– Уверены?
– Нет. Но в это поверить проще, чем в заразное сумасшествие. – Шрам опустился на пол, не спуская глаз со своего видения.
Грошев посмотрел на Вларона, тот, набычившись, стоял напротив. Вся его поза, весь его вид был отражением его собственного представления об отце. Того, что сохранила память. Возможно, эти воспоминания были справедливы, но все рано однобоки. Ведь было же в нем что-то хорошее. Очень давно он учил Макса ездить на велике. Или когда они проводили выходные в гараже, лежа под автомобилем. Тогда мир грязных механизмов, инструментов и терпеливых пояснений отца казался парню завораживающим. Сейчас все это вспоминалось как сон или бред.
– Откуда идет газ?
– Хрен знает, Малой. Откуда-то снизу.
– А нам надо спуститься?
– Верно.
– Есть шанс, что на самом деле мы лежим сейчас где-то в воде и пускаем пузыри? – Макс снова качнулся, но удержал равновесие.
– И очень большой, – ответил Раимов. – Что ты видишь, Максим? – Впервые со дня знакомства мужчина назвал его по имени, это ли не признак прогрессирующего бреда.
– Отца. А ты?
– Мать. – Мужчина рассмеялся. – Интересный выверт, если учесть, что она сбежала с каким-то придурком в столицу, сбросив меня на руки бабке сразу после рождения. А вернуться запамятовала. – Он посмотрел на парня. – Скучаешь по отцу?
Грош едва не спросил, по которому: по тому, что учил его вырезать фигурки из дерева и подарил первый перочинный нож, или по тому, что выпивал за ужином пару рюмок, а потом манил его пальцем и хватал за ухо, называя чернорубашечником, хотя до того, как он впервые наденет форму, пройдет еще немало лет.
Это все газ, он провоцирует образы и видения, он воскрешает не только мертвецов, но и чувства. Парень потряс головой и тут же склонился, картинка расплылась, его начали сотрясать спазмы, но выходить давно уже было нечему.
– Держи. – Тилиф дождался, пока парень смог восстановить дыхание, и протянул ему сложенный вчетверо листок бумаги. Макс протянул руку и промахнулся на добрый десяток сантиметров. – Фоторобот одного из тех, кто убил твоего батю. Я долго размышлял: отдавать или нет.
– Одного из?
– Ты не в курсе? По версии корпуса Троворота, преступников в черных рубашках было двое. – Парень снова протянул руку, но на этот раз Шрам, словно в насмешку, убрал листок сам. – Дай слово, что посмотришь, когда выберемся. Если выберемся.
– Даю, – быстро сказал Грош, выхватывая бумагу и тут же разворачивая ее и направляя на черно-белый рисунок фонарь.
– Ну, Малой, – скривился Тилиф.
Макс посмотрел на стилизованное, лишенное индивидуальности изображение.
– Вот оно как, – проговорил заглядывающий через плечо отец.
Парень смял листок и отбросил. Лицо было вполне узнаваемо. «Один из». О личности второго Грошев уже начал догадываться.
– Твое лицо тоже печатали на таких, – неожиданно произнесла мертвая девушка.
Многие думают, что блуждающие не способны ни на что, кроме ненависти. И они правы. Но если уж их материя может сформировать руку, чтобы взять в нее нож, то почему бы не сотворить подобие гортани, чтобы издавать звуки. Другое дело, что обычно им нечего сказать. Во что бы ни перерождались души после смерти, в них оставалось слишком мало от человека. Разве что память.
– Было дело. – Тилиф повернулся к девушке.
– Ты сидел? – удивился Грош, он почему-то считал Раимова неуловимым для корпуса.
– Нет. Она забрала заявление. – Он прикрыл глаза. – До сих пор не знаю причины.
– Что ты сделал?
– А ты догадайся. – Лицо Тилифа застыло. – Ты же умный парень, Малой, что мог сделать двадцатилетний бугай, мнящий себя пупом Вселенной, с задавакой, давшей ему от ворот поворот? С красивой задавакой.
Макс скрипнул зубами.
– Заткнись, – вяло огрызнулся Шрам на стену. – Я, может, урод еще тот, но ее не убивал. Она умерла спустя пару лет.
– Умерла? От болезни? – спросил Макс.
– От веревки на шее. – Мужчина дернул плечом и снова рявкнул в пустоту: – Хватит! – и, отвернувшись, добавил: – С призраками проще, их можно обуздать, а это… – Он махнул рукой. – Чтобы избавиться от глюков, надо отпилить голову.
– Хорошая идея, – вставил Грошев-старший.
Впервые парень был с ним согласен.
– Ладно. – Шрам неловко поднялся, сдавленно застонал, когда пришлось опереться на раненую ногу. – Хватит жевать сопли. Я иду на выход. Все остальные могут либо следовать, либо идти к черту со своей моралью. – Он поднял сломанный стул и захромал к крайней правой выработке.
– Концентрация газа там может быть выше. – Парень встал и осветил темное отверстие.
– Тогда начинай дышать через раз.
Вбитые прямо в стену металлические скобы заменяли лестницу. Тилиф спускался долго. Шипел сквозь стиснутые зубы, иногда вполголоса ругался, пока, наконец, не повис на руках и не разжал их, упав на камень. Приземлился он плохо, издав отрывистый крик, и замер на месте, стиснув кулаки от боли.
Макс поймал в круг света его белое постное лицо и не нашел в себе сил для сочувствия.
До развилки они добрались минут через двадцать. И если концентрация газа и была здесь выше, то они этого не заметили. Призраки и видения остались выше. Или же надежно спрятались в их головах. Максу казалось, что он плывет в тумане. Если раньше картина расплывалась редко, теперь же она лишь иногда становилась четкой.
На решетку слива, о которой говорил Шрам, парень просто наткнулся, когда уже успел потерять счет времени. Она была похожа на гигантский дорожный люк, перегораживающий круглый ход, но не отлитый из металла, а сваренный из толстых четырехгранных прутьев. Дужка, предназначенная для замка, была пуста.
– Раздолбайство, – подошедший Тилиф отставил сломанный стул и взялся за решетку. – Почему никто не додумался сбежать? Помогай, Малой, хватит нос воротить.
– Бежать? – прохрипел Макс, тоже хватаясь за прутья. – Знаешь, что делают, когда сбегает убийца? – Он напряг мышцы. – Отпускают смертельный хвост, дают призраку его жертвы полную свободу. – Железо заскрежетало, парень покачнулся. – Хвост найдет убийцу лучше и быстрее своры охотничьих собак. Он не отступит, не передумает и не простит. Он последует за обидчиком на край света и дальше. Каждый убийца имеет право на такую же смерть, как и его жертва. Это право гарантировано мертвым лично Императором.
– В каком замечательном мире мы живем, Малой. – Петли взвизгнули, и Шрам последним усилием сдвинул круглую решетку, преграждающую бугристый, будто проеденный гигантским червем, коридор.
В лицо парню дохнуло терпким прохладным воздухом. Макс от неожиданности заморгал. Всего десяток шагов – и темнота камня сменилась мглой вечернего неба. Живого, наполненного ветром, шорохом листьев и запахами летнего остывающего дня. Кусты чуть качали ветвями, приоткрывая уходящий вниз склон. Они выбрались.
Раздался шорох, и жесткая рука обхватила парня за шею, фиксируя голову. Грош почувствовал, как теряет ориентацию. Небо с только что зажегшимися звездами завертелось, словно в калейдоскопе.
– Шрам, – на выдохе позвал он, ощущая в ногах противную слабость.
– Не угадал, студент, – раздался у самого уха незнакомый голос.
Парень качнулся, и в бок тут же вошла боль. Острая, жгучая, горячая. Макс закричал. На краткий миг боль вернула четкость сознанию. Мир собрался, став кристально ясным и пульсирующим. Биение сердца переместилось куда-то вниз живота.
– Прости, Малой, – донесся до него разочарованный шепот, и он почувствовал, как боль хлестнула снова, когда что-то острое вытащили из его тела.
Хватка на шее исчезла, и Макс развернулся, желая посмотреть на того, кто загнал ему в бок несколько сантиметров стали.
Мужчина в камуфляже стоял позади и держал в руке покрытый кровью нож. Его кровью. Лицо оставалось совершенно спокойным. Грош никогда раньше не встречался с ним, но лицо он знал, как и несколько миллионов других жителей Империи. Не раз видел этого человека на экране телевизора, когда все каналы воспевали героя, спасшего из-под завала детей. Совсем недавно это же лицо смотрело на него с черного камня аллеи славы в Ворошках. С памятника на могиле Кириллова Антониана, с чьим призраком он сражался.
– Мне жаль, Максим, – повторил стоящий чуть поодаль Раимов.
Грош хотел что-то сказать, вернее, послать Шрама с его жалостью блуждающему в зад. Но в этот момент мир снова скрылся за размытой пеленой, и парень понял, что падает. Летит спиной вперед на склон. Удар – и боль багровыми искрами вспыхнула перед глазами. Кувырок – и снова удар, треск веток. Макс кричал, должен был кричать, но почему-то не слышал ни звука. Еще два переворота – тело замерло. Каждый вдох отдавался мучительной пульсацией. Перед глазами снова оказалось ночное небо.
Покачивающееся сознание стало ускользать, боль медленно отдаляться. Сколько времени прошло в этом мутном покачивании? Он не знал. Но когда снова открыл налившиеся тяжестью веки, то понял, что глюки последовали за ним и сюда. Перед ним на коленях стояла Настя и плакала, то и дело склоняясь к его лицу и покрывая поцелуями. Он почти не ощущал касаний ее губ. Он хотел спросить, какого черта она делает, но понял, что не может ни открыть рот, ни поднять руку. Везение, отпущенное ему в этой жизни, закончилось. Как всегда, на самом интересном месте.
Урок шестнадцатыйИскусствоведение
Тема: «Реставрация»
Первым чувством, вернувшимся к нему, было не зрение и не слух, а ощущение чистоты. Он осязал ее каждым сантиметром тела, которого касалось хрусткое постельное белье. Ему подумалось, что оно обязательно окажется белым. Макс никогда не был чистюлей, трясущимся над каждым пятном на одежде, но события последних дней, их кровь, боль, грязь… Видят боги, он был рад почувствовать хоть что-то хорошее, пусть даже такую мелочь, как чистое постельное белье.
Макс открыл глаза. Картинка расплылась, он напрягся, бессознательно пытаясь подняться. Бок тут же дернуло разрывающей внутренности болью.