Лампа осветила комнату. Солдаты заглянули под шкаф, под кровать, в кухню, в кладовку, слазили на чердак.
Юра закрылся одеялом и, не поднимая головы, выглядывал в щелку. Он увидел молодого офицера в зеленом английском френче с погонами и белой повязкой на левом рукаве. Офицер сжимал в руке наган и все время круто поворачивался, будто боясь неожиданного нападения сзади. Двое солдат внесли и поставили на стол одну почти пустую и вторую полную четвертные с самогоном, тарелки с остатками колбасы, сала и другой снеди.
— Так что вещественные доказательства, ваше благородие! — сказал пышноусый, уже немолодой фельдфебель.
— Куда спрятали зеленых? — кричал офицер на Дусю.
— Я же вам говорю: никаких зеленых не было! — отвечала та обиженным тоном.
— Введи, Федорчук, этого! — приказал офицер фельдфебелю.
И тот ввел пожилого мужчину в штатском.
— Где же ваши зеленые? — накинулся на него офицер.
— Здесь гуляли, вот! — Вошедший показал на стол.
— Будешь врать, хозяйка, шомполами накормлю! — пригрозил офицер.
— И вам не стыдно наговаривать на нас, одиноких женщин, господин Фролов? — обратилась Дуся к вошедшему мужчине.
— А ты, Дуська, не ври! Точно известно! — огрызнулся тот.
— Врет он с пьяных глаз, господин офицер. А почему? Ухаживал за мной, а я ему от ворот поворот.
— Ах ты, тля красная!
— Считаю до трех! Говори, куда зеленых спрятала? — неистовствовал офицер.
— Я вам сказала, господин офицер, никаких зеленых! — решительно заявила Дуся. — Приезжали такие же, как вы, при погонах. Двое просят — продайте самогона. А самогон, сами знаете, все село гонит. Почему не заработать… Продала четверть. А они спросили закусить и сели выпивать, нам поднесли. А потом уехали и даже за закуску не заплатили. Вот вы, к примеру, захотите выпить, закусить — пожалуйста! А потом уедете, и явятся другие и будут кричать — где зеленые! А кто вы и что вы, мы же не знаем.
— Мы — карательный отряд! И ты мне зубы не заговаривай. У тех были белые повязки на левых рукавах?
— Не было.
— А где они?
— Около часа как уехали.
— Эй ты, встань с постели! Обыскать постель!
— Так хоть отвернитесь, я платье надену! — попросила Фрося.
— И так встанешь! Пороть будем — совсем разденем.
Фрося встала, солдат откинул одеяло, и все увидели лежавшего за кроватью Юру.
— Это кто? — Офицер вскинул наган. — Встать!
— Я? Я — Юра! — Юра поспешно застегнул ворот, встал и рукой поправил подол рубахи, висевший поверх брюк.
— Так это же братик мой двоюродный!
— Этот тоже был с ними! — зло сказал Фролов.
— И как же вам, Степан Петрович, не стыдно людям в глаза неправду говорить. А еще бывший урядник! Юрочка приехал раньше. Если бы он был с ними, он бы и уехал с ними, а не остался… Ведь так же, господин поручик? Я же про ихнего Петруся ничего не говорю…
— Какого-такого Петруся? — насторожился офицер.
— Раз точно не знаю, где он, то и не говорю, — продолжала Дуся. — Мало ли что люди болтают про грабителей да про золото…
— Документы! — требовательно крикнул офицер Юре.
— Я ученик шестого класса судакской гимназии. Никаких документов у меня нет…
— А почему здесь околачиваешься?
Вбежал пожилой солдат и доложил:
— Его благородие господин штабс-капитан приехали!..
Послышались шаги, и в комнату вошел офицер.
— Опять прохлопали?! — крикнул он срывающимся голосом. — Как вы не поймете! Мне нужен живой партизан из отряда Мокроусова. И теперь же! Понимаете? Сейчас!
— Захватили вот этого, — доложил поручик. — Хозяйка говорит — ее двоюродный брат, а он уверяет, будто он судакский гимназист.
Молодой штабс-капитан повернулся, и… Юра узнал в нем Бродского.
— Гога! — воскликнул он.
— Что за черт! — отозвался тот. — Ты…
— Юра Сагайдак. Помните Эрастовку? Первую екатеринославскую гимназию?
— Ничего не понимаю. Почему ты здесь?
— Я… Я ездил в Карасубазар к директору сельскохозяйственного училища… Ну и остановился здесь переночевать.
— Как зовут этого директора?
— Прокопий Федорович Вовк…
— Где Федорчук? Позвать!
Вошел фельдфебель с пышными усами.
— Федорчук, есть в Карасубазаре сельскохозяйственное училище?
— Так точно!
— А как зовут директора?
— Прокоп Хфедорович Вовк. Когда говорит, чмыхает в нос. Мы там семерых студентов взяли.
— Ладно! — Гога снова обратился к Юре: — Были здесь партизаны?
У Юры сердце билось так, что ему казалось, будто это слышат все присутствующие.
— Были двое солдат. В погонах… — Для убедительности Юра коснулся рукой плеча. — Мы, говорят, разведчики из карательного отряда. Спрашивали про зеленых.
— А белые повязки на левых рукавах у них были?
— Таких, как у вас, не было. Потребовали самогона. Потом спросили закуску. Играли на хозяйской гармони, пели… А разве они зеленые?..
— Давно ушли?
— Я заснул, не знаю…
— С час, как ушли, — ответила за него Дуся.
— Так где же твои зеленые? — повернулся Гога к человеку, который привел их в хату. — Этот?.. Чтобы впредь не врал, всыпать ему двадцать!
Фролова увели.
5
— Григорий Владиславович, — обратился к Бродскому поручик, видя, что тот бросает взгляды на стоящие на столе четвертные и тарелки. — Не находите ли вы, что нам можно воспользоваться этими трофеями?
— А ты сам как считаешь? — ответил Гога вопросом на вопрос.
— Я понимаю срочность и важность задания, но ведь ночью нам ни одного живого мокроусовца не поймать. В кои-то веки!.. «Марш вперед, труба зовет! Черные гусары!» — запел поручик.
Женщины забегали, накрывая на стол. И снова в комнате заиграла гармонь.
— А ты, гимназер? Садись и ты!
— Не могу пить!
— С красными мог, а с нами — не могу! Хорош гусек!
— Ну что у тебя за вид, Сагайдак? Волосы всклокочены. Рубаха без пояса. Босой. Приведи себя в порядок — и за стол! — приказал Гога.
Юра надел ботинки, причесал волосы, даже посмотрелся в зеркало, стоявшее на комоде, и сел за стол.
— А пояс? — спросил Гога. — Твои одноклассники-гимназисты уже щеголяют у нас в офицерской форме. Загоруй-Полесский — прапорщик. Боевой!
— Он старше меня, два раза второгодничал, — ответил Юра. — А пояс, когда мне стало плохо, я снял и не знаю, где он.
Не мог же он признаться, что пояс у него на брюках, и, заправь он рубаху в брюки, будет виден велодок, засунутый за пояс.
— «Коперник целый век трудился, чтоб доказать земли вращенье…» — пропел поручик.
Все выпили.
— Вот что, Сагайдак, заедешь к нам на дачу и скажешь — на днях буду!
— Письмо напишете?
— Осточертело писать! И так каждый день приговоры строчим. А ты очень вырос и возмужал. Надеюсь, поумнел? Я хорошо помню ту дурацкую историю в семнадцатом году. Ты тогда разыскивал в гимназии на чердаке спрятанные нами от реквизиции учебные винтовки, хотел передать их красным.
— Мы же для себя винтовки искали — пострелять!
— Смотри, Сагайдак, чтобы при твоем вздорном характере ты не докатился до банды и мне не пришлось тебя вешать. А тебя, памятуя делишки твоего отца, я повесил бы без сожаления. Распустились, сволочи! — выкрикнул Гога, и лицо его исказилось, глаза закатились под лоб, и он задергался.
Поручик быстро поднес ко рту Гоги стакан с водкой.
Гога перестал дергаться, крикнул:
— Федорчук, любимую!
Федорчук заиграл «Марш вперед, труба зовет!».
Пили, ели, даже плясали. Дуся играла на гармони.
Вернулся выходивший Федорчук и доложил:
— Ну и коня же я вам, ваше благородие, нашел. Серый жеребец! Справный, в теле! Огонь, а не конь!
— Как удалось?
— Да тут же, во дворе, возле повозки рессорной привязан.
— Так это же мой Серый! — Юра вскочил.
— Были ваши, стали наши, как говорят «товарищи»! — Захмелевший Гога злорадно смеялся. — Не дрейфь, орел! Отдам своего донца. Запален, немного да, отощал от переходов, а хорош!
— Ну, Гога, ну, пожалуйста! Он же у нас… — Тут Юру осенила блестящая мысль. — Лидия Николаевна его у нас покупает.
— Мать?
— Ну да… Даже задаток дала… пять мешков муки.
— А ты не того, а?
— Узнает, что ты отобрал, скандал будет. Ты же себе любого коня подберешь, а Серого под тобой убить могут. Ну, Гога, пожалуйста! Мы ведь не богаты, сам знаешь…
Оглушительно захлопали близкие выстрелы. Донеслись крики.
Гога мгновенно оказался возле окна с наганом в руке, поручик — возле другого.
— Федорчук! — крикнул он. — Бегом! Выяснить!..
Юра, Дуся и Фрося со страхом прислушивались: «Неужели поймали Сандетова и Мышонка».
— Идиоты! — визгливым, тонким голосом выкрикивал Гога, глядя на них. Лицо его перекосилось. — К стене или на пол! Жи-во!
Все трое стали у стены. Стрельба на улице прекратилась.
Гога опустил наган. Прислушался.
Вбежал Федорчук:
— Обыскивали дом неподалеку, а там оказали вооруженное сопротивление.
— Партизаны? Схватили?
— Никак нет! Застрелили!
— Идиоты! Кретины! Болваны! Я же приказал!
— Подпоручика господина Спотаки и рядового Лютова наповал уложили и того, что приводил нас сюда, тоже.
— Как было дело?
Федорчук выглянул в дверь и кому-то крикнул:
— Иди доложи!
Вошел молодой унтер-офицер с наглыми глазами. Козырнув Гоге, он с завистью посмотрел на стоявшие на столе четвертные, проглотил набежавшую слюну, откашлялся и начал:
— Так что, когда я повел того человека, которому вы, ваше благородие, приказали всыпать, он вдруг мне и говорит (подпоручик господин Спотаки сзади шел): «Золотые часы хочешь?» А я, значит, слушаю, а у самого в голове: «Ловок, подлец, только это не пройдет, не на таковских, братец, напал». Но вида, конечно, не показываю. И ему: «Кто же от такого подарка откажется?» А он мне: «Пошуруете, говорит, и еще золотишко найдется. Только меня тоже не забудьте…» И вот привел тот человек нас к дому. Стучим — не открывают. Нажимаем дюжее. Дверь высадили. А в доме разодетая барыня.