– Я позволил ему остаться здесь и записал в свой реестр. Ведь отправить его обратно – обречь на верную смерть. Хвала Езусу, черная неблагодарность пока еще не входит в весьма длинный перечень моих недостатков, – усмехнулся Иеремия. – В конце концов, он добровольно во всем признался, не пытаясь убить меня. Позже решу, где лучше его использовать.
– С позволения ясновельможного, мне бы хотелось допросить этого человека…
– Сию минуту распоряжусь, чтобы его привели. Вот только зачем? – удивился Иеремия. – Уверяю, он рассказал все. Ему не пришлось даже угрожать, слова так и лились.
«Меня терзают смутные сомненья!» – хотелось произнести нетленную фразу из фильма про Ивана Васильевича. Вслух же я ответил:
– Когда речь идет о жизни и безопасности будущего короля, а главное – творца истории, никакая предосторожность не будет лишней!
Елена потянулась всем телом, закинув руки за голову, как довольная, разнежившаяся кошка.
– Ох, Богдане! А ты не боишься, что этот новик мне понравится? – улыбнулась она, подпустив в голос точно рассчитанную дозу ласкового ехидства.
– Да он же еще хлопец! – снисходительно отмахнулся гетман, пожирая любимую горящими глазами. Голос Хмельницкого прозвучал как-то хрипло, напряженно.
– Ну, смотри… Все сделаю, как ты велел. Раз это для тебя так важно.
– То не веление, а просьба… Ой, ластивка моя! Коханая!
– Любый мой… Может, хватит? И так уже к вечере дело идет…
– Ты – моя вечеря! Самая вкусная и пышная! Столько не виделись…
Я с доброй улыбкой слушал взволнованную речь молодого поляка, время от времени кивал и даже сочувственно вздыхал. Всем своим видом демонстрировал дружелюбие и понимание: такого страху натерпелся человек, через такое ужасное искушение прошел! А в душе все больше и больше убеждался: врет, паскуда. Точнее, не говорит всей правды. Уж в этом-то готов был поклясться, человек с моим опытом просто не мог ошибиться в подобной ситуации.
– Проше пана, мне не совсем ясно… – И я снова задавал вопросы, на первый взгляд простые и естественные, временами даже повторяясь. Судя по недовольному лицу пана Дышкевича, начальник княжеской стражи начал терять терпение. Да и Иеремия пару раз недоуменно поднимал брови. Все же понятно, к чему попусту терять драгоценное время?
– Верно ли я понял, что пан Пехоцкий… – Снова звучали вежливые вопросы. И вот теперь уже терпение стал терять несостоявшийся убийца. Если бы князь с самого начала не предупредил: «Пан должен отвечать на вопросы моего первого советника со всей полнотой и искренностью, как если бы они исходили от меня самого!» – думаю, поляк бы не выдержал и вскинулся: «А с какой, собственно, стати?!.»
Дышкевич шумно засопел и демонстративно прикрыл рот могучей ладонью, зевая. Счастливчик ты, «Стивен». Тебе, как всегда, все ясно…
– Что же, теперь общая картина мне совершенно понятна! – все с той же доброй улыбкой воскликнул я. – Со всем почтением прошу ясновельможного князя оставить меня наедине с паном Пехоцким. Ненадолго, всего на несколько минут.
Иеремия недовольно нахмурился. Но тут же взял себя в руки, приняв прежний бесстрастный вид.
– Раз пан первый советник считает это необходимым… – Князь поднялся с кресла и пошел к выходу, жестом приказав Дышкевичу следовать за ним.
– И еще осмелюсь попросить: не обращайте внимания ни на какие звуки, которые могут доноситься отсюда! Так надо в интересах дела… Ну-с, пане, а теперь продолжим нашу увлекательную беседу! – обратился я к Пехоцкому, дождавшись, пока закроется дверь. – Точнее, это будет не беседа, а исповедь.
Лицо шляхтича сначала побагровело, потом побледнело. На лбу выступили мелкие капли пота.
– Как пан первый советник прикажет его понимать? Разве он ксендз? К тому же мы не в исповедальне…
– Заткнись, лайдак, и внимательно слушай! – я специально заговорил резким, грубым тоном, обращаясь к шляхтичу во втором лице[36]. – Ты можешь задурить голову князю, но не мне. Со мной такие фокусы не пройдут.
– Да что пан первый советник себе позволяет?! – взвизгнул шляхтич. – Я потребую сатисфа…
Договорить он не успел, согнувшись пополам, упав на колени и судорожно глотая воздух широко раскрытым ртом. После чего получил по ушам раскрытыми ладонями. Больно, эффективно, следов не оставляет, сразу же дает понять человеку, что шутки кончились и разговор пойдет очень серьезный. Тут главное – не переусердствовать. Какой толк допрашивать глухого, у которого порваны барабанные перепонки!
– Мил человек, ты до сих пор не понял, в какую беду попал? – улыбнулся я, присаживаясь на корточки рядом с паном Пехоцким. – Точнее, в какое дерьмо вляпался… Учти: если мне нужно получить от тебя сведения, я их получу. Любой ценой. А если я говорю «любой ценой», это так и значит. И меня не волнует твое самолюбие, внешний вид, состояние здоровья и даже сама жизнь. Все это – мусор, не стоящий ломаного гроша. Главное – заставить тебя сказать правду. И я этого добьюсь. С твоего согласия или без него. Но если ты будешь запираться – станешь калекой на всю оставшуюся жизнь. И князь мне за это ничего не сделает. Посмотри на меня и скажи: я похож на человека, который шутит?
Пан Пехоцкий, немного придя в себя, сначала посмотрел на меня очень нехорошим взглядом, в котором смешались испуг, потрясение и ненависть, а потом попытался ударить. После чего, сдавленно скуля, принялся баюкать у груди вывихнутую кисть правой руки.
– Это еще самое начало… – улыбнулся я и посмотрел ему прямо в глаза, сосредоточившись и постаравшись вложить в этот взгляд все то, чему меня долго и успешно учили. Сашка когда-то говорил: «Командир, ты лучше обругай или ударь! Только не надо так смотреть. Словно всю душу наизнанку выворачиваешь!» – Потом у пана будут сломаны все пальцы, один за другим. А если он и тогда не возьмется за ум, мне придется пустить в дело нож…
И я вкратце перечислил, что именно с ним сделаю. Совсем немного, чтобы от страха не тронулся умом. Но эффект все равно был впечатляющим.
Надо отдать должное пану Пехоцкому: ему было страшно, очень страшно, но остатки польского гонора заставляли пока держаться.
– Кат[37]! – чуть не рыдая, с ненавистью выдохнул он. – Не шляхтич, а презренный кат!
– К твоему несчастью, ты сильно ошибаешься, – грустно улыбнулся я. – Не кат, а профессионал. Хорошо обученный профессионал. Разница колоссальная, уж поверь мне… как там тебя? Бронислав? Или тебе больше нравится имя Бронислава? Это тоже можно устроить… – Мой голос стал вкрадчиво-сладострастным. – Всех-то дел: чик-чик – и проблема решена! А немного погодя, когда пан оклемается и окрепнет…
Через несколько минут, когда я распахнул дверь и почтительно пригласил князя войти, пан Пехоцкий пополз к нему на коленях, истошно вопя:
– Ясновельможный, во имя ран Христовых… Все расскажу, во всем признаюсь, только пусть этот сумасшедший ко мне не приближается!
– Собственно, в его рассказе уже нет необходимости. Он все выложил, до донышка, – пожал я плечами. – Надо отдать должное врагам ясновельможного, план просто превосходный!
Вишневецкий медленно покачал головой:
– Пан первый советник удивляет меня все больше и больше… Так что же они задумали?
И я рассказал будущему королю то, в чем признался обезумевший от страха исполнитель. Он, отвечая на вопросы князя, поведал лишь половину правды. Да, его действительно подослали, чтобы улучить удобный момент и убить Вишневецкого. А вот сцена с раскаянием была придумана и являлась частью всего замысла. Организаторы здраво рассудили, что у их человека тогда будет гораздо больше возможностей попасть на службу к Вишневецкому! Ведь всем известно, что князь придирчиво рассматривает каждого кандидата. А тут – человек падает на колени и со слезами кается в задуманном злодействе. Элементарное чувство благодарности не позволило бы князю ни прогнать его с глаз долой, ни тем более казнить: ведь сам же предупредил, никто не тянул за язык!
Глаза князя вспыхнули, губы плотно сжались.
– Все так и есть?! – срывающимся от гнева голосом спросил он Пехоцкого, распростертого у его ног.
– Да, ясновельможный княже! Литосци[38], молю! – всхлипнул шляхтич.
Вот тут-то Вишневецкий сделал то, чего даже я, при всем своем опыте, не ожидал. С яростным воплем: «Лайдак!» он стремительно размахнулся и огрел Пехоцкого по голове… калейдоскопом, который продолжал держать в правой руке. Тонкостенная деревянная трубка, не рассчитанная на такую нагрузку, развалилась на куски, осколки стекла и драгоценные камни так и брызнули во все стороны…
– Тысяча дьяблов! – воскликнул князь, почти сразу же пришедший в себя. – Прошу прощения у пана Анджея! Такая чудесная вещь испорчена, и из-за кого?! – он, клокоча от ярости, уставился на виновника. – Пан Леопольд, немедля убрать отсюда этого мерзавца! Видеть его не могу! Под замок, на хлеб и воду! Потом решу, что с ним делать…
Дождавшись, когда Пехоцкого вытащили из зала, Иеремия смущенно произнес:
– Пане, у меня просто нет слов, чтобы выразить мою благодарность! Подумать только, я всегда гордился своей проницательностью, и что же? Позволил обвести себя вокруг пальца, поверил этому негодяю! Если бы не пан Анджей…
– Это был мой долг, светлый княже, только служебный долг.
– Скромность – качество, присущее истинно великому мужу! – одобрительно кивнул Вишневецкий. – Но в любом случае пан получит достойную награду. И у меня есть еще одна просьба… – он замялся.
– Изготовить новый калейдоскоп? – улыбнулся я.
– Да! И по возможности скорее!
Глава 24
Будто вернулся тот день, когда Степку Олсуфьева в царских покоях бил нервный озноб. Хотя он не стоял перед Государем и Великим Князем всея Руси, а сидел напротив молодой красавицы. А может, именно поэтому… Бедный новик не знал, куда глаза