Но уклониться было невозможно: за спиной стоял жандарм.
Умолив соседей позаботиться о детях, женщина под конвоем отправилась в мэрию.
Гражданин Меньер оказался подслеповатым старичком довольно благообразного вида.
Он ласково поздоровался с Викторией и предложил ей сесть.
— Прошу вас, милая, сообщить адрес вашего мужа. Это необходимо для его и вашего блага.
— Но я не знаю, где он находится; его очень давно уже не было дома…
— Вот как? — улыбнулся Меньер. — И вас это не тревожит?…
О, как он старался! Буквально лез вон из кожи: подходил к главному то с одной, то с другой стороны, выражал понимание и сочувствие, не скупился на обещания. Но постепенно его показные вежливость и добродушие стали ослабевать, а затем он вдруг ударил кулаком по столу и закричал диким голосом:
— Отвечай, дрянь ты такая, или я сгною тебя в тюрьме! Отвечай, если не хочешь подохнуть вместе с твоими ублюдками!..
…Допрос длился с небольшими перерывами в течение двух суток. Потом, потеряв надежду узнать что-либо, усердный служака отправил Викторию в тюрьму Форс по обвинению в «соучастии в заговоре против правительства».
Казалось, всё рассчитано точно.
Мастера сыска были уверены, что безумно любивший своих детей Гракх Бабёф для спасения их от голодной смерти выйдет из надёжного убежища и как-то обнаружит себя.
Но расчёт оказался неверным.
Журналист обнаружил себя только тем, что в № 40 «Трибуна народа», вышедшем 5 вантоза (24 февраля), описав всю эту историю, разоблачил грязные приёмы правительства и пригвоздил его к позорному столбу.
Что же касается семьи Бабёфа, то она не осталась покинутой.
Члены Клуба Пантеона немедленно организовали подписку в пользу «заговорщицы» и её детей и взяли их под свою охрану и опеку.
«Агитаторы пантеонского Общества, — доносил полицейский агент, — появляются в предместье Сен-Мартен и там распространяют членские карточки среди рабочих». Это была правда.
Общество продолжало расти, пополняясь людьми труда.
Число его членов уже перевалило за две тысячи.
Одновременно менялось и магистральное направление деятельности «истинных пантеонцев»: она приобретала всё более боевой, антиправительственный характер.
С конца плювиоза (середина февраля) председателем Клуба был избран Буонарроти. Под его руководством Клуб начал заниматься животрепещущими вопросами: проблемой бумажных денег, свободой печати, судебным законодательством. Теперь пантеонцы не останавливались перед энергичным неодобрением политики Директории и даже отваживались представлять ей весьма оппозиционные адреса. Помощь жене Бабёфа, арестованной по распоряжению правительства, была прямым вызовом Директории; ещё большим вызовом стала резолюция Клуба о чтении вслух на своих заседаниях отрывков из «Трибуна народа».
Этот акт открытой солидарности с «преступником», скрывающимся от властей и «издевающимся над законом», не мог остаться незамеченным и безнаказанным.
К концу зимы IV года Республики Директория полностью отказалась от демократического флера, которым некогда пыталась прикрыть свои действия.
Потерпев полную неудачу в попытках стабилизации экономики, оказавшись в условиях финансового краха, усугублявшего экономический кризис, правительство сделало резкий крен вправо: теперь подъём революционного движения беспокоил власти в гораздо большей мере, чем роялистская угроза.
Если на первых порах высшая администрация, рассчитывавшая использовать возрождавшиеся народные общества в своих интересах, относилась к Клубу Пантеона довольно благожелательно, то постепенно, видя, что планы её далеки от осуществления, она радикально меняла своё отношение. В ответ на последние действия пантеонцев Директория решила уничтожить непокорных.
8 вантоза (27 февраля) вышел приказ о закрытии Клуба.
На следующий день командующий внутренней армией генерал Бонапарт выполнил приказ и запер на замок двери Клуба.
Однако конец Пантеона, как и распад «комитета Амара», не вызвал тревоги в сердцах Равных.
Основа была заложена.
В № 42 «Трибуна народа», увидевшем свет 24 жерминаля (14 апреля), Бабёф, обращаясь к своим подписчикам, доверительно сообщал: «Друзья! Я совсем не должен был говорить с вами сегодня. Я прерываю другую работу, требующую большого времени и сил, ради того, чтобы поспешно сказать вам несколько слов…»
«Работа, требующая большого времени и сил» заставила журналиста вскоре и вовсе бросить газету: следующий, 43-й номер стал последним.
Теперь трибуну Гракху было не до бесед с читателями.
От слов он готовился перейти к действиям.
Как трудно уловить момент любого качественного сдвига!
Да и есть ли он, этот момент?
Не началось ли то, что существует сегодня, ещё вчера, ещё неделю, ещё месяц назад?
И существует ли оно сегодня в полной мере, или это лишь эмбрион того, что случится завтра, послезавтра, через месяц, через год?…
Конечно, уже Великий план Бабёфа предопределил действия; они содержались в самом плане как органичная его часть, без которой он превратился бы в иллюзию, в красивую мечту, одну из тех, что в разные времена создавались многочисленными авторами социальных утопий.
И конечно же всё то, что происходило после создания Великого плана, являлось уже действиями: и зимняя кампания «Трибуна народа», и Клуб Пантеона, и «комитет Амара».
И всё же…
И всё же это была лишь увертюра, только первые опыты, не имеющие прямых последствий. Позднее Буонарроти утверждал, что Бабёф, не участвовавший ни в одном из этих начинаний, решил, что с пробами нужно кончать, настал момент.
Значит, момент всё же был.
И, вероятно, наступил он тогда, когда трое главных заговорщиков — Бабёф, Феликс Лепелетье и Сильвен Марешаль — от тайного соглашения о единстве мыслей своих публицистических работ пришли к тайному же соглашению о создании единого центра руководства.
И произошло это в самом конце вантоза или в начале жерминаля.
В то время трибун Гракх только что переменил очередное «подполье»: из обширной квартиры Лепелетье, где он вдруг почувствовал себя неуютно (закрались кое-какие подозрения о соседях), после короткого пребывания у Рейса перебрался к портному Клерксу, жившему близ Хлебного рынка; здесь было менее удобно, но гораздо более спокойно.
И вот однажды, когда сам хозяин отправился спать, а трое заговорщиков при тусклом свете огарка правили статью для «Просветителя народа», Бабёф, бывший необыкновенно молчаливым весь день, вдруг поднялся и сказал резко, словно чеканя:
— Приступим к главному.
Лепелетье и Марешаль удивленно подняли глаза.
— Что ты считаешь главным? — спросил Феликс.
— То же, что и вы, друзья: создание повстанческого центра.
Оба вскочили. Необыкновенное волнение, охватившее их, скрыть было невозможно, да они и не пытались это сделать.
Бабёф рассмеялся.
— А вы что думали, мы так и будем ограничиваться этой жалкой писаниной и не менее жалкой болтовнёй? Цель поставлена давно, пора начинать борьбу за её претворение. Присмотритесь внимательней: народ ждёт нас. Не обманем же его доверия, у нас нет права на это…
Когда первое смятение несколько улеглось, Марешаль сказал:
— Ты автор Плана. Ты наш признанный вождь. Руководить восстанием можешь только ты.
— Руководство будет коллективным, — отрезал Бабёф. — Полагаю, все мы трое, здесь присутствующие, возьмём это на себя.
— Снова заговорят о «триумвирате», — вздохнул Феликс.
— Нестрашно. Впрочем, можно прибавить и четвёртого: Антонеля.
— Бывшего маркиза, с которым ты постоянно полемизируешь? — пожал плечами Феликс.
— Не большего маркиза, чем ты граф. Антонель умница, человек честный, твёрдый, превосходный организатор. А что касается полемики, то это хороший признак. С ним вот, — Бабёф кивнул на Марешаля, — мы тоже постоянно спорим; в спорах, как известно, рождается истина.
— Как же мы назовём наш повстанческий комитет? — после паузы спросил Ленелетье.
— Ты уже назвал его: «Повстанческий комитет», — ответил Бабёф. И вдруг, хитро подмигнув, добавил: — Хотя имеется в запасе и другое, более тонкое название.
— Какое же?
— Тайная директория.
Лепелетье и Марешаль недоумённо переглянулись.
— «Директория»? — переспросил Марешаль. — Но ведь Директория уже есть: это наше подлое правительство.
— Вот именно. Подлое правительство. А мы противопоставим ему подлинное, народное правительство. Только пока, в силу необходимости, оно останется тайным. Надеюсь, это понятно?…
Может показаться странным, что при возникновении Тайной директории за её пределами остались двое ведущих лидеров Равных, вот уже несколько месяцев без страха и упрёка бившихся за торжество идеи, — Буонарроти и Дарте.
Но в этом не было ничего удивительного.
В течение последних недель вожакам Равных приходилось действовать разобщённо; в то время как Буонарроти и Дарте, стараясь вывести на путь истинный Клуб Пантеона и «комитет Амара», находились в обстановке легальности, Бабёф был вынужден скрываться; он почти не виделся ни с Дарте, ни с Буонарроти. Постоянно общаясь с Марешалем и Лепелетье (у властей они были вне подозрений), привыкнув согласовывать с ними все свои замыслы и решения, он и выдвинул их обоих в предполагаемый центр будущего восстания.
Первым указал на несообразность связной Бабёфа Дидье, человек редкой преданности, с мнением которого трибун привык считаться.
— Ты забыл о Буонарроти и Дарте, — сказал Дидье, когда Бабёф посвятил его в дела.
Заговорщики переглянулись: и правда забыли.
Ошибка была исправлена.
Буонарроти в свою очередь предложил ввести в состав Тайной директории Дебона.
«Таким образом, к 10 жерминаля IV года в Париже существовала Тайная директория общественного спасения, созданная с целью восстановления народа в его правах; в нее входили Антонель, Бабёф, Дебон, Буонарроти, Дарте, Лепелетье и Марешаль. Её собрания проходили на квартире Клеркса