Сигнал тревоги все-таки завыл в мозгу пронзительной сиреной. Увы, слишком поздно…
Глава 44
Я все понял в ту долю секунды, когда увидел в глазах Вишневецкого, устремленных прямо на меня, мучительную боль, смешанную со стыдом и какой-то затаенной, ликующей радостью. И почти сразу же почувствовал металлический привкус во рту. Хотел вскочить, но мышцы и кости будто стали ватными. В ушах раздался звон, нараставший с каждой секундой. И сквозь него пробивались слова:
– Мне невыносимо стыдно, пане. Я противен сам себе. Поверьте, я очень хотел избежать этого… К сожалению, другого выхода нет. Не в порядке оправдания, а только для того, чтобы снять с души лишнюю тяжесть, я все объясню. У пана есть еще несколько минут, он успеет услышать и понять.
Больше всего мне хотелось обрести былую силу и быстроту реакции. Хоть на пару секунд! Этого времени хватило бы с лихвой, чтобы сломать шею подлой твари. К сожалению, оставалось только смотреть на него, вложив в свой взгляд все, что хотелось бы произнести: увы, язык тоже отнялся.
– Я ничуть не солгал насчет вина. Оно действительно оказалось очень хорошим, правда? И абсолютно безвредным. Яд был налит в один из бокалов сразу после получения известия о прибытии депутации. Всего пара капель, этого достаточно. Он совершенно прозрачный, бесцветный, не имеет ни вкуса, ни запаха, действует даже после полного высыхания и почти мгновенно, в чем пан Анджей убедился. Я берег его для себя, на случай неудачи нашего замысла. Изготовлен во Флоренции, славной такими делами… впрочем, не буду отвлекаться. Мне оставалось лишь не перепутать бокалы. Пусть пан простит меня, если может. Повторяю: мне больно и стыдно. Но пан слишком умен, прозорлив и безжалостен. Такой советник опасен для короля. Особенно если король наконец-то стал настоящим властителем. Свита не должна затмевать монарха! – Вишневецкий гордо вскинул голову, и я даже в эту минуту, несмотря на весь ужас своего положения, невольно восхитился им. Нечего сказать, хорошего короля посадил на трон… к своему же горю! – Кто поручится, что такой человек не пожелает в будущем занять место своего повелителя? Можно отправить его в почетную отставку или даже заточить в тюрьму, но он и тогда будет опасен! Безвредны только мертвецы. Это первая причина…
Иеремия торопливо отпил еще глоток вина, освежая горло, пересохшее от волнения.
– Вторая причина – религия. Неужели пан был настолько наивен, что поверил, будто я, истинный католик, всерьез стану домогаться дружбы и союза с Московией? Нет, тысячу раз нет! Можно лишь временно притворяться, в интересах дела. Царь-схизматик никогда не будет мне ни другом, ни союзником. Да, теперь Речь Посполитая, избавленная от вечных свар и раздоров, избежит опасностей и станет еще могущественнее. За это я вечно буду благодарен пану Анджею. Но это могущество позволит нашему отечеству одолеть Московию и вернуть ее в лоно католической церкви! – глаза Иеремии засияли безумным фанатичным огнем. – Ради этой великой цели я не пожалею ни сил, ни самой жизни! Но, разумеется, сначала изведу схизматскую ересь в моих русских воеводствах. Если понадобится, огнем и мечом! Хмельницкий и его полковники либо перейдут в католичество, либо потеряют головы. Разумеется, пан Анджей попытался бы мне помешать. Вот почему пришлось воспользоваться ядом…
Все самые крепкие и черные слова, которые только можно было мысленно произнести, я произнес. По своему адресу. Боже, как я, матерый волк, мог так обмануться! Лопухнулся, как сопливый салажонок… Поверил, будто князь внял моему красноречию и голосу разума… Как мог забыть, что фанатик всегда останется фанатиком! Хотелось надавать самому себе пощечин, но проклятая рука висела, как перебитая ветка.
Звон в ушах нарастал неумолимо, перед глазами начало темнеть. Не хватало воздуху.
– Наконец, третья причина… Я не слепой и не глухой. Я видел, какие взгляды украдкой бросала на пана княгиня. Слышал имя, произнесенное ею во сне… Пока пан был мне нужен, с этим можно было мириться. Тем более что пан Анджей благоразумно не делал встречных шагов. Теперь же, когда я стал королем… Жена Цезаря должна быть вне подозрений! – в голосе Иеремии прорезался лязг металла.
Я, задыхаясь, мысленно застонал и помянул ясновельможную княгиню Гризельду, то есть уже королеву, такими словами, от которых ее ушки жарко зарделись бы.
– Будет объявлено, что мой первый советник скончался от внезапного сердечного приступа, переутомившись на службе королю и отечеству. Не сомневайтесь, я устрою пану самые пышные похороны! – теперь в голосе Вишневецкого звучало неприкрытое сострадание. – Не беспокойтесь также за семью. Даю слово короля, супруга и сын пана всегда будут под моей защитой и покровительством. Это мой святой долг, и я его исполню… Прощайте, пане! – его голос задрожал. – Я буду вечно молиться за вас! Как мне будет вас не хватать! О Матка Бозка…
И этот негодяй вдруг разрыдался, закрыв лицо руками. Он трясся всем телом, всхлипывал, твердил сквозь слезы:
– Я отравил друга, единственного друга! Простите, пане! Ради всего святого, простите! У меня не было иного выхода!
Меня мутило от действия яда, от ненависти и от брезгливой жалости. Очень хотелось простонать: «Хрен с тобой, сволочь, прощаю, только заткнись! Не трави душу, дай умереть спокойно!»
А потом я действительно умер.
Не было никакого светлого тоннеля. Не было родственников и друзей, покинувших мир до меня. Только абсолютная, непроглядная чернота.
«Анжела!» – послал я отчаянный призыв своим угасающим сознанием. Будто надеялся, что случится чудо и я снова, хоть на ничтожное мгновение, увижу ее и сына…
Тишина. Мрак. Вечность.
Через какое-то время, похоже, я воскрес и начал умирать снова. На этот раз уже «правильно»: теперь я отчетливо видел тот самый тоннель, в конце которого меня ждала Анжела. В какой-то странной, незнакомой одежде, с изменившимся (видимо, от горя) лицом, которое стало резче и суровее. И ее волосы, всегда приводившие меня в восторг, были упрятаны под диковинную шапочку… Господи, да это же врачебная униформа! Что с ней случилось?!
Я изо всех сил звал ее. Твердил, что безумно люблю. Просил прощения за все обиды, вольные и невольные, которые нанес ей. Клялся, что если останусь жив каким-то чудом, то буду носить на руках, пока смерть не разлучит… Знал и понимал, что это было нелепо, просто глупо. Ведь с моих губ не срывалось никаких звуков, даже самого слабого шепота. Но ничего не мог с собой поделать.
А потом все снова задернулось непроницаемой шторкой… Только теперь она была какого-то мутного, красноватого оттенка.
Затем эта шторка начала медленно светлеть. В ушах раздался звон, сначала едва заметный, а потом начавший усиливаться. И я ощутил боль – тоже совсем слабую поначалу…
– Анжела! – снова выкрикнул я. И, к своему ликованию, смешанному с недоверчивым страхом, понял, что на этот раз крик получился не беззвучным.
– Господи! Анжела Борисовна, он очнулся! – ахнул кто-то сбоку. Точнее, ахнула: голос был женским.
– А я что говорила? – послышался еще один женский голос, усталый, но явно довольный, от звука которого я содрогнулся всем телом. – Ну, теперь Тадеуш Брониславович не отвертится! Коньяк он проспорил.
«Анжела?! Тадеуш?!» – подумал я, прежде чем снова провалиться в забытье. Слишком сильным оказалось потрясение.
Угасающее сознание успело различить слова, произнесенные тем же безумно знакомым и дорогим голосом:
– Честное слово, впору позавидовать моей тезке. Счастливица! Как он ее любит! Бывают же такие мужики…
Глава 45
– Ну, командир, ты даешь! – Сашка крутил головой, и было непонятно: то ли он шутит, то ли вправду изумлен. – Это же надо: столько раз обманывал костлявую – и чуть не погиб на ровном месте! Во дворе собственного дома! Рассказать кому – не поверят.
– Ты о чем? – с трудом ворочая все еще непослушным языком, спросил я, даже не имея сил удивляться наличию бывшего подчиненного на расстоянии протянутой руки. В голове все спуталось, мысли метались, мешая друг другу… Блин горелый, в какой я эпохе?! Судя по Сашке и оборудованию, которое мог разглядеть, – снова в XXI веке. Но как это случилось?! Искривление пространства, времени – или еще что-то?!
– О газовом баллоне в шашлычной, который рванул! Как раз в тот момент, когда ты вышел из дома.
– Вышел? Куда, зачем?
– Чтобы ехать на такси в аэропорт! С той самой горящей путевкой, которую я тебе подобрал! В Хургаду. Господи, ну что за свинство?! – Сашка потряс кулаками. – Такой волчара, в таких передрягах побывал, кучу растяжек и мин-ловушек обнаружил, уцелел. И чуть не погиб от взрыва баллона! В мирное время! Будь моя воля, я бы этого шашлычника… да и всю его братию… Хотя, похоже, виноват не он, а те олухи, которые вели сварку в пристройке.
– От взрыва баллона? – растерянно повторил я, уставившись на него.
– Ну да! То ли утечка случилась, то ли хрен знает что… От шашлычной этой, которая в вашем дворе стояла, – одни воспоминания. Что уцелело при взрыве – сгорело. Один сварщик погиб на месте, другого сильно обожгло. А хозяева и посетители отделались легким испугом… до мокрых штанов, – Сашка усмехнулся. – Стенка защитила, успели выбежать, пока пламя разгоралось. А тебя взрывной волной контузило, да еще осколки стекла порезали. К счастью, крупные сосуды не задело, а то истек бы кровью, не дождавшись скорой. Впрочем, это еще полбеды. А вот кусок обшивки саданул по башке крепко. Открытая черепно-мозговая, со всеми вытекающими. Хорошо, что шея не сломалась, такой был удар…
Я беззвучно застонал. Господи, да что же это получается?! Значит, я не добрался до аэропорта, никуда не летел, не переносился ни в какой XVII век? Все это – бред больного воображения из-за травмы головы и общей контузии? История шла, никуда не сворачивая, никакой Вишневецкий не подливал мне яда, не было никакой Анжелы? И сына у меня тоже нет? Разум отказывался мириться с этой ужасной правдой.