– Пан первый советник уверен, что не ошибается? – снова и снова спрашивал Иеремия, в голосе которого звучало раздражение, смешанное со страхом. – Они же как раненые хищники! Им опасно верить! Почти наверняка даже не станут слушать, сразу набросятся и зарубят. Или застрелят… Да, я знаю, что пан Анджей невероятно проворен и силен, но против вооруженной толпы не устоит никто! – Переведя дух, Вишневецкий покачал головой: – Пан мне слишком дорог. Не только как первый советник, но и как друг, как человек, с которым я могу делиться самыми сокровенными мыслями. Я не могу и не хочу рисковать! В конце концов, у меня нет недостатка в храбрецах, которые передадут Хмельницкому наши условия. Даже зная, что могут поплатиться жизнью.
– Опасения ясновельможного князя понятны и естественны. Тем не менее я вынужден настаивать!
Иеремия схватился за голову:
– Но почему? На бога, почему?
– Потому что никто, кроме меня, не справится с этой задачей… – Я тяжело вздохнул. – Прошу поверить: мне самому не очень-то хочется рисковать жизнью, особенно сейчас, когда сыну нет еще и полугода… Но нам совершенно необходимо, чтобы Хмельницкий присягнул князю на верность. А уговорить его смогу только я.
– Пан так уверен в этом? – князь, не сдержавшись, скептически хмыкнул.
– Подумай сам, ясновельможный: смог бы какой-то другой человек, выступая от моего имени, уговорить тебя во время нашей первой встречи?
Наступила тишина. Потом Иеремия медленно покачал головой:
– Нет. Никто. Я и пану Анджею-то поверил лишь с огромным трудом…
– Вот в том-то и дело!
– А если они все-таки убьют пана?! – в голосе князя звучала искренняя боль. – Конечно, моя месть будет беспощадной! Те зрадники, которые уцелеют и попадут мне в руки, позавидуют мертвым! Они еще успеют пройти сквозь все муки ада, прежде чем подохнут! Но пана Анджея этим не вернешь… – Иеремия стиснул кулаки. На его глазах заблестели слезы.
– Я постараюсь сделать так, чтобы не убили. Ну, а в случае чего… Надеюсь, твоя княжья мосць позаботится о моей семье.
– Клянусь! Все, что только в человеческих силах… Но пусть пан еще раз хорошенько подумает! Давайте вернемся к этому разговору немного позже.
Я тяжело вздохнул, но решил не настаивать. Позже так позже! В конце концов, небольшая задержка не страшна, а если в казачьем лагере, как утверждал Выговский, плохо с водой, то нам же лучше. Будут сговорчивее.
Поэтому снова подступил к князю лишь после обеда, с каким-то подозрительным равнодушием поймав себя на мысли, что он вполне может быть последней трапезой приговоренного к смерти.
– Пан не передумал? – Вишневецкий умолк, с надеждой глядя на меня. – Может, все-таки послать другого парламентера?
Ох, как хотелось сказать: «Да, пожалуй, ясновельможный прав! Риск слишком велик, а у нас еще столько грандиозных задач…»
– Нет, не передумал. Мне надо ехать, княже.
– Да хранит пана Матка Бозка! – воскликнул Иеремия, осенив меня крестным знамением.
Поклонившись, я вышел из палатки, сел на коня. Подскочивший жолнер передал мне заготовленный заранее белый флаг.
«Дурак ты, Андрюха! Самоуверенный дурак! – простонал внутренний голос. – Оставишь жену без мужа, сына – без отца…»
Приказав ему убраться куда подальше, я тронулся в путь, который вполне мог оказаться последним.
Ладно, будем надеяться, что снова повезет… Было бы слишком обидно погибнуть, не увидев, как начнет сбываться наш великолепный план, как история направится по совершенно другому пути! Хмельницкий – умный человек, но и он может впасть в неконтролируемый гнев, а уж его полковники абсолютно непредсказуемые, слишком горячие и прямолинейные. Теперь же, когда им грозит верная гибель, они вообще способны на что угодно. Князь прав: могут сразу накинуться скопом. Как крысы, загнанные в угол. Значит, нужно сбить их с толку, а потом правильно повести разговор, чтобы заинтересовались и задумались. Тогда хотя бы внимательно выслушают. А это уже немало.
Я высоко поднял над головой древко и покрутил белым полотнищем, которое лениво колыхалось на слабом ветру. Пусть еще издали поймут, что едет парламентер. А то, чего доброго, пальнут сдуру…
Вал казачьего лагеря, наспех укрепленный частоколом, становился все ближе. Чумазые от пыли и пороховой копоти рожи, видневшиеся наверху, смотрели на меня с нескрываемой злостью. Их вид оптимизма не прибавлял.
«Ну что же… Или грудь в крестах, или голова в кустах!» – подумал я, направляясь к возу, перекрывавшему вход.
– Стой! Кто едет?! – раздался хриплый бас, и на меня нацелилось дуло мушкета.
Натянув поводья, я остановил коня.
– Посланец от ясновельможного князя Вишневецкого к гетману Зиновию-Богдану Хмельницкому, с предложением о мире!
– О мире?!
Несколько мгновений прошли в очень нехорошей тишине. Я почти физически ощущал ту бурю мыслей, которая сейчас бушевала в голове казака: они в ловушке, деваться некуда, воды кот наплакал, а тут вдруг вместо требований о сдаче – непонятно что.
Пока караульный размышлял, дуло было нацелено прямо мне в грудь. Я страстно молился, чтобы у этого дурня не дрогнул палец, лежавший на спуске, или чтобы он не решил, будто я над ним насмехаюсь. (Мол, все равно помирать, так хоть Яреминого прислужника с собой прихвачу!)
– Ну, заезжай, коли не врешь… – послышался наконец тот же голос, но уже более доброжелательный. Донесся хлопок бича, заскрипели колеса, воз немного сдвинулся – как раз настолько, чтобы в образовавшуюся дыру мог проехать всадник. – Пусть батько Хмель послушает, что за мир предлагает Ярема! Слазь, дальше пойдешь шагом, тут недалече. Коня можешь вот здесь привязать. Только зброю[51] оставь, с ней тебя до гетмана все равно не допустят. Обратно к Яреме поедешь – заберешь. Если поедешь! – казак ухмыльнулся. – Наши-то полковники ляхов не жалуют…
– Я без оружия.
– А не брешешь? – караульный свистнул, подбежали еще два казака. – Слазь, кому говорят!
Я спрыгнул на землю. Меня довольно умело ощупали, никакого оружия не нашли и растерянно-глумливо переглянулись. Видимо, с их точки зрения безоружный мужчина был чем-то вроде деревенского дурачка: и жалко, и посмеяться хочется.
– И вправду нет! – с опозданием констатировал казак.
– Говорил же! Ну, ведите к гетману, время не ждет.
– Ты, пане, никак помереть торопишься? – хохотнул один из этой троицы. Пришлось посмотреть на него. Прямо в глаза, и очень серьезно. Как я и думал, подействовало.
– Ну пошли, раз не терпится. Ишь, глазищами-то зыркает! Ты на гетмана попробуй так взглянуть, в два счета башку с плеч!
«Ну, это мы еще посмотрим… – усмехнулся я. – Вообще-то хреновые из вас караульные, ребятки. Раз уж требовали оставить оружие, надо было и древко от флага забрать. Парламентеру и белой тряпки достаточно, а палка – очень даже опасное оружие в умелых руках…»
Глава 38
Я молча, не отрываясь, смотрел в глаза Хмельницкому. Много раз я представлял, какой будет наша встреча. И вот судьбе наконец-то было угодно свести нас лицом к лицу – в тот момент, когда он был побежден и оказался на краю бездны, а я представлял сторону победителя, державшего его жизнь и свободу в своих руках.
«Будь осторожен, Андрюха! Зверь, попавший в ловушку, особенно опасен!» – снова не утерпел внутренний голос.
«Знаю, не лезь…» – отмахнулся я, продолжая рассматривать человека, поставившего Речь Посполитую на край пропасти. Вроде бы ничем не примечательный немолодой мужчина, грузный, с широким, слегка отечным и плохо выбритым лицом (понятно, положение безнадежное, с водой плохо, тут уже не до внешнего вида), длинными седеющими усами и густыми бровями. Но глаза! Усталые, мудрые, пронзительные, они буквально впились в меня, обшарили с головы до ног. Это были глаза прирожденного лидера, способного очаровать и повести за собой массу народа. Что он, собственно, и сделал… Запалив пожар на огромной территории, пролив реки крови, вольно или невольно. Словом, хотел как лучше, а получилось – без мата не обойдешься…
– Приветствую тебя, пан гетман! – произнес я громко и четко, сразу решив, что буду обращаться к нему «по-русски», то есть без звательного падежа. Для пущего эффекта.
– И тебе привет, пане, – после небольшой паузы отозвался Богдан. – Титула и звания твоего, правда, не знаю…
– Первый советник князя Вишневецкого, Андрей Русаков, – представился я, сразу поняв по реакции всех присутствующих, что они обо мне наслышаны.
Гетман буквально прожег меня тяжелым, злым взглядом:
– Так вот ты какой… – И, переведя дыхание, договорил: – Московит!
В его голосе при всем желании нельзя было различить даже намека на теплоту. Впрочем, я его хорошо понимал. И то ли еще будет…
– Да, московит! – кивнул я. – Тот самый человек, которому ты, пан гетман, обязан и нынешним отчаянным положением, и возможностью избежать смерти. Мало того: возможностью добиться исполнения заветных желаний своих, ради которых ты и поднял бучу…
– Он смеется над нами! – яростно воскликнул какой-то казак с длинным шрамом на щеке.
– Смерть ему! – зарычал здоровенный верзила, потрясая кулаками.
– Смерть! Терять нам все равно нечего! – подхватил третий.
Не стану врать, утверждая, что мне не было страшно. Еще как было! Собрав всю волю в кулак, я заставил себя усмехнуться с равнодушно-презрительным видом:
– И чего вы добьетесь, убив меня? Может, сначала хотя бы выслушаете?
– Тихо, браты-товарищи! – повысил голос Хмельницкий. – Он прав, убить всегда успеем. Пусть сначала скажет, с чем его послал Ярема.
– Не верю ни псу-князю, кату и перевертышу, ни посланцу его! – снова заорал казак со шрамом. – Для них соврать – что высморкаться! На куски изрубить змеюку! – Он схватился за саблю. Наверняка вырвал бы клинок из ножен, не перехвати его руку сам Хмельницкий, с удивительным для такого грузного и немолодого человека проворством.
– Кто здесь главный, черт возьми? – мой голос буквально сочился ледяным, убийственным сарказмом. – Хоть какая-то дисциплина есть? Ну и порядки у вас! Как вы при таком бардаке ухитрились разбить коронное войско под Пилявцами, ума не приложу.