– Наверняка с этим шляхтичем бежала! – не удержавшись, выпалила старшая покоивка, которая терпеть не могла Елену.
Поначалу управитель отмахнулся от слов «глупой бабы», но слуги, подававшие на стол в тот день, когда случилась ссора между Чаплинским и Брюховецким, в один голос заявили, что пани вела себя очень подозрительно. Словно подзуживала гостя, чтобы не случилось примирения, к которому толкало прочее «пышное панство».
– От такой всего можно ждать! – поддержала их старшая кухарка. – Она же верную камеристку свою по щекам отхлестала и вышвырнула за ворота! Как собаку какую-то, прости Матка Бозка… Как вспомню Дануськины слезы да ее слова: «Не поминайте лихом, помолитесь за меня», – сердце кровью обливается от жалости! – Она даже всхлипнула, будто не шипела в свое время за спиной Дануськи: «Белоручка, панская прихлебательница!» – Точно, к шляхтичу тому побежала, с ним и уехала, бесстыжая! Тьфу! Носит же земля таких паскудниц!
– Ты язык-то придержи, пока его тебе не укоротили! – нахмурился управитель. Но решил на всякий случай съездить в ту самую корчму и потолковать с хозяином.
Корчмарь поначалу упирался: мол, шляхтич тут точно ночевал, но следующим утром, едва рассвело, уехал, даже без завтрака, так спешил куда-то… А никакой пани не было, упаси Матка Бозка! Стоял на этом твердо и даже крестился. Управитель, придя в отчаяние из-за того, что ниточка может порваться безо всякой пользы, повысил голос, грозя корчмарю суровыми карами за сокрытие правды. Мол, речь идет о попытке мужеубийства, и всякий, кто помогает злодейке избежать заслуженного наказания, становится соучастником ее преступления. При виде испуга, мелькнувшего в глазах хозяина корчмы, возликовал: похоже, на правильном пути!
– Признавайся, пока не поздно! Она ведь была тут, верно? Была?! Не скрывай, не то большую беду на себя накличешь! Хорошо еще, если только тюрьмой отделаешься, а могут и повесить.
– Б-была… – кое-как промямлил корчмарь. – Велела никому не говорить…
– Ну-ка выкладывай все до донышка! – решительно потребовал управитель, подступив вплотную и напустив на себя грозный вид.
Через несколько минут он получил всю необходимую информацию. Да, пани явилась в корчму глубокой ночью, без сопровождающих и даже без прислуги. Ужасно неприличный поступок! До чего докатилась Речь Посполитая… Мало того – потребовала провести ее в комнату, где спал посторонний пан! Клялась, что дело срочное, что речь идет о человеческой жизни, даже целый злотый дала, чтобы корчмарь не препятствовал. Вместе с тем паном и уехала, причем так спешно, будто за ними кто-то хотел гнаться.
– Куда они уехали? В какую сторону?! – рявкнул управитель.
– А вон в ту! – и испуганный корчмарь указал на юг.
– Послы от государя русского к твоей гетманской милости едут! – доложил Выговский. – Вот, только что грамоту доставили. Скоро будут на землях твоих.
Хмельницкий нетерпеливо выхватил протянутый лист, вчитался, стараясь унять заколотившееся учащенно сердце.
– Дождались наконец-то! Хотя… – брови гетмана недовольно насупились. – Дьяк Бескудников во главе. Не боярин даже – простой дьяк! Да, невысоко ценит меня государь всея Руси.
На лицо Богдана наползла тень. Он покачал головой, словно отгоняя дурные мысли.
– Не бери близко к сердцу, пресветлый гетмане! – заторопился генеральный писарь. – Ты же сам говорил, что у царя Алексея руки связаны вечным миром с Варшавой. Поэтому если и станет нам помогать, то втайне и помалу, лишь для вида… – Выговский вкрадчиво понизил голос. – Пусть твоя гетманская милость вспомнит мои слова, сказанные подо Львовом! Раз из Москвы помощи нет, надо выторговать выгодные условия у Сейма. Сейчас у нас на руках все козыри, можно давить и требовать…
– Я помню твой совет, Иване. И храню в памяти, – кивнул Хмельницкий. – Ежели другого пути не будет, так и поступлю. Но сперва все-таки поговорю с дьяком и с другими посланцами. Узнаю, с чем их государь московский прислал. Может, невеликий чин – лишь для того, чтобы не злить короля и Сейм раньше времени. Дай-то бог!
Гетман перекрестился. Генеральный писарь торопливо последовал его примеру.
– А что с этим советником и с его спутницей-самозванкой, которых пригрел Ярема? Хоть что-то новое удалось узнать? – спросил Богдан.
Выговский сокрушенно развел руками:
– Несколько раз отправлял я лазутчиков, выбирая самых лучших! Чтобы и умелыми были, и осторожными, и разумными… Ни с чем вернулись, уж не прогневайся, пане гетмане! Достоверно известно лишь, что Яремин советник засел в крепости, наспех сооруженной, в самом сердце волынских владений князя. И баба его там же. Попасть в крепость нечего и пытаться, стража бдит днем и ночью. Пускают лишь тех, кого знают в лицо, или посланцев князя с его грамотами. Каждую подводу, каждый воз осматривают со всем тщанием, нигде не спрячешься.
Хмельницкий недовольно хмыкнул:
– Так что же, советник этот так и сидит в крепости бирюком, даже носа наружу не высовывает?
– Если и выезжает, то лишь с сильной охраной. И с нею же возвращается. Приказ самого Яремы!
– Да, хорошо бережет его князь… Видать, он для него и вправду очень важен! Ну, а люди этого самого советника? Неужто по шинкам не ходят?
– В том-то и дело, что нет! Шинкари сами диву даются… Все что нужно туда привозят, а выхода нет никому.
– Однако! – гетман удивленно покачал головой. – Да что же там творится, в крепости этой окаянной?! Может, нечистой силой пахнет? Тьфу! Сохрани и помилуй… Ну, а что хоть в округе об этом слышно? Неужели поселяне языки не чешут? В тех же шинках…
– Еще как чешут, милостивый гетмане! – вздохнул Выговский. – Хоть и с опаской, страшась Яреминого гнева. Болтают разные вещи, вплоть до таких, что впору креститься и шептать: «Чур меня!». Наши люди все слышали. Да много ли толку от этих сплетен… Болтают, к примеру, что из-за ограды часто доносился гром, будто пушки палили. Ну что за нелепица! С какой стати внутри крепости из пушек бить? Или того пуще: будто бы этот советник приказал готовить для Яремы великое множество лошадей и кормить их под пушечный грохот. Ну не глупость ли?!
– Погоди, погоди… – насторожился Хмельницкий. – А вот об этом надо поразмыслить!
Генеральный писарь инстинктивно подался ближе:
– Так пан гетман уверен, что это серьезно?
– Не так чтобы совсем уверен… Но все сходится! Сам подумай: для чего нужно отучать лошадей от боязни пушечной пальбы? Чтобы в бою не испугались, не начали метаться! Значит, Ярема готовится к войне. Хоть и рядился на заседании Сейма в тогу миротворца, а жаждет лавров победителя! Волчью натуру не переделаешь. Да если еще этот советник подзуживает…
– Более чем правдоподобно! – кивнул Выговский. – Одного лишь не могу понять: ведь у князя полным-полно конников, зачем новые-то лошади понадобились, да еще в немалом количестве?
– В том-то и дело! – возбужденно воскликнул гетман. – Он хочет разбить нас вдребезги, с землею смешать, чтобы от войска нашего одно воспоминание осталось. А главная ударная сила у него какая? А? – Хмельницкий испытующе посмотрел на собеседника.
– Гусары! – выдохнул Выговский.
– Да, Иване! Именно: гусары! Ярема решил увеличить их количество, и многократно. Даже одна-единственная хоругвь – страшный враг в бою, а если их будет добрых два десятка, а то и больше? Найдется ли сила, способная остановить?
– Пушками – в упор! – неуверенно промолвил генеральный писарь.
– Так-то оно так, но, если гусар слишком много, это не спасет. Треть положим или даже половину, а оставшаяся-то половина уцелеет и казаков сомнет. Вот если бы лошади перепугались, начали метаться да ломать строй… Но ведь не начнут: обучены! Грохотом да пороховой гарью не испугаешь! Ах, Ярема, ах, змей подколодный… – Хмельницкий начал раздраженно ходить взад-вперед, заложив руки за спину и хмурясь. – Все на кон поставил! Это же какие деньги нужны! Боязно и подумать… Одни лошади чего стоят, а еще доспехи, оружие! Жалованье гусарам, наконец!
– Так ведь богат безмерно… – робко пожал плечами генеральный писарь.
– Да, к горю нашему… А, ладно! – Хмельницкий махнул рукой. – Подумаем, как устранить сию угрозу. Не зря говорили римляне: «Praemonitus praemunitus»[17]! Истинная правда.
– От души надеюсь, что светлый ум пана гетмана справится с этой задачей! – воскликнул Выговский.
После недолгой паузы гетман договорил:
– Вот теперь тем более во что бы то ни стало надо склонить царя Алексея к помощи. Как прибудет посольство, примем со всей пышностью, какая только возможна. Кормить-поить будем до отвала, лучшие покои отведем, на богатые дары не поскупимся. Слава богу, казна войсковая полна – после Пилявиц да Львова!
– Полна, пане гетмане! – подтвердил генеральный писарь.
– Да, и еще… Этого ляха, Беджиховского, с ними и отправим в Москву, как обратно поедут. Пусть царь увидит, что волю его чтим, – многозначительно усмехнулся Хмельницкий. – Лях все равно больше не нужен.
Возвращаясь, мы были готовы к любому приему со стороны дражайших беременных половин. Начиная от идеального варианта в виде радостных хлопот: «Устали небось, замерзли, бедные, так горячий ужин ждет, банька натоплена!», заканчивая недовольным фырканьем: «Все шляетесь где-то, а жены побоку, на них вам наплевать!» Но только не к зрелищу, представшему нашим глазам.
За столом сидели Анжела, Агнешка и та самая пожилая служанка, которая первой осчастливила меня известием о «ребеночке». С самодельными картами в руках. Посреди стола виднелся лист бумаги с расчерченной «пулькой». Возле Анжелы стоял еще письменный прибор. Женщины так увлеклись своим делом, что даже не заметили нашего прихода.
– Шесть пик! – возвестила моя женушка.
– Э-э-э… Пожалуй, я пас! – робко отозвалась Агнешка.
– Ой, боязно… Но рискну, проше пани… Мизер! – объявила служанка. – Ой! – она, взглянув в дверной проем, ахнула, выронила карты, испуганно прижала ладони ко рту, затем поспешно вскочила и стала кланяться. – Пшепрашем, панове…