начинать. И снова запел хор тоненьких детских голосов, среди которых слышались лишь отдельные ломающиеся голоса «молодых петушков», как их называл регент. Старшеклассники молчали.
— От-ставить! — крикнул директор. — Крр-амолы в стенах вверенной мне гимназии не потерплю! Приказываю петь!
Юра услышал шепот позади: «Не петь!» — «Почему?» — «Старшие классы передали: «Не петь».
В третий раз регент словно в отчаянии поднял руки.
Запели первоклассники, второклассники, третьеклассники… Пел директор, пел священник, воспитатели.
— Перестать! — донесся шепот сзади.
Юра замолчал.
И тут из задних рядов громко раздалось писклявым, дурашливым голосом:
— Ку-ка-ре-ку! Царствуй, лежа на боку-у-у…
Все оцепенели.
Чей-то другой голос прокричал:
— Долой самодержавие!
— Кто? — рявкнул директор.
В зале стало тихо-тихо.
— Иду, чтобы позвонить его высокопревосходительству! Берегитесь! — грозно объявил он. И еще больше втянув голову в плечи — теперь уже не было никаких признаков шеи, — он быстро-быстро, как не ходил никогда, заспешил к выходу…
Из рядов старшеклассников кто-то озорно свистнул. Директор обернулся. Тишина. Он молча погрозил кулаком и исчез.
Ряды расстроились, смешались.
— Что такое? В чем дело? Что случилось?.. — зашумели в шеренгах.
— Господа, ре-во-люция! — прокричал кто-то.
— В классы, в классы! — требовали озабоченные воспитатели.
Они уже не пытались построить ряды. Они хотели одного: разделив учеников, запереть их по разным классам.
Третий класс шумел, как потревоженный улей. Пришел священник, но урока не начинал. Затем вошел инспектор.
— Встать! — Встали. — Садитесь, — сказал Матрешка и поспешно начал: — Я прошу вас быть дисциплинированными и сознательными.
«Сознательный», — мысленно повторил Юра новое слово.
— Темные элементы распускают злонамеренные слухи, чтобы возбудить чернь. Не верьте! Все ложь! В трудную годину войны мы верноподданно обязаны служить опорой веры, царя и отечества. Крамола будет искоренена! Нашему государю императору урра!
И все закричали «ура», и еще раз, и еще, и Юра тоже кричал «ура», хотя ничего не понял из краткой речи инспектора. Какие слухи? Какая крамола?
После урока Феодосий Терентьевич попросил всех не уходить из класса. Так надо! А на большой перемене после завтрака пансионеры-старшеклассники обступили его и просили объяснить: что же произошло? И Феодосий Терентьевич позвал их в репетиционный зал. Дверь закрыли.
— Господа! Директор запретил говорить с гимназистами на политические темы до особого на то разрешения. Поэтому я говорю с вами не как служебное лицо, надеясь на вашу скромность. Вы обещаете не выдавать меня?
— Обещаем!
— Просим!
— Скажите всю правду!..
— В Петрограде произошла революция. Царь Николай Второй низложен. Теперь страной правит не царь, а Временное революционное правительство, назначенное Государственной думой. Вопрос о том, останется ли Россия конституционной монархией или станет республикой, будет решен в скором времени народными избранниками.
Гимназисты переглядывались, не зная, как это принять.
— Господа, власть самодержавного царя привела Россию на грань военной катастрофы. Культурная и экономическая отсталость, нищета и бесправие народных масс, полицейский произвол, продажная администрации — вот результат варварского самодержавия царя. Престол окружали недобросовестные, тупые люди и гнусные, преступные личности, вроде недавно убитого Григория Распутина. Вместе с вами надеюсь, что с этим покончено навеки и родина наша твердо стала на путь гражданских свобод, прогресса и просвещения. Главное теперь, господа, не допускать крайностей и внутренней смуты. Помните, что благотворные реформы должны вводиться постепенно. Русские люди всех состояний и общественных классов должны подать друг другу руки и забыть взаимные распри во имя свободы и народовластия, по примеру культурных наций Запада!
Гимназисты зашумели. Феодосий Терентьевич поднял руку:
— Я прошу вас об одном — не быть опрометчивыми. Теперь многочисленные политические партии будут звать вас к себе. Но вы еще молоды. И истинные интеллигенты должны стоять выше партийной демагогии. Ваш лозунг — просвещение, культура!
Гимназисты жадно ловили слова любимого воспитателя.
— Умные реформы, — продолжал он, — затронут и оздоровят все области жизни. Реформы могут коснуться и образования — закона божия и даже русского языка. Зачем, например, писать твердый знак и ять?
— Зачем зубрить латынь? — крикнул кто-то.
— Разумно! Полезнее тратить время на изучение живых языков. Напоминаю, гимназистам запрещается устраивать сходки, участвовать в каких бы то ни было демонстрациях и собраниях. Все вы еще политические невежды и можете стать жертвами своей неопытности.
Гимназисты запротестовали. Феодосий Терентьевич снова превратился в доброжелательного, но строгого воспитателя. Одернув свой щеголеватый учительский мундир, он скомандовал:
— А теперь идите в классы, соблюдайте спокойствие и дисциплину!
— Вы против государя императора? — раздался звенящий от негодования голос.
Юра оглянулся и узнал старшеклассника — сына генерала Ведерского.
— А ты за распутинского царя? — крикнул Гога.
— Ты не смеешь! Кадет! Россия погибнет! — прокричал Ведерский.
— А ты монархист, черносотенец! Кончилось ваше время!
— Господа, господа, успокойтесь! Уже был звонок. Прошу в классы, — призывал Феодосий Терентьевич.
— Ты на кого намекаешь, Бродский? — громко спросил Гогу сын графа Берга, соседа Бродских.
— На врагов парламентаризма, — ответил тот и спросил: — Ты монархист или республиканец?
— Я за сильную власть, способную довести войну до победного конца, — ответил Берг.
— Царская камарилья продалась немцам. Спасет Россию только власть просвещенных людей — профессоров, адвокатов, энергичных промышленников! — провозгласил Гога.
После уроков гимназистов снова позвали в зал. Все охотно побежали и выстроились как положено.
Пришел директор.
— Господа! — Голос у него был зычный. — Государь император, — он посмотрел на портрет царя, — передал власть цесаревичу Алексею или брату своему — Михаилу. Слухи различные. Я призываю вас быть верноподданными и не верить злонамеренным элементам. Завтра в городе возможны демонстрации. Чернь пытается воспользоваться смутой. Все гимназисты обязаны быть в гимназии. Уличенный в участии в демонстрации или подстрекательстве к тому будет исключен из гимназии.
— Снять портрет царя со стены! — донесся голос из задних рядов.
Юра узнал — кричал Гога.
— Тише! Я сам знаю, что и когда надо делать, и не допущу беспорядков! Расходитесь по классам!
2
Вечером в своем зале собрались пансионеры. Их никто не созывал. «Царя скинули с престола!» Юра никак не мог примириться с мыслью, что это оказалось так просто. Солнце не упало на землю. Землетрясения не произошло. Люди едят, ходят, как обычно. Странно и непонятно! Как же теперь? Будет новый царь, мальчик, чуть старше Юры? И он будет с помощью других управлять государством и всей войной!
Гога влез на стол и говорил о свободе слова — пусть не запрещают ругать, кого хотят и как хотят. Он — за свободу печати. Каждый может писать где хочет и как хочет, хоть на стене. Он за свободу совести! Пусть не притесняют гимназистов, а особенно пансионеров. Отменить надзор: куда хотим, туда и пойдем. А если воспитатели против, свергнуть воспитателей! Если инспектор против, свергнуть Матрешку! Если директор будет против, свергнуть Барбоса! Долой царские порядки в гимназии!
Потом на стол вскочил рыхлый восьмиклассник Сверчков, сын владельца пивного завода. Он призывал совершить революцию в правописании. Долой ять! Долой твердый знак! Пусть уже завтра на уроках никто не пишет ни ятя, ни твердого знака.
— А завтра нам всем влепят по колу и вызовут к инспектору! — крикнул восьмиклассник Ведерский, которого за красоту называли Аполлоном Бельведерским.
— Кто не боится, поднимите руки! — призывал Сверчков.
Поднялся лес рук. Юра тоже поднял руку. Так он впервые проголосовав «за революции».
Вечером уроки в тетрадях писали без ятя и твердого знака.
Рыжий, сменивший Феодосия Терентьевича, увидев, возмутился, накричал, запретил и пригрозил исключением.
И все опять стали писать с ятем и твердым знаком, а про Петра Петровича сочинили: «Твердый Рыжий Ятный Знак — черносотенец, дурак».
Ссорились и спорили, даже когда улеглись в постели.
Рыжий выключил электричество, но разговоры не прекратились. И он снова зажег свет и пригрозил карцером. Замолчали. Но как только погас свет, послышался шепот.
Юра ворочался в темноте с боку на бок. Потом забылся, а очнулся оттого, что кто-то шевелился около его кровати. Посмотрел — темно, никого. Когда глаза привыкли к темноте, заметил на полу лежавшую фигуру.
— Что? — испуганно спросил он.
— Тихо! Спи! — Он узнал голос Гоги.
— А что ты?
— Крикни только! Голову оторву! — И Гога, прижимаясь к полу, двинулся к дверям, за ним змеей пополз кто-то еще.
«Почему они ползут? Почему не вышли прямо в коридор?» — удивился Юра. Он счел, что мушкетеру са’Гайдаку позорно остаться безучастным, тихо спустился с кровати и тоже пополз к двери.
В конце коридора белели три фигуры. Они неслышно поднялись по лестнице на второй этаж. И Юра туда! Они проникли в рекреационный зал, и Юра просунул голову в дверь.
Все трое стояли у дальней стены и дергали раму с портретом царя. Это было очень интересно. Царь не поддавался. Толстая золоченая рама высотой в два человеческих роста была крепко прибита к стене. Доносились тихие ругательства.
Юра решил помочь и подбежал. Сначала все трое испугались, а потом рассердились.
Гога больно ударил его по затылку и скомандовал:
— Марш в постель!
Юра упрямо ответил:
— Не пойду. Я тоже хочу свергать царя!