— Он дал мне слово, что не назовет моего имени, — вмешалась Тата. — Считайте это женским капризом или романтикой, как хотите, но мы с мамой решили проверить рыцарские чувства мальчика. Разве вы не будете гордиться своим воспитанником, что он выдержал такое испытание! — обезоруживающе глядя в глаза директора, сказала Тата.
Матрешка развел коротенькими ручками. Петр Петрович ерошил свои рыжие волосы. Директор недовольно пыхтел.
— Во всяком случае, — сказал он, — все хорошо, что хорошо кончается. Сагайдак, приведите себя в порядок. Почему вы без пояса?
Петр Петрович протянул ему пояс с бляхой. Юра затянулся, исподлобья глядя на начальство, и, посмотрев наконец на Тату, улыбнулся.
Директор встал.
— Все же я полагаю, что проведенный вами эксперимент был жестоким, сударыня! — сказал он, наклонив голову в знак того, что аудиенция закончена.
Тата нимало не смутилась и, выходя вместе с Юрой в коридор, шепнула ему:
— Молодец, мой мушкетер! Теперь я смогу тебе довериться во всем. Мы друг за друга хоть на смерть!
— Сагайдак, вы пропустили занятия. Отправляйтесь готовить уроки. Товарищи объяснят вам, что задано.
Петр Петрович, сказав это, проводил Тату в вестибюль.
Когда Юра появился в зале пансиона, гимназисты толпились вокруг Гоги, обсуждая происшествие.
— Какого черта, — заорал он на Юру, — ты ввел нас в заблуждение?! А? Сказал бы сразу, что Татьяна, это моя сестра, — пояснил он окружающим, — разрешила тебе взять на время эти книжонки и монтекристо. Волнуйся тут за тебя! Дурак!
А дурак улыбался. Улыбался от радости, что Тата верна клятве, что «друг за друга хоть на смерть!». Да, он готов на это!
— Влюбленный осел! — горячился Гога. — Татьяна вскружила ему голову. Она кому угодно вскружит. Ну, он и готов в огонь и в воду. Тоже рыцарь кислых щей! А Татка жуткая авантюристка! — Это звучало у него как высшая похвала.
— Ты не смеешь так о ней говорить! Она замечательная! — закричал Юра.
— Господа, расходитесь!.. А вы, Сагайдак, готовьте уроки!
Так Юра стал на какое-то время героем гимназических разговоров.
На следующее воскресенье приехала Тата и попросила вызвать Юру Сагайдака. Но он застеснялся и убежал в столовую. Во-первых, он боялся, как бы при всех Тата не поцеловала его. Задразнят. Во-вторых, его лишили «воскресенья» за принос запрещенных книжек.
Тата, красивая и очень уверенная в себе, болтала со старшеклассниками. Она тут же, шутя, покорила полдюжины сердец и на ревнивые замечания: «Что вам мальчишка, пойдемте погуляем с нами» — отвечала: «Он мой рыцарь».
Но друзья не могли уговорить Юру выйти. И Тата согласилась погулять со старшеклассниками. Они прохаживались по тротуару перед гимназией, а Юра ревниво, тайком выглядывал из окна.
Даже Петр Петрович расчувствовался, глядя на нее, и сказал:
— Разрешаю. Иди!
А Юра ответил:
— Не пойду!
И не пошел. А потом весь класс обсуждал, правильно он сделал или нет.
Хотя во время войны допускались только благотворительные балы, как недавно в Благородном собрании, гимназисты и гимназистки все же упросили устроить и им танцевальный вечер. Для виду его назвали тоже благотворительным, «в пользу раненых». Решено было устроить киоски и в них продавать искусственные ромашки и маленькие флажки союзных держав — Англии, Франции, Бельгии.
Юра надел парадную форму: мундирчик со стоячим воротничком и светлыми пуговицами, и полчаса надраивал щеткой ботинки.
Играл духовой оркестр. Напомаженный, нафиксатуаренный господин с усами, поворачиваясь в обе стороны, выкрикивал танцующим: «А гош!», «А друа!»
Юра стоял у стены. Ира прошла перед ним — он не поздоровался. Ира стала с подругами рядом, он сделал вид, будто не видит. Ира зашла слева, потом справа, толкнула, извинилась и сказала:
— Это ты?
Юра смотрел мимо.
— Чего ты злишься? Я ведь тебе написала. Я знаю, что не ты сочинил то письмо, а Гога. Я написала, что не сержусь на тебя.
— Вот и танцуй со своим Гогой.
— Ах, так!
— Да, так!
— Хорошо!
Ира ушла. И она танцевала с Гогой и так кривлялась, что Юра презирал ее и жалел. Он уже знал, что собой представляет Гога.
И когда танец окончился и Гога отошел от Иры, Юра сказал ей:
— Ты еще неопытная. Берегись этого подлеца! — Слова он запомнил из какого-то романа.
— Не учи меня! Я сама знаю, что мне делать. Бегай за своей Таткой, старой ведьмой, которая смеется над тобой. Гога все, все мне рассказал. Уйди, я тебя ненавижу!
Так кончилась дружба с Багирой — черной пантерой. И даже во время летних каникул он не встретился с Ирой. Вместе с Борькой и Вильгельминой Карловной она уехала к тетке в Севастополь.
И снова звонки, и снова уроки, и снова вечерняя подготовка уроков. Юра привык к гимназии, к пансиону и уже гордился «своей» Первой классической екатеринославской гимназией, лучшей среди всех других. И хотя реалисты и «набили» гимназистам, но это чистая случайность — они дрались не по правилам.
В гости Юра ни к кому не ходил. Письма писать не любил, отвечать на письма из дому его заставлял Феодосий Терентьевич.
Питание в пансионе ухудшилось. В посылках из дома присылали главным образом уже не вкусненькое, а сало, сыр, домашнюю колбасу.
Шла третья военная зима. Одну за другой гимназии занимали под лазареты. Калеки стояли на улице и просили подаяния. Гимназистки собирали на Красный Крест, прикалывая на грудь искусственную ромашку. На плацу по-прежнему учили солдат. Но теперь это были пожилые, бородатые дядьки и юнцы.
В гимназии все чаще по углам шептались о неудачах на войне, о генералах-изменниках, о «продажных шкурах». Приходили слухи о Гришке Распутине, который хозяйничает в царском дворце и вместе с развратной царицей-немкой и «немецкой камарильей» продает армию и Россию. В разговорах старшеклассников зачастили слова: «Государственная дума», «кадеты», «ответственное правительство».
Эти слухи и разговоры еще не тревожили сознания Юры, хотя и заставляли его иногда вспоминать Тимиша и его дядю.
Весной зубрили, волновались, держали экзамены. У Юры были круглые пятерки, и он ехал домой победителем.
Дома он, как только вылез из экипажа, перецеловался со всеми, тут же убежал, прихватив Алешу и всех собак, в степь, потом купаться, хотя вода была еще «не купальная», и пришел, когда уже стемнело, усталый, загорелый, счастливый.
Обещанная еще в прошлом году поездка на дачу в Судаке снова не удалась. Пришла телеграмма о болезни бабушки. И Юлии Платоновне с Оксаной пришлось выехать в Полтаву. Петр Зиновьевич был загружен работой — его помощника мобилизовали, и Юра неожиданно получил полную свободу.
Лето, полное степного солнца, ветра, купанья, рыбной ловли с Тимишом, неизменных собак и лошадей, промелькнуло как один радостный, жаркий день.
Подошел день отъезда.
— Ты уже взрослый, — сказал отец. — Поедешь один.
И снова Юра, на этот раз без сопровождающих, отправился в Екатеринослав. Тимиш отвез его на станцию. И Юра с особой гордостью сам купил себе билет у того самого фатоватого кассира с воинственно подкрученными усиками — интересно, почему его не взяли на войну? — который когда-то предал его жандарму.
Жандармов теперь уже не так боялись, как раньше. И в вагоне Юра снова услышал разговоры о предательстве, о страшном старце Распутине, о том, что война всем надоела. Только говорили иначе, чем в гимназии: зло и громко.
С чувством каких-то перемен, назревавших в мире, вернулся Юра в гимназию, где все было по-прежнему, словно не существовало ничего, кроме пансиона и классов. Только кормить стали еще хуже, а звонки звенели все так же.
Глава III. РЕВОЛЮЦИЯ РЯДОМ
1
В этот февральский день все началось, как обычно. По звонку поднялись с постелей. Младшие классы построились, чтобы идти в столовую, и тут почувствовали какое-то замешательство. Старшеклассники стояли толпой и о чем-то шептались.
— Господа, — услышал Юра голос Феодосия Терентьевича, — слухи еще не подтвердились. Я очень прошу вас, — он сделал ударение на «я», — идти в столовую, как положено… И очень прошу не вносить сумятицу в умы младших.
Старшеклассники, все еще тихо переговариваясь, стали в строй. После завтрака классы по издавна заведенному порядку выстраивались в рекреационном зале.
В этот день инспектор Матрешка был не так спокоен и уверен, как обычно. Он все ходил взад и вперед по ковровой дорожке от двери к царскому портрету, нервно потирая коротенькие ручки. Несколько раз он просил старшеклассников «вести себя достойно».
Обычно каждый класс очень быстро и без всяких пререканий становился в две шеренги. Сегодня же у старшеклассников даже такая простая вещь не клеилась. И Юра был очень горд за свой третий, который сделал все, что положено, быстро и четко.
— А они еще проходят военную подготовку! — осуждающе сказал он своему соседу.
Теперь это был уже не Петя, так как Юра его перерос. Юра стоял шестым в шеренге, а Петя — девятым.
Наконец и восьмиклассники стали в ряд. Воцарилась тишина. Обе половинки дверей открылись, и на ковровой дорожке появился директор. Он шагал степенно и грузно. Под белым стоячим воротничком на короткой шее у него висел орден. Но почему-то ордена красовались еще и на груди. Между тем сегодня не был праздник.
Насупив густые брови, директор смотрел только, прямо, на портрет царя. Он и раньше шел, так же важно подняв голову, но всегда грозно поглядывал то вправо, то влево. А сейчас даже не покосился ни на кого. Когда директор остановился, регент поднес камертон к уху, подал тон. Гимназисты дружно запели молитву. Затем вторую. Наступила минутная пауза перед «Боже царя храни!». Регент вытянул руки, затем взмахнул ими. Юра и его соседи, все младшие классы, запели. Из рядов же старшеклассников слышались только разрозненные голоса.
— Отставить! — рявкнул директор, багровея.
Замолчали. Регент снова взметнул руками, призывая