Выручила Ганна. Она встретила на станции своего знакомого, пошепталась с ним, познакомила с Юлией Платоновной. И ночью он повел их по станционным путям. Двое провожавших и носильщики несли вещи. Шли долго, пролезали под товарными вагонами. Наконец пришли к пассажирскому вагону, одиноко стоявшему на дальнем пути. В нем уже были люди. Все же удалось отвоевать две полки.
Юра заснул, а когда проснулся, заслонил глаза от яркого солнца. Вагон все еще стоял. А народу! Сидели не только на скамейках, но и в проходах, на мешках, чемоданах, корзинах.
Перед мамой стоял со шляпой в руках пожилой человек и строго говорил:
— Сударыня, мы не просим жертвовать. Мы требуем вашего равноценного участия в складчине. Надо «подмазать», иначе наш вагон не прицепят к поезду. А чтобы у вас не возникало сомнения, что все деньги будут переданы по назначению, вот еще один представитель от пассажиров нашего вагона. Мы взаимно контролируем друг друга.
В «представителе от вагона» все было длинным: и рост, и узкое лицо, и длинные, до плеч, волосы, и нос, и свисающая чуть не до колен черная бархатная рубаха, и даже ногти на руках, особенно на мизинцах. «Длинный», как про себя его прозвал Юра, тоже просил «гражданку» не задерживать вагон, потому что «не подмажешь, не поедешь».
Мать разволновалась, отвернулась и откуда-то достала черный шелковый мешочек.
— Вы шутите, сударыня! — гремел сборщик. — Вас четверо!
Мать смутилась, повторяла: «Я не при деньгах». Юра знал, что это так. И все же пришлось добавить.
Длинный схватил деньги, но сборщик отобрал их, опустил в свою шляпу. И они двинулись дальше.
Юра слез с верхней полки и пошел с ними. Интересно!
Бородатый дородный купец в поддевке, когда его попросили сделать взнос, заулыбался, зачастил:
— Это можно, конешно, с нашим удовольствием…
Он начал хлопать себя по карманам, потом прикрикнул на одутловатого сына-подростка:
— Санька, нечего мух ловить, давай кошелек с дорожными деньгами! Живва!
Взяв кошелек, он порылся в нем и протянул пятерку.
— Да вы что? Вон женщина с детьми сорок дала. А у вас небось тысячи! Видно пана по халяве…
— А ты считал? Ты наживи их, деньги-то, тогда и считай свои, а не чужие!
Купец вытащил из-за пазухи толстый бумажник, долго шуршал в нем пухлыми пальцами и сунул сборщику еще десятку:
— На! Давитесь…
— Просим повежливее! — крикнул Длинный.
— Жмот! — возмущенно бросила Ганна, взглянув на группу курящих солдат.
— Эй ты, шкура! — спокойно и лениво сказал бородатый солдат. — Не дашь сотни — вытряхнем!
— Это как же понимать? Грабеж?
— Ребята, а ну сюда!
— Да нате, нате! И пошутить нельзя!
Давали все по-разному. Деньги собирали несколько раз. Наконец вагон прицепили к поезду.
Юра томился. Эх, доехать бы поскорее до моря! Высунувшись по грудь из окна вагона, он часами вглядывался в горизонт — не блеснет ли Черное море? Но за окном плыла все та же степь. Степь с отарами овец или бескрайние поля пшеницы, кукурузы. А моря все нет… Когда же? А колеса стук-стук, стук-стук…
Юра заснул стоя.
Его разбудил мамин голос:
— Зову, зову… Иди поешь.
— Не хочется.
Длинный стал рядом и сказал:
— Вон там, в степи, бегают страусы, бизоны, зебры, дикие лошади… Ездят верхом на верблюдах. А в садах фазаны и павлины.
— Где? — обрадовался Юра и высунулся из окна почти по пояс.
— В имении Фальц-Фейна «Аскания-Нова», за горизонтом. — Там собраны животные из Африки, Австралии…
— За горизонтом!.. — с огорчением протянул Юра.
Длинный стал расспрашивать, куда они едут. Где отец? Какой партии мама сочувствует?
— Мама пока беспартийная. Но папа и я за революцию. А вы какой партии?
— Я? Кавэдэ. Не понимаешь? «Куда ветер дует». Это, брат, самая хитрая партия. Смотрю на жалкий род людской, усмехаюсь и не смешиваюсь с суетной толпой. Лишь бы мою свободную личность не трогали. А ты, видно, юноша толковый.
Длинный прикурил у солдата и ушел. Юра был очень доволен, что его назвали «юношей».
Поезд остановился на маленькой станции среди плоской степи. Юра вышел погулять. Здесь море напомнило о себе ракушками. Их было много. Небольшие, желтые, белые, розовые, они устилали все пути возле станции.
Юра набрал их полные карманы, даже ссорился из-за них с другими мальчишками, выскочившими из вагонов. А здешний паренек насмешливо сказал:
— Тю на вас, дурни! Откуда вы такие? У нас из ракушек дома строят!
Юра потрогал пальцем стену станционного домика: и правда, он был сложен из огромных желтовато-белых ракушечных кирпичей.
Степь вокруг станции была не такая, как у них, в Саксаганке, не ковыльная. И трава росла на ней другая. Раскидистые серо-зеленые кусты полыни сильно пахли. И земля была не черная, а серая, а местами даже белая. Об этих пятнах Длинный, когда возвратился от паровоза, куда ходил «выяснять отношения с машинистом», сказал:
— Выпоты соли на солончаках.
Снова поехали.
И туг Юра вспомнил все, что знал о почвах. Ведь он тоже ходил с папиными учениками «брать монолиты». Они рыли узкие глубокие ямы, окапывали в них узкий высокий столб земли. Аршин чернозема — почва, а ниже — рыжий мел и подпочва. Знал он о суглинках и супесках, о кислых почвах, об удобрениях. О солонцах и солончаках тоже говорили. Но ведь соленые почвы не плодородные, почему же на них растут полынь и другие растения?
Юра забросал вопросами Длинного. Тот, чтобы отвязаться, дал ему почитать книгу рассказов Максима Горького.
«Море смеялось!» Вот здо рово сказано. А степь может смеяться? Он вспомнил весну, тысячи журчащих ручейков в степи, тысячи солнечных зайчиков прыгали в ручеек… Степь журчала, звенела, блестела, смеялась.
Но читать эту книгу было не очень интересно. Какая-то Мальва, рыбаки — сын и отец… Он быстро просматривал страницу за страницей. Хотелось найти что-нибудь о кораблях, морских бурях и смерчах, о пиратах и таинственных островах… Ничего об этом в книге не было. Он закрыл ее и тоскливо посмотрел в окно.
— Мам, ну когда будет море?
— Ты просто замучил меня. Читай!
Она протянула Юре книгу, но, взглянув на обложку, положила ее на столик.
— Нет, Юрочка, я сама с удовольствием перечитаю ее. Тебе еще рано, не поймешь…
У Длинного оказалось несколько выпусков Ната Пинкертона. Он отозвал Юру в сторону и дал ему одну книжку.
— Почитай, а потом выменяй у ребят на папиросы.
— А они не курят.
— Так их отцы курят. Учи тебя!
Купеческий сын, пухлый и бледный четырехклассник, согласился дать за книжку пачку папирос и украл ее у отца.
— Куда вы едете? — спросил Юра.
— Покупать леса в Крыму, — ответил мальчик. — Папаня говорит, что теперь из-за беспорядков можно задешево сторговать у графов и князей леса в крымских горах…
Когда Юра отдал Длинному пачку папирос, тот недовольно сказал:
— Мало взял! Надо было торговаться и взять пять пачек. Учись, брат, в жизни брать побольше и давать поменьше.
2
Вокруг вокзала в Мелитополе толпилось множество баб и дядьков с салом, паляницами, мукой, яйцами, пшеницей в мешках, курами и индейками — живыми и жареными. Все это предлагалось в обмен на материю, посуду, обувь, одежду, белье. За деньги продавали неохотно. А возле вагонов ходили рослые неулыбающиеся парни в куртках и спрашивали, нет ли продажного или на обмен оружия, патронов.
— И на що им оружие? — удивилась чернобровая Г анна.
— Немцы-колонисты вооружаются, — объяснил всезнающий Длинный. — Серьезный народ…
Когда вернулись в вагон и поезд тронулся, Длинный уселся против Юлии Платоновны, озабоченно выводящей столбцы цифр на листке, и сказал:
— Извините, мадам! Если не ошибаюсь, вы едете в Судак. И я туда же. Разрешите страннику представиться — Макс Молдышев, художник, поэт, певец античного духа… Я бы просил одолжения помочь вам.
— Спасибо. Рада познакомиться, Юлия Платоновна Сагайдак.
— Судак! Императрица Екатерина Вторая назвала Судак «лучшей жемчужиной в короне Российской». Но не будем ссылаться на упраздненных ныне монархов… Грибоедов сказал о Судаке: «Спустились под вечер в роскошную Судакскую долину. Я не видел подобной». Сударыня! Это действительно феерия! Огромная старинная Генуэзская крепость с подземным ходом к морю. (Юра сразу насторожился.) А шампанское из подвалов поместья «Новый Свет» князя Голицына! А затухший вулкан Перчем!
В этот момент Длинный увидел, что Юлия Платоновна достает из корзинки разную снедь, готовя завтрак. Он быстро прервал поэтическое описание красот Судака и обратил свое внимание на появившееся съестное.
— Какой изумительный натюрморт, эта чудесная жареная индейка в сухариках, которую вы положили на столик, пухлый пшеничный хлеб… желтое масло… белоснежное сало!..
— Пожалуйста, прошу! Извините, что раньше не предложила, — сказала Юлия Платоновна.
— Надо бы хоть из вежливости отказаться… Но быть или не быть, есть или не есть, это решаю не я, а моя бренная, глубоко презираемая мной утроба. Ну не оскорбительно ли это для идеалиста, каким являюсь я? Разрешите руками?.. Даже при царском дворе дичь едят руками… А где соль?
— Мама, смотри! — крикнул Юра.
К окошку подошла Ганна, обняла его за плечи и тоже высунулась.
Что это? Река? Озеро? Но почему оно разгорожено заборчиками на небольшие дворики? Для ловли рыбы? Так рыболовы перегораживали весной Саксаганку, оставляя для рыбы один узкий проход, против которого ставили сеть.
Странно. Такая жара, а вода покрыта льдом. И кучи грязного снега высятся по берегам и не тают.
Подошел Длинный с ножкой индейки в одной руке и ломтем хлеба с салом — в другой. С трудом, так как рот у него был набит до отказа, он пробормотал:
— Море! Сиваш!
— Как? Это — Черное море?! — с огорчением воскликнул Юра.
— Не Черное, а мелкий залив Азовского. Здесь добывают соль. Из воды. Древнейший промысел. Отсюда еще чумаки возили соль в глубину России. Отсюда шел великий чумацкий шлях.