Дверь распахнулась, через порог шагнул человек, закутанный в темный дорожный плащ с капюшоном. В одной руке он держал плошку со свечой. Корчмарь, стоявший в коридоре, робко выглядывал из-за его плеча.
– Как пан прикажет это понимать? В чем дело? – резко спросил Брюховецкий, кладя руку на эфес сабли.
– Прошу прощения, но речь идет о жизни и смерти пана! Нужно срочно бежать отсюда! – раздался мелодичный, неестественно высокий для мужчины голос. – На бога, дорога каждая минута!
Незнакомец откинул капюшон и осветил лицо. Брови шляхтича изумленно взметнулись, челюсть отвисла, а свободная рука торопливо натянула сползшее одеяло почти до подбородка.
Перед ним стояла пани Чаплинская.
Глава 7
На сей раз Анжела, слава богу, не настаивала, чтобы я взял ее в поездку по «конезаводам». Просто спросила, может ли она сопровождать нас с Тадеушем, и, получив в ответ вежливое, но твердое: «Нет, дорогая, ни в коем случае!», быстро успокоилась. Видимо, не только потому, что животик уже стал довольно большим и начал причинять ощутимые неудобства, но и по той причине, что возглавлять «инспекционную поездку» должен был сам ясновельможный князь Иеремия. А его она все-таки побаивалась, хотя князь всегда держался с ней очень галантно и вроде не давал никакого повода для страха.
Да и Агнешка решительно заявила, что неприлично благородной пани в положении, да еще на таком сроке, когда это самое положение уже бросается в глаза каждому встречному да поперечному, выезжать за пределы дома или усадьбы.
– Может быть, в Московии другие порядки, особенно у благородных сословий… Но здесь не поймут!
«Провинция-с!» – мысленно закончил я фразой из одного анекдота про поручика Ржевского.
День стоял просто замечательный. Накануне выпал обильный снег, запорошив всю округу, куда хватало взгляда, затем заметно похолодало. А с самого утра тучи разошлись, засияло солнышко. Пусть оно было скупым и неласковым – а чего еще ожидать в конце ноября, – но как сразу поднялось настроение!
– Мороз и солнце! День чудесный! – с чувством продекламировал я, когда сани выехали за частокол и свернули в сторону дороги, ведущей к княжескому имению. – Еще ты дремлешь, друг прелестный…
– Это вирши пана Анджея? – с неподдельным интересом и уважением поинтересовался Тадеуш.
– Да! – машинально ляпнул я, отвлеченный своими мыслями. Потом спохватился, но было уже поздно.
«Ай-яй-яй! Совсем зазнался, пан первый советник! Не боишься, что дух Пушкина проклянет?» – ехидно проскрипел внутренний голос.
– А какое там продолжение, проше пана? – жадно допытывался молодой полковник.
– Кх-м!.. «Пора, красавица, проснись: открой сомкнуты негой взоры навстречу северной Авроры, звездою севера явись!» – слегка запинаясь, продолжил я чтение пушкинского шедевра.
– Восхитительно! Гениально! – всплеснул руками эмоциональный поляк. – Умоляю пана продолжать! Это же не конец, надеюсь?!
Хочешь не хочешь, а пришлось, порывшись в памяти, упомянуть и вьюгу, что «вечор злилась», и луну, что тускло желтела сквозь мрачные тучи, как бледное пятно, и печальную красавицу, угнетенную непогодой… Тадеуш качал головой, не отрывая от меня восхищенного взгляда. Описание же красот природы – всех этих голубых небес, великолепных снежных ковров, чернеющего леса, зеленеющей сквозь иней ели и блестевшей подо льдом речки – вообще привело его в сущий экстаз.
– Матка Бозка! Какой блестящий талант!
«Какой позор!» – вздохнул внутренний голос. Естественно, отправленный после этого по определенному адресу.
Мне было стыдно, честное слово! Но не идти же теперь на попятную…
– «…И навестим поля пустые, леса, недавно столь густые, и берег, милый для меня», – договорил я наконец.
– О Езус! Как я горд, как счастлив, что имею честь служить под началом такого гения!
Надеюсь, Тадеуш не заметил, как раскраснелись мои щеки и уши. Или приписал это утреннему морозцу.
– Полагаю, мы обо всем договорились? У пана исчезли наконец сомнения? – в голосе Елены отчетливо различалась усталость, смешанная с нетерпеливой досадой. Было видно, что она едва сдерживается, чтобы не вспылить.
Пани Чаплинская и впрямь очень устала и была на грани нервного срыва. Особенно потому, что тщательно разработанный план мог провалиться из-за нелепой и непредвиденной случайности: чрезмерной щепетильности нищего шляхтича! Ему бы плясать и ликовать от такой удачи, а он вздумал упираться: неудобно, мол, неприлично, да и перед Создателем грех… Тьфу! Хорошо хоть удалось заставить его поспешно покинуть корчму, где остановился на ночлег.
– Неужели пан не понимает, что дело действительно спешное и важное! – не выдержав, топнула она и повысила голос, когда ошарашенный и смущенный Брюховецкий попросил ее объясниться. – Уж если я, махнув рукой на приличия и давая пищу праздным языкам, сама сюда явилась! На бога, все объяснения после. А сейчас пусть пан поскорее вылезет из постели и оденется! Надо немедленно уезжать.
– Но у меня нет лошади! – сгорая от стыда, кое-как вымолвил Брюховецкий. Он и заявился в эту корчму, стоявшую на проезжей дороге, с одной-единственной целью: дождаться попутчиков и предложить им свои услуги по охране, лишь бы на время дали коня.
– Зато у меня есть возок, и для пана там найдется место. Нельзя терять ни минуты! Надо спасаться! Я подожду за дверью, чтобы не смущать пана. Живее, як бога кохам, живее!
Хвала Матке Бозке, послушался. Так они вместе и умчались с постоялого двора – в небольшом возке на санях, запряженных двумя крупными вороными лошадьми. Брюховецкий, как полагалось по правилам галантности, сразу же вызвался быть кучером, и пани не стала возражать. Напоследок Елена крикнула корчмарю, открывшему им загородку: «Помни: ты ничего не видел и не слышал! И людям своим скажи, чтобы не болтали!» И бросила монету. В пустом брюхе пана сразу громко заурчало, когда он увидел, что это был злотый. О Езус! Целый злотый простолюдину! В следующий миг его лицо полыхнуло от стыда при мысли, что пани могла расслышать этот звук.
Может, и впрямь расслышала. Или сама решила проявить учтивость, избавив спутника от нелегкого и нелепого положения.
– Вот, это на текущие расходы. Пусть пан тратит, сколько сочтет нужным, и расплачивается за нас, – и Елена протянула ему небольшой туго набитый кошель. Точнее, даже не протянула, а засунула в карман делии[12].
«Да что это такое! – рассердился вдруг шляхтич. – Ведет себя, словно она моя пани, а я ее хлоп!»
– Может, пани все-таки соизволит объясниться? – вежливо, но с заметным напряжением в голосе спросил Брюховецкий.
Вместо ответа Елена вдруг разрыдалась, уткнувшись мокрым лицом в плечо спутника. Но когда изумленный шляхтич попробовал натянуть вожжи, всполошенно заголосила:
– Нет-нет, ни в коем случае! Нельзя останавливаться, иначе погоня может нас настигнуть!
«Погоня?! – изумленно подумал шляхтич, подстегнув лошадей. – Во что же я влип, Матка Бозка?!»
Через какое-то время, придя в себя и успокоившись, Елена начала рассказ. Голос ее дрожал от смущения, несколько раз прерывался судорожными всхлипами. Ошарашенный Брюховецкий только крутил головой, сочувственно вздыхая. По всему выходило, что пани выпала ой какая нелегкая судьба!
Глава 8
Правду говорят: в минуту опасности мозг человека способен работать с невероятной скоростью и точностью, о какой в более спокойной обстановке и мечтать нельзя.
Елене все стало ясно в ту же минуту, когда спешно вызванный лекарь осмотрел пана подстаросту (к его приезду волосы вокруг раны выстригли, а саму рану кое-как перевязали, остановив кровотечение) и уверенно заявил: опасности для жизни нет. Конечно, несколько дней пан Данило будет беспомощен, как младенец, а потом потихоньку пойдет на поправку.
– Нужно лишь обеспечить хороший уход и полный покой!
Его слова отдались в ушах женщины набатным звоном. В первую минуту пришла шальная мысль: задушить ненавистного мужа подушкой. С немалым трудом Елена отогнала дьявольское искушение. Может, еще и потому, что лекарь распорядился: возле постели раненого постоянно должен быть кто-то из слуг, лучше даже по двое, чтобы бодрствовать, сменяя друг друга.
– Будет исполнено, пане! – тут же отозвалась старшая покоивка[13]. И при этом как-то нехорошо поглядела на Елену. Словно заподозрила ее в чем-то…
А память назойливо подсовывала то ненавидящий взгляд постылого супруга, то его хриплый крик: «Дьяволица!» Да уж, если раненый оклемается, за ее жизнь нельзя будет дать даже медной монетки. Понял, что пыталась погубить его, толкнув на поединок с молодым шляхтичем! Поэтому рассчитается без пощады. Убьет, обвинив в чем угодно: да хоть в той же связи с нечистой силой… Или в том, что пыталась его отравить. И никто ничего не докажет. А если даже и притянут его к ответу, ей будет от этого легче?!
Надо бежать. Как можно скорее. Уже не уповая на Дануську и на помощь Богдана. Даже если она добралась до него (дай Езус!), если бывший любовник отправил подмогу – пока та еще появится… Взять с собой лишь самое необходимое, деньги, кои сыщутся в доме, и уехать. Под любым предлогом или вовсе без оного. В конце концов, пока пан прикован к постели и ничего не соображает, именно она – полновластная хозяйка!
Стоп. Уехать – лишь полдела. Точнее, четверть. Если вообще не десятина… Одинокая пани в дороге – предмет для праздного любопытства и осуждающих пересудов. Как это – в дороге и без мужчины или слуг?! Но это еще ничего. Главное – соблазн легкой добычи. И чем ближе к местам, занятым мятежниками, тем опасность будет больше… Нужна хоть какая-то охрана. А если… Ну, конечно же! Этому горе-поединщику, который проявил глупое и несвоевременное благородство, не добив раненого противника, в здешних местах ничего не светит. К князю Радзивиллу бесполезно даже соваться – прогонит с глаз долой. И денег у бедняги не густо, уж такие-то вещи Елена чувствовала инстинктивно, на уровне подсознания. Похоже, ему и впрямь ничего другого не останется, как попроситься на службу к Хмельницкому, раз уж отзывался о нем с таким уважением… Более того, в запальчивости выкрикнул, оглядев свидетелей поединка: «Говорили, что мне придется служить гетману-самозванцу? Значит, такова моя судьба!» Да, сомнений нет: надо бежать вместе с Брюховецким. А чтобы тот не вздумал упираться, пробудить в нем рыцарские чувства, рассказать жалостливую историю, благо и придумывать-то особо не нужно…