Губы Ислам-Гирея растянулись в торжествующей усмешке:
– Хорошая весть! За нее и хорошая награда.
Достав из сафьянового мешочка золотую монету, он бросил ее разведчику. Татарин поймал ханский дар на лету, поцеловал, приложил к середине лба, затем к сердцу, низко кланяясь.
Повелитель Крыма сделал жест, отпуская воина. Тот пятясь выбрался наружу.
Ислам-Гирей снова отпил кислого молока из чаши, вытер губы и хлопнул в ладоши. Один из стражников, стоявших сзади и по бокам от хана, подскочил и согнулся в поклоне, ожидая распоряжений.
– Позвать ко мне мурз и беев. Тотчас же! – приказал хан. И, тихо рассмеявшись, задумчиво произнес: – Гяур Хмельницкий посмел упрекнуть крымских батыров, что они ничего не делают? Интересно, что он скажет, увидев, какую огромную добычу мы захватили! И она достанется только нам! Ведь я ничего не скажу ему ни про этот отряд ляхов, ни тем более про обоз!
Глава 36
Татарский лазутчик, долго следивший за нами, в итоге благополучно убрался, радуясь, что не обнаружил себя. Ну, пусть так думает… Ведь именно так решит и хан, выслушав его донесение: «гяуры» ни о чем не подозревают, нападения не ждут.
– Если бы не строгий приказ пана первого советника, мы бы этой собаке уже пятки поджаривали на углях! – скрипнул зубами один из уланов Тадеуша, закончив рапорт. – Выложил бы все, что знает!
Я приказал ему отдыхать, а сам направился к князю. Доложил, что все в порядке: мы обнаружены, все идет по плану.
– Ну что же… – пожал плечами региментарий-диктатор, покачиваясь в седле. – По плану – значит по плану. Я уже много раз убеждался: пан первый советник знает, что делает. Надеюсь, и сейчас будет то же самое. Командуйте в завтрашнем сражении, пане, как будто меня здесь вовсе нет. Уж если пан сумел переубедить даже насчет судьбы Хмельницкого…
И будущий король Речи Посполитой, покачав головой, скорбно улыбнулся. Я ответил сдержанной улыбкой, показывая, что всегда готов оценить хорошую шутку. Растягивать губы шире не стал: еще подумает, что подхалимничаю.
– Кстати, пане! Завтра еще не наступило, и пока что командую я. Вы не забыли, надеюсь, про мой приказ? Ложитесь спать, и как можно скорее! Пану нужно отдохнуть, он все-таки не из железа сделан! – распорядился Вишневецкий.
На рассвете следующего дня казачьи пушки снова начали разрушать валы поляков сосредоточенным огнем. Бреши, наспех заделанные за ночь, вскоре возникли на тех же местах, неумолимо увеличиваясь по ширине и высоте. Было ясно, что этот рубеж обороны не сегодня завтра тоже падет, как и предыдущие. С высоких гребней валов, насыпанных казаками, непрерывно сыпались пули, летела картечь, буквально не давая воинам Конецпольского, Лянцкоронского и Фирлея поднять головы. Редкие смельчаки, рискнувшие открыть ответный прицельный огонь, очень быстро получали рану, и хорошо если легкую. Но чаще их жизнь обрывалась.
Осажденные действовали с ожесточением смертников, знающих, что пощады не будет и что вопрос стоит только так: убьешь ты – или убьют тебя. Они делали что могли, и не их вина, что врагов было гораздо больше. Могучая змея все туже сжимала кольца, жертва задыхалась.
В то утро Хмельницкий был в хорошем настроении. Вчерашняя злость исчезла без следа, и не только потому, что гетман видел, как храбро и настойчиво действуют казаки, но и из-за письма господаря. Василь Лупул выражал согласие на брак Тимоша с его старшей дочерью Руксандрой, прося лишь повременить немного, чтобы невеста, пока еще совсем юная, достигла зрелости и могла стать женою гетманского сына в полном смысле слова. Господарь также не жалел хвалебных слов, описывая, какое благоприятное впечатление произвел на него жених: храбр, умен, воспитан, уважает старших! Весьма достойный пример для многих молодых людей, которые в нынешние развратные времена не почитают собственных родителей. Кроме того, он сообщал, что гетманскому сыну очень понравилась будущая жена. Да и Руксандра, судя по всему, была очарована храбрым и загадочным воином с севера… Хотя, конечно, как подобает благовоспитанной девице, да еще дочке господаря, она вслух об этом не говорит!
«Тимош остепенится, успокоится, став женатым казаком», – с болью в сердце думал гетман. Хоть и пытался он все месяцы, прошедшие с того страшного вечера в замке Белой Церкви, забыть Елену – все было тщетно. Боль саднила по-прежнему, став лишь тупой, а не острой. И как ни убеждал он себя, что Тимош только исполнял свой сыновний долг, переживая за обманутого отца, сомнения жестоко мучили, не давали покоя. Кто же говорил правду, а кто лгал?
С грохотом и клубами пыли обвалился еще один участок вала. Богдан, прильнув к подзорной трубе, одобрительно кивнул. Брешь была таких размеров, что было ясно: никакими усилиями за ночь ее не залатаешь.
«Незачем напрасно лить христианскую кровь. Все идет как задумано, а потерь немного. Главное – вовремя обнаружить Ярему, принять бой на выгодной позиции… Вот тогда уже псы гололобые не отвертятся! Хотели боя в чистом поле – получайте! Мои разведчики пока ничего не обнаружили, хан тоже молчит… Значит, даже если Ярема и выступил против нас, он еще далеко… Что там такое?!»
Гетман перевел трубу вправо.
Из-за кромки леса, раскинувшегося неподалеку от пруда, показались крымчаки. Они неслись во весь опор, словно спасаясь от нечистой силы. Пыль клубилась столбом.
«Да что стряслось?! Бегут, как зайцы!»
– Коня мне! – рыкнул Хмельницкий, оборачиваясь к джуре.
– Великий хан, премудрый и милостивый… – хрипел татарин, распростертый на ковре, тяжело дыша и обливаясь потом. – Твоих батыров больше нет! Аллах прогневался и отвернул от них свое лицо!
– Как «нет»?! – взвизгнул Ислам-Гирей, содрогнувшись от ледяного озноба, несмотря на то, что утро было жарким. – Что ты говоришь, шелудивый пес?!
– Их перебили… Разорвали картечью на куски… Проклятые гяуры заманили нас в ловушку!
– Как все произошло?! Говори, сын шайтана! Убью! – Хан был близок к безумию. Его зубы стучали, глаза налились кровью.
Запинаясь и поминутно моля о пощаде, крымчак поведал о ходе боя. Как всегда, головной отряд налетел на «гяуров» спереди, быстро перемещаясь вправо и охватывая полукольцом, чтобы обрушить смертоносный ливень стрел, которые, как знает всякий воин, удобнее выпускать справа налево. Два других отряда двинулись вперед, чтобы связать боем боковые охранения, а самая сильная часть, зайдя с тыла, бросилась на замыкающий отряд уланов и на обоз, суливший богатую добычу… И вот тут случилось непредвиденное. Обозники, которым надлежало сбиться в кучу под охрану своей конницы, стегнули лошадей и помчались навстречу ордынцам. Потом за считаные мгновения развернулись, словно передумав и все-таки решив спасаться. Куски материи, которой был укрыт груз, слетели, и…
– Там не было ничего ценного, великий хан! Там были только пушки. И они начали стрелять по нашим храбрецам почти в упор. Картечью! Милостивый Аллах, это было что-то ужасное! В одно мгновение полегли многие сотни твоих батыров. На таком близком расстоянии воинов и лошадей буквально разрывало на части. Не было видно ни земли, ни травы – все скрылось под кровью и кусками мяса…
– А дальше?! Пусть сотни погибли, но вас же были многие тысячи!
– А дальше эти повозки с пушками умчались в глубину их строя, а им на смену пришли другие! И снова полетела картечь! Великий хан, мы ничего не могли сделать! – всхлипывал крымчак, вцепившись в сапог Ислам-Гирея. – Они сменяли друг друга и стреляли, сменяли и стреляли! Даже бесстрашный пельван[50] отступает перед стаей собак! Мы не выдержали, помчались к лагерю, а эти повозки, порождение шайтана, погнались за нами! Делали короткие остановки, разворачивались и стреляли! Повелитель, твоего войска больше нет! Уцелели двое-трое из десяти, если не меньше…
– Если его нет, то и тебе жить незачем! Умри, трусливая собака! – яростно заревел Ислам-Гирей, выхватил у стража из-за пояса длинный тяжелый кинжал и с размаху всадил отточенный клинок в сгорбленную спину беглеца. Как раз в этот момент в шатер вошел встревоженный Хмельницкий.
– Что происходит, пресветлый хан? Отчего твое войско стало похоже на отару перепуганных баранов? Как я должен все это понимать?! – голос гетмана задрожал от гнева и растерянности.
Глава 37
Солнце немилосердно жгло. Раскаленный воздух буквально застревал в груди, а от кисловато-едкого запаха пороховой гари, которой было пропитано, казалось, все вокруг, тошнило. Хотелось найти хоть какую-то тень, повалиться навзничь, бросить на лоб мокрое полотенце… А если бы еще нашлась холодная вода…
«Может, тебе еще лимонаду со льдом?» – съехидничал внутренний голос. И у меня не осталось сил даже на то, чтобы послать его подальше. Я молча смотрел на картину уничтожения.
– Пане, мы сделали это! – растерянно твердил Вишневецкий, обводя глазами поле боя, густо усеянное трупами. – Войско зрадников не просто разбито – разгромлено! Полный разгром, беспощадный! Матка Бозка… С трудом верю, что это не сон.
Да, разгром был страшен. Немедленно после уничтожения главных сил Крымской Орды наши мобильные группы рассредоточились на заранее выбранных позициях (не зря я долго корпел над картами окрестностей Збаража!) и принялись ставить проволочные заграждения. Действуя быстро, четко, слаженно, как множество раз работали на учениях.
Пока разгорался бой, пока казаки Хмельницкого, застигнутые врасплох, еще толком не сообразили, кто на них напал и какими силами, надо ли бросать работу по возведению валов и хватать оружие или управятся те полки, что стоят в охранении, – наиболее удобные для их отхода участки местности были уже перекрыты. Три ряда проволоки, установленные в метре друг от друга, зловеще блестели на жарком июльском солнце. Заграждение простейшее, невысокое, даже без всяких там «спиралей Бруно» поверху… Но – беглецов остановит. И конных, и пеших. Хоть на какое-то время. Пока они, сбитые с толку, будут растерянно глядеть на эту невиданную прежде диковину, пока сообразят, что нужно рубить проволоку вплотную к опорным столбам (посередине бесполезно – будет пружинить и большая часть силы удара израсходуется впустую)… Потом, если даже сообразят, начнут толкаться, мешать друг другу в давке. А сзади-то напирает обезумевшая от страха толпа, а спереди – «пулеметный огонь» с примчавшихся тачанок…