лномочия, не уважает Сейм, ведет дела за его спиной, склоняется к тираническому правлению! Именно эти грязные поклепы разбили благородное сердце короля и свели его в могилу раньше срока. Клянусь всеми святыми, я старался защищать его как только мог, выводил из-под удара, отрицал все обвинения, доказывая их лживость и абсурдность…
– Истинная правда! Я сам тому свидетель! – возбужденно воскликнул Ян-Казимир. – Пан канцлер вел себя очень благородно и мужественно.
– Увы, с тем же успехом я мог обращаться к глухой стене! – продолжал Оссолинский. – Меня же и облили грязью, обвинили в измене Отчизне, в сговоре с чужеземцами, в стремлении унизить Сейм и растоптать наши законы и устои. Редкие здравые голоса просто тонули в потоке лжи и ненависти. Слепцы… Глупые слепцы! – он медленно покачал головой. – А ведь все могло выйти совершенно по-другому! Мы возглавили бы священную войну против турок, а нашей главной ударной силой, острием оружия, были бы казаки Хмельницкого! Такой простой, изящный ход – и нет больше бунтарей в русских воеводствах, этого вечного источника головной боли. Самые необузданные и горячие погибли бы, остальные, получив богатую добычу, присмирели бы, обленились… И в крае восстановился бы покой.
– Воистину так! – кивнул Ян-Казимир.
– Главное, все было уже решено, сам Хмельницкий целовал руку короля и клялся в верности. Надо же было крикунам все испортить! Задело, видишь ли, что столь важный вопрос решается без них! Болтуны проклятые… – лицо канцлера исказилось от бессильного отчаяния.
– Не зря на родине моих предков недавно возникло выражение: «Польский риксдаг»[23], что означает бесконечные и бессмысленные разговоры, не приводящие ни к какому полезному итогу, – вздохнул Ян-Казимир. – Впрочем, что толку сетовать на глупые порядки, если мы не можем их изменить? Не будем отвлекаться. Сейчас главный вопрос: что делать с этим? – он ткнул пальцем в лист пергамента. – Как понять поведение одного из самых влиятельных магнатов государства? Это же… Як бога кохам, просто слов нет! Приличных слов, во всяком случае!
Вскочив на ноги, король принялся возбужденно расхаживать по кабинету, жестом приказав канцлеру, начавшему было подниматься со стульчика, сидеть.
– Он что, хочет втянуть нас в войну с Московией? Порушить Вечный мир? Ему мало, что его предки приютили Лжедмитрия, дали людей и денег для похода на Москву?[24] Хочет последовать их примеру и посадить на московский престол нового самозванца… тьфу, то есть самозванку? О Езус, да о каком здоровье тут вообще можно говорить! – простонав, король схватился за голову. – Временами я страшно жалею, что согласился занять трон… Ах, будь вместо меня прадед!
Снова усевшись, Ян-Казимир долго молчал. Его взор был устремлен в быстро темнеющее окно, за которым кружились мелкие редкие снежинки. Оссолинский почтительно ждал.
– Что нам делать, как поступить? – спросил наконец король. – Вызвать Вишневецкого, потребовать объяснений перед коронным трибуналом?
– Но на каком основании? – развел руками канцлер. – Пока у нас нет никаких доказательств. Слова, пусть даже царские, – это лишь слова… Если князь рассмеется и отвергнет все обвинения, твоя королевская милость окажется в очень неловком положении.
– Значит, надо добыть эти доказательства! – решительно заявил правнук Густава Вазы. – Я должен рассчитаться с ним. Именно князь Иеремия был самым ярым обвинителем моего несчастного брата. До сих пор помню его ехидные слова и оскорбительный тон, будто это было вчера. Он издевался над братом, буквально втаптывал в грязь, упиваясь своей безнаказанностью! Бедный Владислав чуть не плакал от такого унижения… – Ян-Казимир осекся, заморгал, делая вид, что соринка попала в глаз.
Канцлер Оссолинский из деликатности отвел взгляд в сторону. Подданные не должны видеть слез монарха, даже столь ограниченного в правах, как король Речи Посполитой…
– Пани… Слава Езусу и Матке Бозке, мы нашли вас! – всхлипывала Дануся, взволнованная едва ли не больше госпожи. – Как будет рад пан гетман! Я добралась до него, передала письмо! Ох, что пришлось пережить по пути – словами не опишешь!
– Милая ты моя… – бессильно и счастливо выдохнула Елена. Голос ее прервался, потекли слезы.
– Как пани чувствует себя? Все в порядке? – спросил здоровенный казак с угрюмым лицом, пристально глядя на женщину.
– Да, мне уже гораздо лучше, все в порядке, благодарю пана… э-э-э…
– Это пан полковник Лысенко, близкая к гетману особа! – заторопилась Дануська. – Очень храбрый человек, а уж какой учтивый и заботливый! Самая благородная шляхта могла бы брать с него пример! Я под его опекою чувствовала себя как у Езуса за пазухой.
Елена заставила себя ласково улыбнуться полковнику, который отчего-то пугал ее: слишком уж недобрые глаза были у этого человека.
– Прошу пана принять мою искреннюю признательность. И за себя, и за мою верную камеристку. Я в долгу и постараюсь отплатить добром за добро.
– Кх-м! – смущенно закашлялся Вовчур, отправивший столько «благородной шляхты» на тот свет, что можно было сбиться со счета. – Спасибо на добром слове. Однако же, если пани пришла в себя, стоит поторопиться с отъездом. Места здесь опасные, один бог знает, кого сюда принесет и в каком количестве.
– Поддерживаю! – донесся сбоку слабый, но очень знакомый голос. – Весьма разумный совет.
Елена чуть не ахнула. Она же совсем забыла про Брюховецкого, поглощенная своими переживаниями! Краска стыда залила ей лицо. Как можно быть такой неблагодарной!
Пани Чаплинская поспешно повернулась и увидела шляхтича с перевязанной головой, сидевшего на расстеленной попоне.
– Матка Бозка! Пан ранен? – вскрикнула она.
– Пустяки, – отмахнулся Брюховецкий.
– Однако пан отменно умеет рубиться! – уважительно пробасил Вовчур. – Но, если бы Дануся не закричала: «Пани Елена!», быть бы ему покойником. Слава богу, я успел понять, что, раз человек защищал хозяйку Дануси, стало быть, друг ей, а не враг. Вот потому и огрел по голове плашмя, а не лезвием. – Разведя руками, полковник смущенно уточнил: – Уж извиняюсь, уговаривать было некогда, да пан сгоряча и не послушал бы.
– Я не в претензии, – отозвался шляхтич, морщась то ли от боли, то ли от досады. Было видно, что самолюбие отменного фехтовальщика жестоко уязвлено.
– Но… Но, если плашмя, отчего же у пана перевязана голова? – растерянно спросила Елена.
Брюховецкий промолчал. За него ответил Вовчур:
– Когда падал, ударился о полозья возка… Что же, со всяким могло случиться.
Беременным женщинам многое прощается.
Беременные женщины плохо владеют собой и сами не знают, что им взбредет в голову.
Беременных женщин нельзя нервировать.
И так далее, и тому подобное…
Мне это было известно. До поры до времени – теоретически. Теперь познал и на практике. Поэтому, уже собираясь ко сну, постарался поговорить с Анжелой как можно деликатнее.
– Милая, поверь, я понимаю, что вам с Агнешкой скучно. Но разве нельзя было найти какое-то другое развлечение вместо карт? Тадеуша чуть удар не хватил…
– Какое? – подозрительно ласково отозвалась моя благоверная, медленно укрываясь одеялом. Она теперь вообще все делала неторопливо, степенно, будто боялась потревожить драгоценный груз под сердцем. Скоро, наверное, начнет ходить, переваливаясь по-утиному… – Пойти в театр, на концерт, в боулинг, ночной клуб или 3D-киношку? А может, на стриптиз-шоу?
– Ой, ну не надо язвить! Я же серьезно.
– Да и я не шучу… Ладно, привыкнет твой Тадеуш! Не переживай за него.
– С чего это он мой? – усмехнулся я, также укрываясь одеялом.
Погасить свечу я не успел. Разразилась супружеская сцена. Мне было высказано, что я провожу с паном полковником гораздо больше времени, чем с законной женой. Как, впрочем, поступает и Тадеуш с бедной Агнешкой! Что все мужики – бессовестные эгоисты на генетическом уровне. И вообще, она не удивится, узнав в один прекрасный день, что нас с Тадеушем связывают не только чисто служебные отношения. Достаточно посмотреть, с каким восторгом молодой поляк глядит на меня! И не нужно так таращить глаза и свирепо хмуриться, она не из пугливых. И, черт побери, если она ошибается, пусть муж немедленно докажет ее неправоту. Делом докажет, а не словами! Сколько времени у нас уже не было секса?!
Я мысленно простонал, помянул яркими и образными словами свою тещу и задул свечку… От подробного описания последующих событий позвольте воздержаться.
Погода стояла просто великолепная: слабый мороз, чистейшее светло-голубое небо до самого горизонта, спокойный воздух без малейшего дуновения. Ослепительно-белый снег накрыл землю толстым пушистым покрывалом. Такой спокойной, умиротворяющей была эта картина, что сторонний наблюдатель нипочем не догадался бы, какие лютые страсти кипели в здешних местах считаные месяцы назад, сколько крови и слез пролилось.
– Едут! Едут, пресветлый гетмане! – взволнованно воскликнул кто-то из передовых казаков.
Хмельницкий поднес ладонь ко лбу, защищая глаза от слепящего солнца. Напрягая зрение, он разглядел вдали конную колонну, за которой двигались несколько возков. Всадник, ехавший первым, был похож на Бурляя. Через некоторое время, когда расстояние сократилось, гетман убедился, что зрение не подвело: это в самом деле был командир Гадячского полка.
– Вот и дождались, сынку! – улыбнулся Богдан Тимошу. – Ну, с божьей помощью встретим послов, да как следует. Помни, о чем мы с тобой говорили! Давай, трогай! – эта команда относилась уже к казаку, державшему вожжи.
Заскрипел снег под полозьями. Большие, выстланные медвежьими шкурами сани гетмана (он специально велел приготовить их для встречи русского посольства, вместо закрытого возка) заскользили по дороге. Вслед за ними тронулись такие же сани, где сидел гетманенок.