с родным племянником, рассказывая Брауде о своей дружбе с отцом Пети. Стоп! Петя не мог сам додуматься до такой гадости, и по всему выходит, что это затея Синицына?.. Но где подполковнику он перешел дорогу?.. А ведь верно, Ефим Львович торопил его в тот день, подталкивал, подгонял, напоил… Стоп! Синицын перед уходом сказал ему: «Двинули, а то меня один клиент поджидает с известием». Клиент, то есть осведомитель. Но ни с каким «клиентом» Синицын не встречался и водки намеренно взял много, чтобы его крепко подпоить. Потому что что? Потому что знал: Лесневский оригинал подсунет ему в ящик, где его найдет Тракман, и само собой сфабрикуется обвинение:
Если б Паша хотя бы догадывался, какой суровой каре его подвергнут, он бы в ножки кинулся и быстро бы все объяснил начальнику. Он не знал, что Синицын еще раньше провел свою работу и посеял страшные подозрения в уме Тракмана относительно Брауде. И действительно: капитан уже две недели следит за Каламатиано, а ни одной явки, ни одной встречи грека с его агентами или вообще с кем-либо из русских не зафиксировано, а постоянные проколы Паши: то влез в квартиру английского консула, то просидел целый день у не ведомой никому четырнадцатой квартиры, а потом еще неделю разбирался с ее жильцами — Синицын еще не знал, что хотел арестовать чекиста Головачева, — все это наводило на грустные мысли: либо Брауде вообще непригоден к работе в Военконтроле, либо тут сознательный саботаж. Тракман согласился со вторым: саботажа завуалированной форме, потому что пройти школу фронтовой разведки и допускать такие промахи может только идиот, а Паша производит впечатление неглупого человека.