— Может, оставим эту затею? — проворчал он, не обращаясь ни к кому.
Франсуа Ноэль не ответил: у него была своя гордость…
…С разными людьми встретился он на канале. Были здесь и те, кого называли «отбросами общества»: жалкие бродяги, воришки, готовые обмануть и обокрасть своего же брата рабочего. Но большинство из тех, с кем бок о бок довелось копать землю и таскать камни, оказались такими же, как он, как его отец, как их соседи по дому, честными и терпеливыми бедняками, покорными тружениками, вечно гнувшими спину, чтобы заработать грош, и счастливыми, если был такой заработок.
Однажды канал посетила комиссия. То были работодатели — важные и богатые господа, вложившие средства в строительство и желавшие убедиться, что деньги их не пропали даром, не расходуются зря. Как они были расфранчены, эти господа, как сверкали драгоценные камни на пальцах их холёных рук!.. Впрочем, видел их Франсуа Ноэль лишь мельком. Только один из членов «комиссии», пожилой вельможа в лиловом бархатном камзоле и белом парике, подойдя чуть ближе, внимательно посмотрел на него, а затем что-то шепнул подрядчику, Спустя момент к мальчику подбежал надзиратель.
— Что ты тут вертишься перед глазами? Разве не понимаешь, господа недовольны — они не желают оплачивать труд малолетних!..
…Ну почему же выходило так, что те, кто не работал, кто совсем ничего не делал, не только не испытывали нужды, но словно купались в роскоши? И разве получали всё это они не за счёт бедняков, работающих до изнеможения и не имеющих самого необходимого?… Ну почему, почему?…
Жизнь пока ещё только рождала вопросы,
Четыре долгих года. День в день…
…Смеркалось, но они не зажигали света. Лоран давно уже окончил чтение, сложил свои листы и молча созерцал тысячу раз виденную стену на противоположной стороне двора. Молчала и Сара. Наконец он не выдержал.
— Ну как? Скажи же что-нибудь!
Она провела рукой по лицу, словно смахивая какую-то невидимую пелену.
— Чудесно… Очень хорошо…
— Но?
— Зачем же обязательно «но»?
— Потому что знаю, оно последует.
— Видишь ли…
— Не томи, Сара…
— Ты пишешь, что юный Франсуа Ноэль, страдая от тяжелого труда, вспоминает рабов Древнего Рима из отцовских уроков истории… Но, судя по тому, что ты мне говорил раньше, таких уроков быть не могло: невежественный солдат едва мог читать и писать…
Лоран досадливо сморщился.
— Допустим, ты права. Что ещё?
— Есть и более существенное… Веришь ли ты сам в свой вымысел? Так ли точно происходило всё на Пикардийском канале, как ты описал?
— Примерно так. Я сталкивался с подобными ситуациями.
— Но в данном случае всё ли было именно так? Ты уверен в этом?
— Вполне.
— А я нет. Ты не убедил меня. Не верю я, чтобы на подобном строительстве работали маленькие дети.
— Ты плохо знаешь жизнь.
— В таком случае не верю, чтобы родители могли быть такими людоедами — отдать малолетнего сына на четыре года каторги! Мальчика, которым отец так гордился!
— Однако так было: мальчик трудился на строительстве канала.
— Но, быть может, Франсуа Ноэлю было тогда всё же не двенадцать лет? И не четыре года подряд возил он тяжёлые тачки? И не был он всё это время оторван от родительского дома?
— Слишком много вопросов. — Лоран пожал плечами. — Ладно, подумаю. Что дальше? Я знаю тебя. Ты не всё сказала.
Сара засмеялась.
— Говори. От тебя я приму любую истину.
— Ну хорошо. Видишь ли… По-моему, вообще всего этого писать не стоило. Так не пишутся подобные вещи.
— Но великий Руссо…
— Он был великим Руссо. Не обижайся. Поверь мне, я не хочу тебя унизить. Ты знаешь, как боготворю я тебя, твой ясный ум, твой талант. Именно поэтому я и должна быть с тобой предельно откровенна. В твоей книге должна быть только правда. А если не знаешь чего, так прямо и говори. Или не говори вовсе.
— Но если целые периоды пропадают?
— Опусти их. Пока что ведь речь идёт о детстве, не так ли?
— Помнишь, на днях мы читали книгу? Биографию знаменитого императора?
— Карла Великого?
— Именно так. Если тебе нетрудно, найди её и прочти мне вслух кусочек из начала. А я пока зажгу лампу.
Лоран достал с полки небольшую книгу в тёмном переплёте. Это была «Жизнь Карла Великого» Эйнгарда. Давая Саре уроки латинского языка, он постоянно читал с ней классические и средневековые тексты, «Жизнь Карла Великого», прочитанная ими недавно, произвела на молодую женщину большое впечатление. Лоран протянул книгу.
— На, возьми и прочитай сама. Сара быстро нашла нужное место.
— Вот послушай: «De cuius nativitate atque infantia vel etiam pueritia, quia neque scriptis umquara aliquid declaratum est, neque quisquam modo superesse invenitur qui horum se dicat habere notitiam, scribere ineptum ju-dicans, ad actus et mores ceterasque vitam illius partes explicandas ac demonstrandas, omissis incognitis, tran-sire disposui…» и так далее…
— Переведи.
— «Поскольку о его рождении, детстве и отрочестве не осталось никаких письменных свидетельств и нет в живых никого, кто мог бы дать устные показания, я считаю неуместным писать обо всём этом и, опуская недостоверное, перейду прямо к изложению дел и замыслов остальных частей его жизни». Примерно так…
Лицо Лорана просветлело,
— Успехи моей ученицы в латыни несомненны… Но что ты хочешь сказать всем этим?
— Ты прекрасно понимаешь меня. Великий человек требует бережного отношения. Эйнгард знал это ещё в эпоху средневековья. Почему бы и тебе не следовать классическим образцам? Тем более что писать так, как написал ты, — совсем не втвоём духе…
Лоран ничего не ответил. Молчание длилось долго. Наконец он сказал:
— Уже поздно. Иди спать, Сара. И спасибо тебе, что ты была честна со мной.
— За это не благодарят, милый. Спокойной ночи…
Кто как, а он в эту ночь не сомкнул глаз.
Он был взбудоражен до предела.
Слова Сары посеяли тягостные сомнения.
Он верил ей, её вкусу, её взгляду. Она обладала какой-то удивительной духовной тонкостью, её нравственные оценки были глубоки и точны, он неоднократно убеждался в этом. И потом… Это ведь действительно было не его перо…
С утра он схватился за атласы. Вооружился большим увеличительным стеклом. Нашел крупномасштабную карту Пикардии. Проследил течение Соммы и общий контур Пикардийского канала. И сделал неожиданное открытие: в некоторых местах канал подходил вплотную к населённым пунктам, и одним из них был Невиль-ле-Брэ! Тот самый Невиль-ле-Брэ, в котором проживали Бабёфы!
Что это значило?
Очень многое.
Во-первых, вероятно, мысль о работе на канале возникла у Клода Бабёфа только потому, что сам канал должен был пройти возле его городка. Во-вторых, Франсуа Ноэлю незачем было совершать с отцом длительную прогулку на строительство. В-третьих, он мог работать на канале и не уходя из родительского дома. В-четвёртых, он, следовательно, никогда и не покидал на долгие годы свой дом…
Сара оказалась права.
Права она была, по-видимому, и в другом.
Откуда взял Лоран, что Франсуа Ноэль был отдан на канал в двенадцатилетнем возрасте и что работал он там не менее четырёх-пяти лет? Это пришло ему в голову только потому, что в письме Бабёфа о «подённой работе на Пикардийском канале» тот, говоря о начале своей февдистской деятельности, утверждал: «Мне было тогда 17 лет. В течение приблизительно 4–5 лет я не писал и не читал». Не долго думая, Лоран и решил: как раз эти четыре-пять лет юный Бабёф и проработал на канале!
Но такое решение — теперь он понимал это — было крайне скороспелым и опрометчивым: Франсуа Ноэль ведь мог работать на канале и не обязательно все четыре года, а, скажем, год или всего два месяца; причём, отец мог отдать его туда вовсе не в двенадцать, а в пятнадцать или, что ещё вероятнее, в шестнадцать лет! Косвенным подтверждением того, что на канале юноша трудился не слишком долго, является отсутствие воспоминаний об этом у обеих его сестёр…
Картина менялась.
Стройная концепция Лорана оказалась разрушенной.
Конечно, даже и в этом случае канал оставался для будущего трибуна первой школой жизни. Конечно, все те сомнения и вопросы, о которых писал Лоран, и в этом случае должны были возникнуть у юноши. И всё же начало повести в том виде, как Лоран попытался его написать, не удалось.
А посему… Как это там сказано у Эйнгарда: «Поскольку о его рождении, детстве и отрочестве не осталось никаких письменных свидетельств…», не станем об этом говорить.
И правда, лучше не скажешь. Недаром труд Эйнгарда считается достойным наиболее совершенных литературных образцов античности. И ему, Лорану, не грех последовать такому примеру.
Он принимает окончательное решение. Он снова берётся за перо, берётся с тем, чтобы на этот раз не выпустить его из рук, пока, хотя бы вчерне, не раскроет деятельности Гракха Бабёфа в тот период, когда будущий трибун из Франсуа Ноэля превратится в Кая Гракха; говоря иными словами, пока не воссоздаст образ своего героя в предреволюционные годы и в эпоху революции.
Такова задача ближайших недель и месяцев, а может быть, месяцев и лет — он ещё не имеет ни малейшего понятия о том, как быстро всё пойдёт и где будет сделана первая логическая остановка.
Часть первая
«C тех пор как благо и силу общества стали усматривать в богатстве, неизбежно должны были прийти к отказу в политических правах всем тем, кто своим имуществом не гарантирует преданности такому порядку, признаваемому наилучшим.
Во всякой социальной системе подобного рода значительное большинство граждан, обречённое на постоянный тяжёлый труд, на деле осуждено томиться в нищете, невежестве и порабощении.
Именно нужда и невежество порождают среди нас порабощение, которое существует всюду, где люди не могут или не способны проявить волю».