– Что это?! – еле вымолвил Тадеуш, выйдя из ступора.
– Это, проше пана, карточная игра под названием «преферанс». Очень популярная… э-э-э… (я только чудом не ляпнул: «в наше время») в Москве. Конечно, только в высшем обществе!
– Совершенно верно! – расплылась в улыбке Анжела. В глазах любимой блондиночки так и плясали чертенята. – Надеюсь, пан Тадеуш не будет в претензии, что я научила его супругу правилам?
– Ах, Тадик, это так интересно! – покраснев, промямлила Агнешка. – Надо же найти хоть какое-то развлечение! В четырех стенах скоро волком завоешь… А пани Анна была так любезна, что ознакомила меня с этой игрой. А поскольку в нее играют втроем или вчетвером, понадобилась третья участница. Вот мы и… – не договорив, Агнешка кивнула в сторону перепуганной служанки.
Видя, как багровеет лицо моего первого помощника, я поспешил вмешаться:
– Ужин, надеюсь, готов? Мы зверски устали и проголодались!
После сытного угощения за княжеским столом такая фраза прозвучала просто нелепо. Но надо же было разрядить обстановку! Ох, Анжела, Анжела… Ладно хоть не на раздевание играли!
Чем ближе было к местам, где уже не действовала ни коронная власть, ни рука великого гетмана Литовского, тем беспокойнее и мрачнее становились владельцы маетков и постоялых дворов. Хоть и храбрились с виду и пытались скрыть тревоги свои за напускной беззаботностью, а все же было видно: боятся, да еще как!
«Супругов Брюховецких» принимали охотно, давая кров и пищу. Шляхтичи – соблюдая стародавний обычай гостеприимства, корчмари – потому что деньги лишними никогда не будут. Но изумленно округляли глаза, узнав, что пан и пани собираются ехать в места, находящиеся под контролем мятежников.
– На бога, это же опасно, очень опасно! Там творится такое, что и говорить-то страшно, волосы дыбом встают! Для чего подвергать себя ужасному риску? – твердили они.
У Брюховецкого хватало ума не ссылаться на охранную грамоту, выданную ему Хмельницким при освобождении из плена, которую он бережно хранил за пазухой. Один Езус ведает, какая тогда будет реакция гостеприимных хозяев… Вместо этого он сокрушенно разводил руками: мол, сам в полной мере осознаю, какой опасности мы подвергаемся, но дело совершенно неотложное, причем требует присутствия обоих супругов сразу. Иначе ни в коем случае не взял бы с собой пани! Будем уповать на милость Матки Бозки, сына Ее и святых угодников.
Елена молча кивала, молитвенно складывая руки и что-то беззвучно шепча. Взглянешь со стороны – безупречная жена, покорная и молчаливая.
На деле же в ее душе бушевала буря противоречивых чувств. С одной стороны, она была искренне благодарна шляхтичу за то, что согласился выдавать себя за мужа, охранял ее в дороге, вел себя безупречно, как подобает благородному рыцарю. С другой же… Все хорошо в меру! Неужели она не пробуждает в нем ни малейшего желания? Раз за разом, тщательно заперев дверь опочивальни, укладывается спать на полу, отвернувшись от нее, будто от зачумленной. А ее слова, что пану незачем переносить такие неудобства, пусть тоже ложится в постель, места хватит, – попросту пускает мимо ушей. И никаких попыток повести себя «неподобающе»! Хоть бы попробовал подсмотреть, будто случайно, или дотронуться… Черт знает что! Этак начнешь сомневаться в своей привлекательности, а какая женщина такое стерпит?!
«Монах какой-то, а не шляхтич!» – с нарастающим раздражением думала пани Чаплинская. И все чаще ловила себя на крамольной мысли: интересно, если она, отринув подобающую женщине сдержанность и застенчивость, открыто предложит себя, как поступит спутник? С радостью заключит в объятия и одарит любовью или с ужасом попятится, шепча: «Изыди, сатана!», будто святой великомученик от беса-искусителя?
Глава 12
На сопредельной земле посланцев русского государя уже ждал большой отряд казаков во главе с командиром Гадячского полка Кондратом Бурляем. Встреча была торжественной, с хвалебными речами, на дьяка Бескудникова смотрели с благоговением и даже робостью, будто на человека, приближенного к царской особе. Посланец просто млел от такой чести, вознесшись в собственных глазах до небес.
– Меду в слова подпусти, да побольше! – так напутствовал гетман Бурляя. – Не гляди, что простой дьяк. Обращайся, будто с думным боярином! Но чтобы тот все принял за чистую монету! Так надо.
Полковник кивнул, многозначительно улыбнувшись.
– Надо – значит сделаем, батьку! Не тревожься. Уж если басурман вокруг пальца обводил, так неужели здесь оплошаю!
И не оплошал. Всю дорогу от рубежа до Белой Церкви лез из кожи вон, стараясь, чтобы дьяк был доволен. Постоянно интересовался, удобен ли возок, нет ли какой нужды в чем, хорошо ли спалось. А чтобы высокий гость в пути не скучал, на привалах да перед тем, как отойти ко сну, рассказывал истории из своей жизни. Благо было чем похвалиться! Дьяк Бескудников внимал речам со снисходительно-царственным видом, зато Степка Олсуфьев слушал полковника с округлившимися глазами, думая: «Вот же герой!» Перед глазами будто вставали берега Туретчины, к которым несся Бурляй во главе флотилии стремительных кораблей – «чаек», чтобы вызволить из басурманской неволи собратьев по вере… Описание же штурма Синопской крепости вообще привело новика в восторг, граничащий с религиозным экстазом.
– В Синоп, ежели угодно знать высокой вашей милости, наряду с Трапезундом[18] да Кафой, привозят более всего невольников. Там же и продают в рабство… Страшное место, Богом проклятое! – говорил Бурляй, лицо которого при этих словах будто окаменело, лишь глаза загорались жарким пламенем. – Много добрых казаков в тот день там полегло, однако же крепость, что вход в гавань прикрывала, взяли, сотни христианских душ спасли и на родную землю вернули. А заодно спалили несколько басурманских кораблей и псов неверных покрошили без счету! Было это двадцать четыре года назад, а до сих пор все перед глазами стоит, будто только вчера случилось.
Дьяк небрежно кивал, что ужасно возмущало Степку: как можно оставаться равнодушным, слушая про такие геройские дела?!
– Не буду хвастаться, однако же славу мне тот поход принес, и немалую. Турки зубами скрипели, слыша про Бурляя, зато кобзари про меня и казаков моих пели, восхваляли…
«Еще бы!» – восторженно думал Степка, хоть и не имел понятия, что же это за кобзари такие. Наверное, вроде гусляров.
А потом Бурляй вспоминал про свою службу в реестре, про то, как прослышал об универсалах «батьки Богдана» и примкнул к нему. После чего рассказ зашел о поездке в Бахчисарай, куда полковник сопровождал гетмана и сына его Тимоша, коему предстояло стать заложником при дворе крымского хана.
«Да как же так можно! – растерянно думал Степка. – Родного сына оставить в заложниках у басурман! Видать, нужда была крайняя… Прости господи!»
Новик непритворно обрадовался, узнав, что Тимош недавно вернулся к отцу живым и здоровым и сейчас также находится в Белой Церкви.
Получив донесение от гадячского полковника, Хмельницкий дважды прочел его, внимательно вглядываясь в каждое слово. Потом задумался, постукивая кончиками пальцев по столу и озадаченно хмурясь. Наконец многозначительно усмехнулся и велел позвать сына.
Тимош явился почти сразу. В глазах гетманенка так и читалось: «Может, хоть какое-то поручение дадут? Надоело безделье!»
– Сынку, важное дело у меня до тебя! – промолвил Богдан, стараясь скрыть за напускной строгостью отцовскую нежность и любовь. – Садись. Полковник Бурляй, что послан был мною встречать русское посольство, прислал лист…
Он неторопливо прочел вслух донесение Кондрата. Тимош изо всех сил старался сидеть спокойно, чинно, как и подобало сыну такого знаменитого отца. Но видно было, что это давалось ему нелегко! Горячая подростковая кровь так и кипела в жилах, властно требуя выхода.
«Учись, сынку, учись терпению да выдержке! – мысленно усмехнулся гетман. – Тебе еще меня заменить придется, когда настанет срок».
– Вот и все, – закончив чтение, Богдан сложил письмо и спрятал в верхний ящик стола. – Что скажешь?
Гетманенок растерянно пожал плечами:
– Прости, батьку… Не ведаю, что и ответить! Посол Бескудников благополучно прибыл во владения твои, и слава богу. Доберется до Белой Церкви – сам узнаешь, с чем его к тебе государь русский отправил.
– Так-то оно так… А странного ничего не заметил? Или подозрительного?
– Нет…
– Эх, молод ты еще! – снисходительно-любяще усмехнулся Богдан. – Сам помысли: с чего это вдруг Бурляй про дворянского сына, который состоит при особе посла, начал писать, да еще так подробно? Учти, гадячский полковник – матерый волк, такое в жизни повидал и испытал, что тебе пока и в страшном сне не приснится! Он все насквозь видит… Значит, чем-то заинтересовал его этот юнак. Точнее – новик! Так в Москве молоденьких дворян зовут, какие только на службу поступили.
– Но чем же он мог ему приглянуться? – поднял брови Тимош.
– Прибудет Кондрат – расспрошу подробно. А пока что можем лишь гадать… По всему выходит, что новик этот не прост. Ох не прост! Бурляй ясно пишет: положением своим тяготится, посла едва терпит. С чего бы? Такая удача новику выпала – государево поручение выполнить! А он кривится…
– Может, этот самый посол без меры занудлив, придирчив? – предположил гетманенок.
– Может быть. Но скорее причина в другом. Я не я буду, ежели новику какое-то тайное поручение не дали! – возбужденно произнес Богдан, хлопнув ладонью по столу. – Тем паче Кондрат предупреждает: посол не больно-то умен, зато спесив и на лесть падок. А любое посольство – это еще и разведка, понял, сынку? Они как лазутчики: говорят, а сами подсматривают да подслушивают. Только ведь лазутчик умным должен быть! Похоже, главный лазутчик-то у них – тот самый новик. Вот поэтому он начальством дьяка тяготится. Тайное поручение, может, от самого государя, честь-то какая! А на людях должен кому-то прислуживать.