– И все-таки скажи, Высторобец, только честно… Зачем ты снял эту пленку, зачем дал ее мне?
– Я хотел, чтобы вы все знали, Вячеслав Юрьевич, чтобы не строили иллюзий насчет того, что у вас надежный тыл и все прочее, что фланги прикрыты… Ничего у вас не прикрыто!
– Хватит! – обрезал его Белозерцев.
Высторобец умолк, звучно вздохнул, так что было слышно, как в горле у него затрещал какой-то хрящ.
– Тысяча долларов плюс триста – тысяча триста, плюс пять долларов за кассету – тысяча триста пять, плюс сто девяносто пять долларов за ваши организационные услуги – итого тысяча пятьсот «зеленых».
Выдвинув нижний, специально укрепленный железными пластинами ящик стола и чувствуя духоту, внезапно навалившуюся на него, спрессовавшую пространство, Белозерцев достал пачку стодолларовых банкнот, отсчитал полторы тысячи «зеленых», протянул их Высторобцу.
– Мы в расчете, Высторобец. Пересчитайте, пожалуйста.
Пока Высторобец мусолил пальцами кредитки, вяло шевелил губами и морщил лоб в раздумье, как быть дальше – он побаивался Белозерцева, его неожиданной резкости, всплесков злости, сменяющихся холодным, почти мертвецким спокойствием, – Белозерцев отсчитал еще четыре тысячи долларов, отделил их от пачки, потом к четырем тысячам также добавил четыре, сложил вместе. Остатки сунул в стол. Делал он все это стремительно, движения были короткими, точными, духота, как ни странно, в этот раз добавила ему энергии, и Белозерцев спешил быстрее отделаться от начальника своей охраны.
– Вот еще восемь тысяч долларов, – он перекинул пачку денег через стол, доллары зеленовато-плесневелым веером рассыпались по скользкой лаковой поверхности. – Пересчитайте и их.
Будь на месте Высторобца другой человек, он вряд ли бы стал пересчитывать, сказал бы, что верит шефу, отшутился бы, все свел бы к какой-нибудь остроумной ерунде, но Высторобец этого не сделал: зная характер своего начальника, он стал придирчиво, с озабоченно-нахмуренным видом считать деньги, шевеля губами и поплевывая на кончики пальцев. Белозерцев никак не мог понять, специально он это делает или нет, иронически поглядывал на него.
Закончив пересчитывать доллары, Высторобец поднял свои маленькие, неожиданно сделавшиеся влажными глаза на Белозерцева, немо раздвинул сухие побелевшие губы, словно бы спрашивая что-то у шефа. Белозерцев с досадой махнул рукой, будто отсекая все былое: было, мол, и ушло – все осталось в прошлом, а кто прошлое помянет – тому глаз вон!
– Это ваша зарплата за два месяца, – ровным, без единой трещинки голосом произнес Белозерцев, окончательно переходя с Высторобцем на «вы» и отдаляя его от себя, – и в зависимости от того, что вам удастся сделать в ближайшие полтора дня… нет, полтора суток… тьфу, так ведь не говорят! – воскликнул от с досадой. – В общем, в ближайшие тридцать шесть часов, до… – он отвернул испачканный каплями коньяка, обшлаг рубашки, посмотрел на циферблат своего титанового «роллекса», – до четырех часов утра двадцать третьего сентября, будет зависеть, станет эта сумма вашим выходным пособием, после которого вам придется искать себе работу, либо окажется обычной премией – прибавкой к ежемесячному заработку. Надеюсь, все понятно? Или я что-то упустил?
– Что же, я в четыре часа утра буду вам звонить? – тупо спросил Высторобец.
«Не то, совсем не то-о, – ежась от духоты, от боли, снова затеплившейся в нем, от тяжести, засевшей в затылке, подумал Белозерцев, – когда в башке нет извилин – никакое хирургическое вмешательство не поможет, медицина тут бессильна… Разве об этом надо спрашивать?»
– Да, в четыре часа утра, или ночи – как хотите, – спокойно произнес Белозерцев, – мои телефоны, и домашний и служебный, вам известны.
– Что я должен сделать, чтобы оправдать… – Высторобец споткнулся, кадык у него подпрыгнул с сухим бульканьем и тихо сполз вниз, кожа на шее покрылась складками, – чтобы быть вам полезным?
– А вот что, – Белозерцев постучал пальцем по пластмассовому футляру видеокассеты, потом перечеркнул в воздухе выразительным крестом. – Эти граждане – лишние в современном обществе.
– Ка-ак? – щеки у Высторобца сделались серыми, на лбу выступил обильный пот.
– Вот так. Я все сказал. Повторить?
– И-и… ваша жена…
– Я спрашиваю: повторить?
– Не надо, – приходя в себя, произнес Высторобец. – Я к повторам плохо отношусь, Вячеслав Юрьевич. Извините!
– Люблю сообразительных людей, – Белозерцев подумал, не открыть ли бутылку «Варцихе», не налить ли Высторобцу коньяка, чтобы тот немного пришел в себя, потом решил, что не будет тратить на Высторобца напиток. Свое отношение к этому человеку он определил. – Все, можете идти!
Фигура у Высторобца сделалась скорбной, будто у бронзового изваяния, поставленного на чью-то могилу – скульпторы очень любят украшать могилы скорбными, с отрешенными лицами, очень выразительными, огорбатевшими от горя людскими изваяниями; вполне возможно, они считают, что так можно и выразить свои собственные страдания, и прославиться. Сейчас Высторобец, мокрый от пота и волнения, очень напоминал подобное изваяние.
Белозерцев не сдержал невольной усмешки – кривоватой от боли, половинчатой, когда одна половина рта смеется, другая рыдает, незнакомой – Высторобец еще никогда не видел, чтобы шеф так улыбался.
Когда Высторобец ушел, Белозерцев выпил еще коньяка, в очередной раз нехорошо подивился тому, что крепкий напиток не берет его, а вот сердце отреагировало, дало о себе знать, заколотилось неожиданно оглушающе, беспорядочно, отозвалось железным стуком в висках, в затылке и долго не могло успокоиться.
В нем возникло сомнение – не слишком ли жестоко он поступает с женой? Ведь она мать его ребенка, хранительница его очага, его тыл – вернее, была его тылом, – может быть, с ней просто развестись и поставить на этом точку? Он потянулся было к кнопке звонка, чтобы задержать Высторобца, но в следующий миг в нем запалился злой огонь, заполнил все внутри, заставил опять приложиться к бутылке: Ирина заслуживает то, что заслужила. А заслужила она… в общем, останавливать Высторобца он не будет. Каждая женщина должна носить те серьги и те украшения, которые заработала. Своей добродетелью. – у него на лице снова возникла чужая кривоватая улыбка, стянула кожу на щеках – либо… Слово «недобродетель» было слишком мягким, Белозерцев хотел выговорить другое слово, но не смог – что-то удержало его, и вслух он произнес коротко и невыразительно:
– Дрянь!
Конечно, насчет того, чтобы Высторобец звонил ему ночью, Белозерцев перегнул – дома он уже не появится. Не появится до тех пор, пока не выручит Костика. Под этой маркой он должен пока ночевать в офисе, у телефонов. А когда вернется Костик, тогда все и определится… Пока же – увы, пока домой ни шагу, пока он будет жить в офисе, находиться с Ириной под одной крышей он уже не сумеет никогда. Кроме офиса он может ночевать у друзей, у знакомых – у того же Пусечки, например, Пусечка никогда не откажет ему в крове, – жить в гостинице, за городом, на даче, у Вики…
Вспомнив о Вике, Белозерцев размягченно вздохнул: только она одна у него и осталась. Она да Костик – ближе у него уже никого нет.
Он потянулся у трубке, чтобы позвонить Вике, но остановился, холодно и трезво глянул на собственную руку, словно бы это была рука постороннего человека, отдернул пальцы от телефона: а вдруг именно в этот момент ему звонят и наткнутся на частый гудок – тогда все пролетит впустую, Белозерцев задавленно всхлипнул и откинулся на спинку кресла.
Нет ничего мучительнее такого вот ожидания, когда секунды становятся часами, а минуты сутками, время, будто резина, растягивается до абсурдных размеров, высасывает из человека мозг, причиняет боль, заставляет заполошно биться сердце – ползут минуты томительно, изматывают, оглушают, звон в ушах стоит такой, что, того гляди, лопнут барабанные перепонки, под черепной коробкой все сжимается в комок, мозг, набрякший свинцовой тяжестью, становится чужим, яркий солнечный день вот уже столько часов – серый, хмурый, в нем ни одного радостного промелька, все плохо, очень плохо… Так плохо, что хоть побитой собакой вой… Или волком.
Воздух в помещении затхлый, давит на легкие, ноздри забиты пылью, дышать становится все тяжелее и тяжелее. Худо было Белозерцеву.
Ну когда же раздастся телефонный звонок и хотя бы чуточку сдвинет камень с души? Он с ненавистью глянул на один телефонный аппарат, на другой, перевел взгляд на свою руку – она ему показалась мертвой, вспухшей, это была рука другого человека, не его, какого-то утопленника, удавленника, мертвеца – и снова взялся за коньячную бутылку. Вике он позвонит позже, чуть позже, минут через пятнадцать-двадцать, когда сам получит звонок. Он отер пальцами глаза, поглядел на кончики – пальцы были мокрыми, значит, он плакал, ревел, как белуга, но не ощущал своих слез. Вика, Вика. Она нужна была ему сейчас больше всех – до стона, до боли, до слез.
Тогда, может, отставить все планы с Пусечкой и ему самому жениться на Вике? Ведь Пусечка, если вдуматься, – это очень оскорбительно для Вики. Пусечка же только рад будет такому повороту событий – очень уж испуганная морда была у него. Черед Пусечки придет в следующий раз. Может, отменить сегодняшнюю встречу в ресторане «Пекин»?
А зачем, собственно, отменять?
Нет, отменять он ничего не будет. Пусть уж все идет так, как идет, без поправок. В конце концов все будет в порядке, Белозерцев верил в свою звезду. Итак, первым номером – Костик, главное – выкупить его, вторым номером – Вика, а все остальное – потом. К встрече с Викой надо будет приобрести какую-нибудь дорогую безделушку, чем дороже – тем лучше: бриллиант в золотой или платиновой оправе. Вика будет довольна, а бриллиант… он снимет все обиды. Что же касается Ирины… В конце концов, Зверев поможет – на Белозерцева на падет даже тень подозрения.
Да кроме всего существует испытаннейшее средство – деньги. Деньги – это оправдательный приговор в любом, даже самом мокром, деле, в этом Белозерцев был уверен твердо.