Первый закон — страница 14 из 29

Вера в сверхъестественный источник зла не нужна; люди сами способны на любое злодейство.

Джозеф Конрад

Не прошло и двух недель, как, желая сравнять счет, явились мстители с другой стороны границы, повесили старика Дестора вместе с женой и сожгли мельницу. Еще через неделю отправились мстить его сыновья, и Монца, прихватив отцовский меч и хнычущего Бенну, пошла с ними. Радостно пошла, ибо вкус к фермерству она потеряла.

Расплатившись за мельника, они покинули долину и не останавливались в течение двух лет. К ним присоединились и другие люди, потерявшие работу, семьи, жилье. Вскоре они сами стали теми, кто жег чужие посевы, вламывался в чужие дома и забирал все, что находил. Вскоре они сами стали теми, кто вешал. Бенна быстро подрос и забыл, что такое милосердие. Могло ли быть иначе?.. Они мстили за убийства, потом за воровство, потом за махинации, потом за слухи о махинациях. Шла война, и нехватки в обидах, за которые требовалось отомстить, не было.

Как вдруг в конце лета Талин и Масселия заключили мир без всякого выигрыша для обеих сторон, кроме трупов. В долину приехал господин в плаще с золотой каймой, с отрядом солдат, и запретил репрессалии. Сыновья Дестора со товарищи разделили добычу и разошлись. Одни вернулись к тому, чем занимались до охватившего их безумия, другие ринулись с головой в безумие новое. Вкус Монцы к фермерству начал возрождаться.

Но дальше возвращения в деревню дело не зашло.

Там, на бортике разбитого фонтана, они узрели ослепительное воплощение воинственности в начищенной до блеска стальной кирасе, с мечом, на рукояти которого сверкали драгоценные камни. Послушать его собралась половина долины.

— Меня зовут Никомо Коска, я капитан Солнечной роты — благородного братства, сражающегося вместе с Тысячей Мечей, лучшими наемниками Стирии! С нами заключил договор о найме Рогонт, молодой герцог Осприи, и мы ищем людей! Людей, имеющих боевой опыт, людей отважных, любящих приключения и деньги! Кого из вас тошнит от ковыряния в грязи ради куска хлеба? Кого влечет надежда на лучшее? Честь? Слава? Богатство?.. Присоединяйтесь к нам!

— Мы можем… — начал Бенна.

— Нет, — ответила Монца. — Довольно с меня войны.

— Война будет короткой! — прокричал Коска, словно услышав ее мысли. — Это я вам обещаю! И заработаете вы куда больше, чем здесь! Скел в неделю, плюс доля в добыче! А добычи будет много, парни, поверьте мне! Наше дело правое… достаточно правое, и победа ждет нас наверняка!

— Мы можем! — прошипел Бенна. — Хочешь снова возиться в земле? Падать замертво по вечерам от усталости? Я — нет!

Монца задумалась о том, каких усилий ей будет стоить расчистка верхнего поля и сколько денег это принесет. Меж тем уже образовалась очередь из желающих вступить в Солнечную роту. Бродяг и фермеров, в основном, чьи имена заносил в книгу чернокожий писарь.

Она протолкалась вперед.

— Я — Монцкарро Меркатто, дочь Джаппо Меркатто, а это — мой брат Бенна, и обоим нам приходилось воевать. Найдется ли для нас работа в вашей роте?

Коска нахмурился, чернокожий покачал головой:

— Нам нужны мужчины с боевым опытом. А не женщины и дети.

Он попытался отстранить ее. Монца не сдвинулась с места.

— У нас есть опыт. И посерьезнее, чем у этих ошметков.

— Я могу предложить тебе работу, — сказал один из фермеров, расхрабрившись после того, как поставил на бумаге подпись. — Петушка моего не желаешь пососать?

Над собственной шуткой он смеялся до тех пор, пока Монца не швырнула его наземь и не заставила проглотить половину зубов каблуком сапога.

Никомо Коска наблюдал за этой демонстрацией силы, приподняв одну бровь.

— Саджам… в договоре о найме точно упомянуты мужчины? Как там сказано?

Писарь заглянул в документ.

— Две сотни конников, две сотни пехотинцев, коим надлежит быть людьми бывалыми и хорошо снаряженными. Сказано — «люди».

— Да и «бывалость» — понятие расплывчатое. Эй, девочка! Меркатто! Берем тебя. И брата твоего тоже. Ставьте подписи.

Они сделали, что было велено, и этого оказалось довольно, чтобы стать солдатами Тысячи Мечей. Наемниками.

Фермер схватил Монцу за ногу.

— Мои зубы…

— Поищи их у себя в дерьме, — сказала она.

Затем Никомо Коска, знаменитый солдат удачи, под веселое пение трубы вывел новых наемников из деревни, и на ночлег они расположились под звездами, у костров, и предались мечтам о том, как разбогатеют в предстоящем походе.

Монца с Бенной сидели, укрывшись одним одеялом на двоих и тесно прижавшись друг к другу. Из темноты, сверкая латами, в которых отражалось пламя костра, к ним вышел Коска.

— Вот вы где, мои детки-солдатики! Талисманчики мои! Замерзли, да? Держите. — Стянул с плеч темно-красный плащ, бросил им. — Грейте косточки.

— Что вы хотите за него?

— У меня есть еще, так что примите в подарок.

— С чего это? — подозрительно проворчала Монца.

— «Командир заботится сначала об удобстве своих людей, потом уже о собственном», как говаривал Столикус.

— Кто это? — спросил Бенна.

— Столикус? Величайший полководец в истории. Император древности. Самый знаменитый.

Монца промолчала, а Бенна снова задал вопрос:

— Кто такой император?

Коска вскинул брови.

— Король, считай, только рангом повыше. Нате-ка, почитайте. — Он вынул из кармана и сунул Монце в руки маленькую книжицу в красном потертом переплете.

— Ладно.

Та открыла ее и угрюмо уставилась на первую страницу, в надежде, что он сейчас уйдет.

— Мы не умеем читать, — ляпнул Бенна, не успела она его заткнуть.

Коска нахмурился, подкрутил двумя пальцами навощенный ус. Монца думала, сейчас велит им немедленно убираться домой. Вместо этого он уселся рядом, подобрал под себя ноги.

— Дети, дети… — Ткнул пальцем в книжную страницу. — Вот это — буква «а».

Туманы и шепоты

Город Сипани пах гниющими морскими водорослями, угольным дымом, дерьмом и мочой. Короткой жизнью и долгим угасанием. Трясучку подташнивало, хотя с запахом он, может, и смирился бы, когда бы мог видеть собственную руку перед лицом. Вечер был таким темным, туман таким густым, что шедшая в паре шагов впереди Монца казалась чуть ли не призраком. Фонарь высвечивал из тьмы под ногами всего с десяток булыжников, блестевших от холодной росы. И несколько раз Трясучка едва не шагнул прямиком в воду. Что было нетрудно. Ибо в Сипани вода таилась за каждым углом.

Из тумана выплывали злобные великаны, превращались в угрюмые дома, прокрадывались мимо. Выныривали, как шанка во время битвы при Дунбреке, темные силуэты и оборачивались мостами, оградами, статуями, экипажами. На столбах горели фонари, у дверей — факелы. Светившиеся во мраке окна казались висящими в пустоте и были ненадежны, как болотные огоньки. Только он выбрал за ориентир ряд окошек, как дом куда-то поехал. Чувствуя, что земля уходит из-под ног, Трясучка заморгал, потряс головою. После чего понял, что то была баржа, проплывшая рядом с мостовой, унося свои огни в ночь. Никогда ему не нравились города, туманы и море. Вместе же взятые, они и вовсе походили на дурной сон.

— Чертов туман, — проворчал Трясучка, поднимая фонарь повыше, словно из этого мог выйти какой-то толк. — Ничего не видать.

— Это Сипани, — бросила через плечо Монца. — Город туманов. Город шепотов.

Холодная тьма вокруг и вправду полнилась неумолчными, приглушенными звуками: плеском и бульканьем воды в каналах, поскрипыванием тросов, удерживавших на месте лодки, звоном колоколов, собачьим лаем, кошачьими завываниями, крысиным топотком, вороньим карканьем. И человеческими голосами, конечно. Невидимые за туманом люди окликали друг друга, называли цены, торговались, сыпали предложениями, шутками, угрозами — всем вперемешку. Порой откуда-то доносились обрывки музыки. Вспыхивали на другой стороне канала призрачные огоньки и брели, раскачиваясь, сквозь тьму — то подвыпившие посетители покидали с фонарями в руках таверны, направляя нетвердые стопы кто в бордель, кто в игорный дом, кто в курильню. Голова у Трясучки от всего этого кружилась. Тошнота усиливалась. Казалось, его вообще тошнило не переставая. Давно, с самого Вестпорта.

Во тьме послышались быстрые, гулкие шаги, и Трясучка, схватившись за рукоять топора, спрятанного под курткой, прижался к стене. Из тумана возникли и снова скрылись в нем, промчавшись мимо, несколько мужчин и женщин, одна из которых придерживала на бегу шляпу на своих взбитых стогом волосах. Промелькнули искаженные пьяными, дьявольскими ухмылками лица и сгинули в ночи, лишь туман завился водоворотами вослед развевавшимся плащам.

— Ублюдки, — проворчал Трясучка, выпустив топор и отлепившись от склизкой стены. — Их счастье, что я никого не треснул.

— Привыкай. Это Сипани. Город пьяниц. Город полуночников.

Полуночников тут хватало, это верно. На каждом углу, у каждого моста ошивались сомнительного вида мужчины, провожая прохожих пристальными взглядами. В дверях караулили женщины, многие из которых, несмотря на холод, были едва одеты.

— Скел! — крикнула одна Трясучке. — Всего за скел — ночь всей твоей жизни! Ладно, десять медяков! Восемь!

— Собой торгуют, — буркнул он.

— Все собой торгуют, — донесся до него приглушенный голос Монцы. — Это…

— Да, да. Чертов Сипани.

Монца остановилась, и он чуть не налетел на нее. Она откинула капюшон и уставилась на узкую дверь в осыпающейся кирпичной стене.

— Пришли.

— Еще один дворец?

— В настоящих дворцах побываем позже. Пока же у нас работа. Сделай грозный вид.

— Как скажете, начальник. — Трясучка выпрямился, состроил самую мрачную мину. — Как скажете.

Она постучала, и вскоре дверь отворилась. На пороге встала женщина, высокая и худая, как паучиха. Прислонилась плечом к одной стороне дверного косяка, уперлась рукой в другую, загородив своим телом вход. Побарабанила по косяку пальцем с таким видом, словно и туман принадлежал ей, и ночь, и визитеры тоже. Трясучка поднес фонарь немного ближе. Высветил жесткое, хитрое лицо, усеянное веснушками, всепонимающую улыбку, короткие рыжие волосы, стоящие на голове торчком.

— Шайло Витари? — спросила Монца.

— А вы, стало быть, Меркатто.

— Она самая.

— Смерть вам к лицу. — Хозяйка, прищурясь, взглянула на Трясучку холодными глазами, в которых читалась готовность к жестокой шутке. — А кто ваш мужчина?

Ответил он сам:

— Зовут меня Кол Трясучка, и я — не ее.

— Вот как? — Хозяйка улыбнулась Монце. — Чей же, в таком случае?

— Свой собственный.

Она издала смешок. Язвительный. Хотя язвительным, казалось, было в ней все.

— Это Сипани, дружок. Здесь каждый кому-нибудь принадлежит. Северянин?

— Имеете что-то против?

— Сбросил меня один как-то с лестницы. С тех пор и недолюбливаю. Почему Трясучка?

Вопрос застал его врасплох.

— Чего?

— Я слышала, на Севере мужчина должен заслужить свое имя. Не то делами, не то еще чем-то. Так почему Трясучка?

— Э… — Меньше всего ему хотелось выглядеть дураком перед Монцей. Он еще надеялся однажды снова оказаться в ее постели. И потому соврал: — Враги трясутся при виде меня от страха, вот почему.

— Надо же. — Витари отступила от двери, пропуская гостей, и, когда Трясучка подныривал под низкую притолоку, одарила его насмешливой улыбкой. — Какие трусливые у тебя, однако, враги.

— Саджам говорит, вы многих здесь знаете, — сказала Монца, когда хозяйка ввела их в маленькую комнату, освещенную только пламенем очага.

— Я знаю всех. — Витари сняла с огня дымящийся котелок. — Супу?

— Не мне, — ответил Трясучка, прислоняясь к стене и складывая руки на груди. Ему еще хорошо помнилось гостеприимство Морвира.

— И не мне, — сказала Монца.

— Как хотите.

Витари, налив себе кружку, села, закинула одну длинную ногу на другую и принялась покачивать острым носком черного сапога.

Монца заняла единственный оставшийся стул, слегка поморщившись, когда на него садилась.

— Саджам говорит, вы многое можете.

— Зависит от того, что вам нужно.

Монца взглянула на Трясучку. Он пожал плечами в ответ.

— Я слышала, в Сипани собирается прибыть король Союза.

— Собирается. Возомнил себя, похоже, великим государственным деятелем. — Витари улыбнулась, показав два ряда ровных, острых зубов. — Хочет принести в Стирию мир.

— Сейчас?

— Таковы слухи. По его инициативе состоится совещание, на котором будут оговорены условия мира между великим герцогом Орсо и Лигой Восьми. Прибудут все главы — кто жив еще, во всяком случае, как Рогонт и Сальер. Роль хозяина сыграет старик Соториус, поскольку Сипани вроде бы нейтральная территория. От лица великого герцога выступят его сыновья, королевские шурины.

Монца нетерпеливо подалась вперед, напомнив Трясучке канюка над падалью.

— Оба… Арио и Фоскар?

— Оба. Арио и Фоскар.

— Так что, быть миру? — спросил Трясучка и тут же об этом пожалел. Женщины одарили его презрительными усмешками — каждая в своем духе.

— Это Сипани, — сказала Витари. — Единственное, что здесь бывает, — туман.

— И на совещании ничего другого не будет, можешь не сомневаться. — Монца откинулась на спинку стула, нахмурилась. — Кроме тумана и шепота.

— Лига Восьми трещит по швам. Борлетта пала. Кантейн мертв. Виссерину грозит осада, едва погода улучшится. Разговоры этого не изменят.

— Арио будет сидеть, глупо ухмыляться, слушать и кивать, руша все надежды на то, что отец его пойдет на мирное соглашение. До тех самых пор, пока солдаты Орсо не появятся под стенами Виссерина.

Витари отхлебнула из кружки, поглядела, щурясь, на Монцу.

— А с ними — Тысяча Мечей.

— Сальер и Рогонт, да и все остальные тоже, прекрасно это понимают. Они не дураки. Скряги и трусы, возможно, но не дураки. Поэтому будут просто тянуть время, маневрируя.

— Маневрируя? — переспросил Трясучка.

— Виляя, — объяснила незнакомое слово Витари, снова показав ему все зубы. — Орсо мир не нужен, да и Лига Восьми его не ищет. Единственный человек, который едет сюда, надеясь на нечто большее, чем туман, — это его августейшее величество. Но, говорят, у него талант к самообману.

— Приобретенный вместе с короной, — сказала Монца, — однако меня его величество не интересует. Арио и Фоскар… чем они еще будут заниматься, помимо скармливания лжи своему зятю?

— В первый вечер после совещания оба посетят бал-маскарад в честь короля и королевы, который состоится во дворце Соториуса.

— Дворец, поди, хорошо охраняют, — поддержал разговор Трясучка. Стараясь не обращать внимания на доносившийся откуда-то детский плач.

Витари фыркнула.

— В одном зале соберется дюжина злейших врагов, самых осторожных людей на свете… Народу с оружием там будет больше, чем в битве при Адуе. Уж и не знаю, в каком месте к братьям труднее подобраться.

— Есть другие предложения? — огрызнулась Монца.

— Посмотрим. Я Арио не друг, но с одним из его друзей знакома. Очень, очень близким.

Монца сдвинула брови.

— Тогда нам нужно…

Внезапно скрипнула, открываясь, дверь, и Трясучка мигом развернулся к ней, наполовину вытащив топор.

На пороге появился ребенок. Девочка лет восьми, с рыжими, всклокоченными волосами, в ночной рубашке, слишком для нее длинной. Из-под подола выглядывали только худенькие босые ступни.

Взгляд больших голубых глаз уперся в Трясучку. Потом — в Монцу. Потом метнулся к Витари.

— Мама, Кэс плачет.

Та опустилась перед малышкой на колени и пригладила ей волосы.

— Слышу, детка. Попробуй его успокоить. Скоро я приду и спою вам песенку.

— Ладно.

Девочка снова уставилась на Трясучку. Тот стыдливо запихал топор поглубже под куртку. Изобразил улыбку. Малышка попятилась и закрыла за собой дверь.

— Сыночек кашель подхватил, — сказала Витари прежним язвительным голосом. — Сперва один заболевает, за ним — все остальные, и, напоследок, — я. Знакомы с радостями материнства?

Трясучка поднял бровь.

— Как-то не довелось.

— С семейной жизнью мне не везет, — сказала Монца. — Так вы можете нам помочь?

Витари перевела взгляд с нее на Трясучку и обратно.

— Кто еще у вас в подручных?

— Есть один боец, Балагур.

— Хорошо дерется?

— Очень, — сказал Трясучка, вспомнив два окровавленных трупа в талинском переулке. — Правда, малость странноват.

— Северянин, надо думать, тоже по этой части. Еще кто?

— Отравитель с помощницей.

— Хороший?

— Да… по его словам. Зовут Морвир.

— Фу! — Витари скривилась, словно мочи хлебнула. — Кастор Морвир? Этот ублюдок не надежней скорпиона.

Монца ответила ей твердым, спокойным взглядом.

— И скорпион может быть полезен. Так вы поможете нам?

Глаза Витари превратились в щелки. Блеснули в свете очага.

— Помогу, но не бесплатно. Что-то подсказывает мне, что по окончании дела я перестану быть в Сипани желанной гостьей.

— О деньгах не беспокойтесь. Они будут, когда мы доберемся до принцев. Вы знаете людей, которые могут с этим помочь?

Витари глотнула еще супу, выплеснула остатки в очаг. Угли зашипели.

— Ох… кого я только не знаю.

Искусство убеждения

Ранним утром на кривых улочках Сипани еще царила тишина. Монца поежилась, плотнее запахнула куртку, спрятала руки под мышки. На посту у двери она стояла уже около часа, все больше коченея и выдыхая в туманный воздух облачка пара. Уши и ноздри пощипывало от холода. Странно, что сопли в носу не замерзали. Но она терпела. Должна была терпеть.

«Девять десятых войны — это ожидание», — писал Столикус.

Все десять — казалось ей сейчас.

Мимо, посвистывая, прошел мужчина, прокатил тачку, груженную соломой. Монца смотрела ему вслед, пока черный силуэт не растворился в тумане.

Ей хотелось, чтобы рядом был Бенна.

И еще хотелось, чтобы при нем была трубка.

Мысль застряла в голове, как заноза под ногтем, — не избавиться. Монца облизала пересохшие губы. О, чудесное, покалывающее жжение в легких… вкус дыма во рту, тяжесть, разливающаяся по рукам и ногам, свет, заполняющий мир, когда следа не остается от сомнений, ярости, страхов…

Вновь послышались шаги. Из темноты вынырнули две фигуры. Монца напряглась, сжала кулаки, не обращая внимания на боль в искалеченной руке. Впереди шла женщина в ярко-красном плаще с золотой вышивкой. Сзади — мужчина… слуга, тащивший на плече тяжелый сундук.

— Пошевеливайся! — крикнула женщина с едва заметным союзным акцентом. — Если я опять опоздаю…

Тишину прорезал звонкий свист Витари. Из подворотни выскользнул Трясучка, догнал слугу, ухватил за руки. Из ниоткуда вышел Балагур, нанес ему четыре мощных удара в живот. Бедняга и вскрикнуть не успел. Повалился на мостовую, и его начало рвать.

Зато вскрикнула женщина. Вытаращила глаза, развернулась, собираясь бежать. Но из мрака впереди донесся голос Витари, зловеще вопросивший:

— Карлотта дан Эйдер, если не ошибаюсь?

Женщина, беспомощно вскинув руки, попятилась к двери, где поджидала Монца.

— У меня есть деньги! Я заплачу…

Витари непринужденной и развязной походкой выплыла из тумана, словно прогуливаясь по собственному саду.

— О, конечно, заплатишь. Должна сказать, я была удивлена, узнав, что фаворитка принца Арио явилась в Сипани. Говорят, тебя не вытащить из его спальни.

Подгоняемая Витари, женщина все пятилась к двери, и Монца начала отступать в глубь коридора, морщась от острой боли в затекших ногах.

— Сколько бы ни платила вам Лига Восьми, я…

— Обижаешь. Я не работаю на них. Ты не помнишь меня? Не помнишь Дагоску? Свою попытку продать город гуркам? И как тебя поймали? — Витари выронила что-то из руки, и Монца увидела запрыгавший по камням мостовой крестообразный клинок, свисавший на цепочке с ее запястья.

— Дагоска? — В голосе Эйдер зазвучал неподдельный ужас. — Нет! Я сделала все, как он сказал! Все! Зачем ему…

— О, на Калеку я тоже больше не работаю. — Витари шагнула ближе. — Только на себя.

Женщина, пятясь, переступила порог и оказалась в коридоре. Повернулась и увидела поджидавшую там Монцу, чья рука в перчатке небрежно лежала на рукояти меча. Эйдер застыла неподвижно, лишь грудь вздымалась от прерывистого дыхания.

Витари вошла тоже, захлопнула за собой дверь и задвинула со зловещим лязгом засов.

— Вперед. — Дала пинка пленнице, и та, запутавшись в полах собственного плаща, чуть не упала. — Будь так любезна. — Последовал второй пинок, и Эйдер, не успевшая толком удержаться на ногах, перелетела через порог в комнату и грохнулась на пол.

Витари одной рукой легко вздернула ее и поставила на ноги. Монца медленно двинулась следом за ними, прихрамывая и плотно сжимая челюсти.

Как челюсти ее, комната знавала лучшие дни. Полуобвалившаяся штукатурка на стенах пузырилась от сырости и была покрыта черными, страшными пятнами плесени. Спертый воздух благоухал гнилью и луком.

В углу, прислонясь к стене, стояла Дэй с беззаботной улыбкой на лице и начищала рукавом сливу цвета свежего синяка. Которую предложила Эйдер:

— Не желаете?

— Что?! Нет!

— Напрасно. Вкусные.

— Садись. — Витари подтолкнула пленницу к расшатанному стулу, единственному предмету мебели в комнате. В подобных случаях единственный стул — весьма хорошее средство. Только не для Монцы сейчас. — Говорят, история движется по кругу. Но кто бы мог подумать, что наша новая встреча будет так похожа на предыдущую? Расплакаться можно. Тебе, во всяком случае.

С виду, однако, Карлотта дан Эйдер не собиралась плакать. Она села прямо, сложила руки на коленях с редким самообладанием, учитывая обстоятельства. Можно сказать, даже с достоинством. Не первой молодости женщина, но очень хороша, тем более что все необходимые усилия к этому приложены. Тщательно напудрена, искусно подкрашена. На шее — сверкающее ожерелье из красных камней, на пальцах — золото. Похожа больше на графиню, чем на любовницу принца, и столь же к месту в этой прогнившей комнате, как в куче мусора — алмаз.

Витари медленно обошла ее кругом, наклонилась и прошипела в ухо:

— Прекрасно выглядишь. Всегда умела приземлиться на ноги. И все же это падение, не так ли? Из глав торговой гильдии — в подстилки принца Арио…

Эйдер и глазом не моргнула.

— Такова жизнь. Чего ты хочешь?

— Всего лишь поговорить. — Голос Витари стал вкрадчивым и мурлыкающим, словно перед ней был любовник. — Если ты, конечно, будешь отвечать на вопросы, которые нас интересуют. В противном случае мне придется причинить тебе боль.

— И получить от этого удовольствие, не сомневаюсь.

— Такова жизнь. — Витари вдруг ударила любовницу Арио по ребрам с такой силой, что чуть не сбросила ее со стула. Та задохнулась, скорчилась. Кулак взлетел над ней снова. — Еще?

— Нет! — Эйдер подняла руку. Взгляд ее, словно в поисках защиты, обежал комнату, вернулся к Витари. — Нет… я… готова отвечать… только… скажи, что нужно.

— Почему ты приехала раньше своего любовника?

— Чтобы подготовиться к балу. Костюмы, маски, все…

Кулак ударил в то же место, еще сильней. Эйдер вскрикнула, с исказившимся от боли лицом обхватила себя руками, судорожно втянула воздух в грудь и закашлялась.

Витари нависла над ней, как паук над залетевшей в паутину мухой.

— Я теряю терпение. Зачем ты здесь?

— Арио собирается устроить… праздник… для брата. В честь дня его рождения.

— Что за праздник?

— Из тех, которыми знаменит Сипани. — Эйдер снова закашлялась. Повернув голову, сплюнула и забрызгала свой красивый плащ.

— Где?

— В Доме досуга Кардотти. Он снял его на ночь целиком. Для себя с Фоскаром и… других своих друзей. И выслал меня вперед, чтобы все подготовить.

— Отправил любовницу выбирать шлюх?

Монца фыркнула.

— Похоже на Арио. Что именно подготовить?

— Найти лицедеев. Привести в порядок дом. Убедиться, что там будет безопасно. Он… мне доверяет.

— Ну и дурак, — усмехнулась Витари. — Интересно, как он поступит, если узнает, на кого ты работаешь на самом деле? Для кого шпионишь? Для нашего общего дружка из Допросного дома, да? Калеки из инквизиции его величества? Докладываешь Союзу, как обстоят дела в Стирии… нелегко тебе, наверное, помнить, кого уже предала, кого собираешься предать на неделе.

Эйдер, так и сидевшая, обхватив руками грудь, взглянула на нее сердито.

— Я жить хочу.

— Умрешь, коль Арио узнает правду. Все, что для этого требуется, — маленькая записочка.

— Чего вы от меня хотите?

Монца шагнула вперед.

— Хотим, чтобы вы помогли нам подобраться к Арио и Фоскару. Хотим, чтобы вы впустили нас в ночь праздника в Дом досуга Кардотти. Что до лицедеев… хотим, чтобы вы наняли тех, кого пришлем мы. И никаких других. Ясно?

Лицо Эйдер побелело.

— Вы собираетесь их убить? — Ей не ответили, но молчание было достаточно красноречивым. — Орсо догадается, что я его предала! Калека узнает, что я его предала… да врагов страшней, чем эти двое, не найти во всем Земном круге! Лучше убейте меня сразу, сейчас!

— Хорошо. — Монца со звоном выхватила из ножен Кальвец.

Глаза Эйдер расширились.

— Погодите…

Монца приставила блестящий кончик меча к ямке между ее ключицами и слегка надавила. Любовница Арио, беспомощно взмахнув руками, вжалась в спинку стула.

— Нет! Нет!

Монца принялась вертеть запястьем. Безупречное стальное лезвие засверкало, наклоняясь то в одну сторону, то в другую, медленно вжимаясь, ввинчиваясь, вгрызаясь острием в горло. Из ранки тонкой темной струйкой засочилась кровь, поползла по груди. Эйдер взвизгнула громче:

— Ай! Нет… не надо, пожалуйста!

— Не надо? — Монца еще немного подержала ее прижатой к спинке стула. — Значит, умереть все-таки не готова? Мало кто готов… когда подходит время.

Затем отвела Кальвец, и Эйдер, вся дрожа, задыхаясь, качнулась вперед и схватилась рукой за окровавленное горло.

— Вы не понимаете! Это же не просто Орсо! Не просто Союз! Обоих поддерживает банк. Валинта и Балка. Оба — собственность банка, для которого Кровавые Годы — не более чем интермедия. Мелкий эпизод. Вы понятия не имеете, в чьем саду собираетесь нагадить…

— Не так. — Монца наклонилась к ней, заставив отпрянуть. — Мне все равно. А это меняет дело.

— Пора? — спросила Дэй.

— Пора.

Девушка, молниеносно вытянув руку, блестящей иглой кольнула Эйдер в ухо.

— Ай!

Дэй зевнула, убрала иголку в карман.

— Не бойтесь, это действует медленно. У вас остается по меньшей мере неделя.

— До чего?

— До того, как заболеете. — Дэй куснула сливу, сок брызнул на подбородок. — Фу, черт, — буркнула она, вытираясь пальцем.

— Заболею? — переспросила Эйдер.

— Ну да. И через день будете мертвее Иувина.

— Поможете нам — получите противоядие. И возможность бежать. — Рукой в перчатке Монца стерла кровь с кончика меча Бенны. — Расскажете кому-нибудь о наших планах, здесь или в Союзе, Орсо или Арио, или нашему дружку Калеке, и… — Вогнала клинок обратно в ножны. — …Арио недосчитается одной из своих любовниц.

Эйдер, прижимая руку к горлу, обвела взглядом всех троих.

— Сучки злобные.

Дэй обсосала сливовую косточку и бросила ее на пол.

— Мы жить хотим.

— Дело сделано, — сказала Витари, поднимая за локоть любовницу Арио на ноги и подталкивая к двери.

Но на пути встала Монца.

— Что вы скажете слуге, когда очухается?

— Нас… ограбили?

Монца протянула руку в перчатке. Лицо у Эйдер перекосилось. Она расстегнула ожерелье, бросила в подставленную ладонь. Туда же полетели кольца.

— Достаточно для убедительности?

— Не знаю. Вообще-то вы похожи на женщину, которая будет защищаться. — С этими словами Монца двинула ей кулаком в лицо.

Эйдер вскрикнула, отшатнулась. Упала бы, если бы ее не подхватила Витари. Из носа и разбитых губ хлынула кровь. И, когда она снова подняла взгляд, в нем мелькнуло на миг необычное выражение. Несомненно, это было страдание. Страх, разумеется. Но и над тем и другим преобладала злоба.

Такой же взгляд, наверное, был у самой Монцы, когда ее сбрасывали с балкона.

— Вот теперь дело сделано, — сказала она.

Витари за локоть потащила Эйдер в коридор, к выходу. Заскрипели под ногами грязные половицы. Дэй вздохнула, отлепилась от стены, попыталась стряхнуть со спины следы штукатурки.

— Изящно и аккуратно.

— За что благодарить нужно не твоего хозяина. Где он?

— Мне больше нравится «нанимателя», а ушел он по каким-то неотложным делам.

— Делам?

— Что-то не так?

— Я плачу за мастера, не за щенка.

Дэй усмехнулась.

— Тяф, тяф. Да Морвир ничего такого не может, чего бы я не могла.

— Вот как?

— Он стареет. Слишком самонадеян. Там, в Вестпорте, чуть не погиб из-за лопнувшей веревки. Мне лично не хотелось бы, чтобы подобная неосторожность стала помехой вашему делу. Вы платите не за это. Нет ничего страшнее, чем иметь в компании неосторожного отравителя.

— Спорить не стану.

Дэй пожала плечами:

— В нашем ремесле всех случайностей не предусмотришь. Особенно в старости. Заниматься им на самом деле должны молодые.

Она неторопливо направилась к выходу, пропустив в дверях вернувшуюся Витари, на лице которой от выражения злой радости, как и от развязной походки, не осталось и следа. Черным сапогом она злобно отпихнула стул в угол. Сказала:

— Ну, лазейка найдена.

— Похоже на то.

— Как и было обещано.

— Как было обещано.

— Арио и Фоскар — в одном месте, и возможность до них добраться.

— Сработано славно.

Они посмотрели друг на друга, и Витари пробежала языком по губам, словно почувствовав на них горечь.

— Что ж, — пожала плечами. — Мне тоже хочется жить.

Жизнь пьяницы

— Винца, винца, винца… Где доброму человеку добыть винца?

Привалившись к стене, Никомо Коска, знаменитый солдат удачи, вновь запустил трясущуюся руку в кошелек, где по-прежнему не было ничего, кроме свалявшейся в комок серой пыли. Никомо выудил его, сдул с пальцев и проводил взглядом. Свое последнее, улетающее по ветру достояние.

— Дрянь! — В бессильной ярости швырнул кошелек в сточную канаву. Но тут же пожалел об этом. Чтобы поднять его, пришлось наклониться. Ветеран закряхтел, как старик.

Старик он и был. Потерянный человек. Почти мертвец. При последнем издыхании. Никомо медленно опустился на колени, глядя на свое отражение в лужице черной воды, скопившейся меж булыжниками мостовой.

Все отдал бы сейчас за крохотный глоток вина. Вот только отдавать было нечего. У него осталось лишь собственное тело. Руки, которые возносили королей к вершинам власти и сбрасывали их оттуда. Глаза, которые наблюдали поворотные моменты истории. Губы, которые целовали первых красавиц разных стран. Зудящий член, ноющие кишки, гниющая шея… с какой бы радостью он отдал все это за одну-единственную чарочку виноградного спирта. Да пойди, найди покупателя…

— Сам… как пустой кошелек. — Никомо с мольбой воздел налитые свинцовой тяжестью руки к черным небесам и возопил: — Кто-нибудь, дайте же мне этого чертова вина!

— Заткни пасть, говнюк! — отозвался грубый голос. Хлопнули, закрывшись, ставни, переулок погрузился в глубокий мрак.

Он обедал за одним столом с герцогами. Кувыркался в одной постели с графинями. Имя Коски ввергало в трепет целые города.

— Почему все это кончилось… так?

С трудом, превозмогая тошноту, он поднялся на ноги.

Пригладил волосы на больной голове, подкрутил обвисшие кончики усов. Двинулся по узкой улочке почти прежней своей, знаменитой победительной походкой к расплывчатому пятну фонарного света в туманной дали, и печальное лицо его овеял сырой, холодный ветер. Тут послышались шаги, и Коска торопливо развернулся.

— Добрый господин! Я нечаянно остался без средств… не могли бы вы ссудить мне немного денег, покуда…

— Пшел вон, оборванец. — Прохожий оттолкнул его с пути.

От оскорбления кровь прилила к лицу, щеки запылали.

— К вам обратился не кто-нибудь, а Никомо Коска, знаменитый солдат удачи! — Эффект был несколько испорчен тем, что пропитой голос дал петуха. — Капитан-генерал Тысячи Мечей! Бывший капитан-генерал, то бишь… — Прохожий, исчезая в тумане, ответил непристойным жестом. — Я обедал… в одной постели… с герцогами! — Коска зашелся в приступе кашля, согнулся пополам, уперся трясущимися руками в трясущиеся колени. В груди, ходившей ходуном, как скрипучие кузнечные мехи, засаднило.

Вот она, жизнь пьяницы. Четверть проводишь сидя, четверть — лежа, четверть — на коленях, остальное время — раком. Наконец ему удалось отхаркнуть здоровенный ком мокроты, вылетевший изо рта, когда он кашлянул в последний раз. И это все, что после него останется? Расплеванное по сотням тысяч сточных канав? Да еще имя — символ предательства, алчности и расточительства?.. Со стоном крайнего отчаяния Коска выпрямился, устремил взор в пустые небеса. Где даже в звездах не мог найти сочувствия из-за скрывающего их вечного тумана Сипани.

— Один, последний шанс. Все, чего я прошу. — Он потерял уже счет последним шансам, которыми не воспользовался. — Всего один, Боже. — В бога он не верил ни дня. — Парки! — В них он тоже не верил. — Кто-нибудь! — Он ни во что не верил, кроме очередной выпивки. — Один… единственный… шанс.

— Ладно. Еще один.

Коска заморгал.

— Боже? Это… ты?

Кто-то захихикал. Издевательски, самым богомерзким образом. Женщина, судя по голосу.

— Может, на колени встанешь, Коска?

Он прищурился, вглядываясь в туман, и в нетрезвой голове началось некое подобие умственной деятельности. Появление человека, знающего его имя, добра не сулило. Врагов у него было гораздо больше, чем друзей, а кредиторов — гораздо больше, чем и тех, и других. Нетвердою рукой он поискал рукоять своего золоченого меча, но вспомнил, что заложил его еще в Осприи и купил другой, подешевле. Поискал рукоять дешевого, но вспомнил, что заложил его, едва прибыв в Сипани. И опустил трясущуюся руку. Невелика потеря. Сил не нашлось бы даже взмахнуть клинком, будь тот на месте.

— Кто здесь, черт тебя подери? Если я тебе должен, готовься… — к горлу подкатила тошнота, Коска длинно рыгнул, — … умереть.

Из тумана рядом с ним внезапно вынырнула темная фигура. Он резко повернулся, запутался в собственных ногах, упал и треснулся головой о стену. Аж искры из глаз посыпались.

— Так ты еще жив… Точно жив? — Над ним склонилась высокая худая женщина.

Лицо ее скрывала тень, но стоявшие торчком на голове волосы отливали в свете фонаря рыжим. Что-то знакомое…

— Шайло Витари. Вот уж кого не ждал увидеть. — Врагом она ему как будто не была. Но и другом тоже. Коска приподнялся на локте. На чем пришлось остановиться, поскольку улица тут же завертелась перед глазами. — Ты ведь не откажешься… утолить жажду умирающего, правда?

— Козьим молоком?

— Чем?

— Для желудка хорошо, говорят.

— Слыхал я, что у тебя кремень вместо сердца, но что его вовсе нет… ты думаешь, я пью молоко? Проклятье… мне бы всего чарочку. — Винца, винца, винца. — Всего одну, и с меня хватит.

— С тебя уже хватит. Давно на этот раз пьешь?

— Сдается, было лето, когда начал. А нынче что?

— Год точно другой. Сколько денег потратил?

— Все, что имел, и даже больше. Если найдется в мире монета, которая не прошла однажды через мой кошелек, я очень удивлюсь. Но именно сейчас я вовсе без средств, и если бы ты могла выделить мне какую-нибудь мелочь…

— Не разменивайся на мелочи. Пора меняться самому.

Коска кое-как поднялся на колени и ткнул себя трясущимся пальцем в грудь.

— Думаешь, лучшая часть моей души, усохшая, проссанная, в ужасе молящая избавить ее от пытки, не знает этого? — Беспомощно пожал плечами. — Чтобы измениться, человеку нужна помощь добрых друзей. Или врагов. Но друзья мои давно умерли, а враги… вынужден признаться, у них есть дела поинтересней.

— Не у всех, — послышался другой женский голос, от звука которого мурашки пробежали по телу Коски, так хорошо он был знаком старому солдату. И вслед за тем из мрака вынырнула еще одна фигура, в длинном плаще.

— Нет… — прохрипел Коска.

Он помнил, какой увидел ее впервые — растрепанной девчонкой девятнадцати лет, с мечом на боку, с прямым и ясным взглядом, в котором читались гнев, вызов и легкое презрение. Теперь лицо ее стало пустым, у рта появилась страдальческая складка. Меч висел на другом боку, правая рука в перчатке лежала на рукояти безжизненно. Взгляд оставался таким же непоколебимо прямым, но сейчас в нем было больше гнева, больше вызова и намного больше презрения. Кого винить?.. Он знал и сам, что ничего, кроме презрения, не заслуживает.

Тысячу раз он клялся ее убить, если, конечно, случится где-нибудь встретить. И брата ее убить, и Эндиша, Виктуса, Сезарию, Карпи Верного — всех вероломных ублюдков из Тысячи Мечей, которые его предали. Украли у него его место. Заставили бежать с поля битвы при Афьери в лохмотьях, оставшихся равно от одежд его и репутации.

Тысячу раз клялся… но Коска нарушал все клятвы, которые давал в своей жизни, и сейчас при виде ее не ощутил гнева. Вместо этого в душе вспыхнули разом поистершаяся уже жалость к себе, неожиданная глупая радость и жгучий стыд. Ибо по лицу ее было видно, насколько низко он пал. В носу у него защекотало, в глазах защипало от подкативших слез. И то, что глаза красны, как раны былых времен, его в кои-то веки порадовало. Расплачешься — никто не заметит.

— Монца… — Он попытался расправить на плечах грязный воротник, но руки так тряслись, что ничего не вышло. — Я слышал, тебя убили. Собирался отомстить, конечно…

— Мне? Или за меня?

Коска пожал плечами:

— Припомнить трудно… по дороге я остановился выпить.

— Пахнешь так, словно останавливался не однажды. — Разочарование в ее голосе кольнуло его не хуже стали. — А я слышала, что тебя, в конце концов, убили в Дагоске.

Не без труда он поднял руку, отмахнулся.

— По слухам, меня то и дело убивали. Врагам нравилось принимать желаемое за действительное. А где твой брат?

— Умер. — Лицо ее не дрогнуло.

— Жаль. Мальчик мне всегда нравился.

Лживая, бесхарактерная, подлая гнида — подумал он про себя.

— А ему всегда нравился ты.

Терпеть друг друга не могли, но какая теперь разница?..

— Если бы его сестра относилась ко мне получше, все могло бы быть по-другому.

— Нет смысла говорить о том, что могло бы быть. Нам обоим… есть в чем раскаяться.

Долгое мгновение они смотрели друг на друга молча. Она — сверху, он — снизу, стоя на коленях. Не так ему представлялась некогда эта встреча.

— Раскаяние… Издержки профессии, как говаривал Сазин.

— Возможно, нам стоит позабыть о прошлом.

— Я и вчерашнего-то дня не помню, — соврал Коска. Прошлое давило на него, как доспехи великана.

— Жить будущим в таком случае. У меня есть работа для тебя. Надеюсь, не откажешься?

— Что за работа?

— Сражаться.

Коска поморщился.

— До сих пор не можешь жить без сражений? Что я говорил тебе, и не раз? Наемнику не должно быть никакого дела до этого вздора.

— Меч — для бряцания, не для драки.

— Узнаю свою девочку. Мне тебя не хватало, — ляпнул он, не успев подумать, закашлялся, заглушая стыд, и чуть не выкашлял легкие.

— Помоги ему, Балагур.

Пока они разговаривали, откуда-то незаметно появился еще и мужчина. Невысокий, но крепкого сложения и недюжинной силы, судя по тому, как легко он подхватил Коску и поставил на ноги.

— Сильная рука и доброе сердце, — промычал тот, борясь с очередным приступом тошноты. — Ваше имя Балагур? Вы филантроп?

— Преступник.

— Не вижу причины, по которой нельзя быть обоими сразу. В любом случае примите мою благодарность. Если вы еще укажете, в какой стороне таверна…

— Тавернам тебя придется подождать, — сказала Витари. — От чего виноторговцы, безусловно, понесут большие убытки. Совещание начнется через неделю, и ты нам нужен трезвым.

— Трезвым я больше не бываю. Это вредно. Мне послышалось, кто-то сказал «совещание»?

В глазах Монцы, устремленных на него, по-прежнему застыло разочарование.

— Мне нужен надежный человек. Отважный и опытный. Который не прочь схлестнуться с герцогом Орсо. — Губы ее дрогнули. — Лучше тебя для этого никого за такой короткий срок не найти.

Туманная улица накренилась, Коска ухватился за Балагура.

— Что у меня есть из твоего списка? Опыт?

— Хватит и того, если человек нуждается в деньгах. А ты в них очень нуждаешься, не так ли, старик?

— Да, будь я проклят. Но больше в стаканчике.

— Сделаешь свое дело, там посмотрим.

— Согласен. — Он вдруг обнаружил, что стоит выпрямившись, гордо задрав подбородок, и смотрит на Монцу сверху вниз. — Мы должны заключить договор о найме — точно, как раньше делалось. Писанный круговым письмом, с перечислением всего снаряжения, какие составлял Саджам. Расписаться красными чернилами… да, кстати… где нам взять нотариуса среди ночи?

— Не волнуйся. Я поверю тебе на слово.

— Такого мне, пожалуй, еще никто не говорил во всей Стирии. Но как хочешь. — Коска решительно взмахнул рукой. — За мной, друзья, и постарайтесь не отставать. — Он отважно шагнул вперед и вскрикнул, поскольку нога внезапно подвернулась.

Кто-то подхватил его.

— Не туда, — послышался спокойный, низкий голос Балагура.

Преступник развернул его в другую сторону и скорее понес, чем повел за собою.

— Вы благородный человек, — пробормотал Коска.

— Я убийца.

— Не вижу причины, по которой нельзя быть сразу обоими…

Коска с усилием сосредоточил взгляд на Витари, шедшей впереди, потом перевел его на угрюмое лицо Балагура. Странная компания. Сплошь неудачники. Люди, которые по большому счету никому не нужны. Взглянул на Монцу, чья стремительная походка, хорошо ему памятная, была подпорчена хромотой.

И все они не прочь схлестнуться с великим герцогом Орсо. Безумцы. Или люди, лишенные выбора. Кто же, в таком случае, он?

За ответом далеко ходить не пришлось. Нет причины, по которой нельзя быть сразу обоими.

В стороне

Нож опускался, легко касался точильного камня и вновь взлетал. На лезвии вспыхивал и угасал свет. Двадцать взмахов в одну сторону, двадцать в другую. В мире мало что бывает хуже тупого ножа и мало что лучше острого. Поэтому Балагур, проверив пальцем холодный шероховатый край, улыбнулся. Острый…

— Дом досуга Кардотти — купеческий особняк, — холодным, деловым голосом говорила Витари. — Деревянный, как большинство домов в Сипани. С трех сторон окружает внутренний двор. Позади дома — Восьмой канал.

В кухне при заброшенном товарном складе был установлен длинный стол, за которым сейчас сидели шестеро. Меркатто и Трясучка, Дэй и Морвир, Коска и Витари. На столе красовался деревянный макет дома, окружающего с трех сторон двор; по прикидкам Балагура — в одну тридцать шестую от величины настоящего Дома досуга Кардотти. Но прикидки вряд ли были точны, а неточность ему не нравилась.

Витари провела кончиком пальца по крошечным окошкам в стене дома.

— В цокольном этаже расположены кухни, кладовые, курильня и зал для игры в карты и кости.

Балагур прижал руку к карману, с приятным чувством нащупал собственные кости, приютившиеся на груди.

— Оттуда две лестницы в разных концах ведут наверх. На первом этаже — тринадцать комнат, где гости развлекаются…

— Сношаются, — сказал Коска. — Мы все здесь люди взрослые, так давайте называть вещи своими именами.

Его налитые кровью глаза метнулись к двум бутылкам вина, стоявшим на полке, и вернулись к собеседникам. Не в первый раз, как заметил Балагур.

Палец Витари двинулся в сторону крыши.

— На верхнем этаже — три больших номера для… спаривания самых дорогих гостей. Королевский номер, расположенный посередине, достоин, по слухам, императора.

— И Арио наверняка решит, что его он тоже достоин, — прорычала Меркатто.

Компания увеличилась с пяти до семи человек, поэтому две буханки хлеба Балагур, легко врезаясь острым лезвием в пыхающую мучной пылью корку, разделил на четырнадцать кусков. Всего — двадцать восемь, по четыре каждому. Меркатто столько не съесть, но с лишним управится Дэй. Балагур терпеть не мог недоеденных кусков.

— По словам Эйдер, гостей у Арио с Фоскаром будет три-четыре дюжины, кое-кто с оружием, но не любители драться. Еще шесть телохранителей.

— Она правду говорит? — спросил Трясучка с грубоватым северным акцентом.

— Нам лгать не станет. Но в дело всегда может вмешаться случай.

— На такую прорву народа… надо бы побольше бойцов.

— Убийц, — снова встрял Коска. — Назовем их своими именами.

— Человек двадцать, — раздался жесткий голос Меркатто, — да вы трое.

Двадцать три. Любопытное число. Балагур откинул крючок на печной дверце, со скрипом отворил ее, и в лицо дохнуло жаром. Двадцать три не делится ни на что, кроме единицы. Никаких дробей. Никаких полумер. Число, похожее на саму Меркатто. При помощи тряпок он вытянул из печи большой котелок. Числа не лгут. В отличие от людей.

— И как же мы сумеем незаметно провести туда двадцать человек?

— Ожидается пирушка, — сказала Витари. — С увеселениями. Которые мы и обеспечим.

— Увеселения?

— Мы в Сипани. Где каждый второй — лицедей или убийца. Думаю, не составит большого труда найти таких, кто будет и тем и другим одновременно.

Балагура держали в стороне от обсуждения, но он не имел ничего против. Саджам попросил его делать то, что скажет Меркатто. И только. Жизнь становится намного легче, когда не обращаешь внимания на несправедливое к себе отношение, это он понял давно. И сейчас главной его заботой было тушеное мясо.

Помешав свою стряпню деревянной ложкой, он попробовал ее и остался доволен. Оценил на сорок один из пятидесяти. Запах жаркого, вид курящегося над котелком пара, звук потрескивающих поленьев в печи — все это сладостно напоминало о Схроне. О тушеном мясе, овсяной каше и супах, которые готовили там огромными чанами. Давно, в те времена, когда над головой его нависал, защищая, огромный каменный массив, и числа складывались, и все имело смысл.

— Сперва Арио попьянствует, — сказала Меркатто, — поиграет в игры, покрасуется перед своими дружками-идиотами. Потом отправится в Королевский номер.

Потрескавшиеся губы Коски сложились в ухмылку.

— Где, как я понимаю, его будут поджидать женщины?

— Одна — черноволосая, другая — рыжая. — Меркатто обменялась твердым взглядом с Витари.

— Сюрприз, достойный императора, — хохотнул Коска.

— Когда Арио умрет, что произойдет быстро, мы заглянем в следующую дверь и нанесем визит того же рода Фоскару. — Меркатто перевела взгляд на Морвира. — Наверху, пока хозяева развлекаются, будут караулить стражники. Ими можете заняться вы с Дэй.

— Правда? — Отравитель оторвался на миг от созерцания своих ногтей. — Достойное применение для наших талантов, ничего не скажешь.

— Постарайтесь на этот раз не отравить полгорода. Братьев желательно убить, не привлекая ненужного внимания. Но если что-то пойдет не так… за дело примутся лицедеи.

Старый наемник ткнул трясущимся пальцем в макет.

— Занимаем сначала двор, потом игорный зал и курильню, потом лестницы. Гостей окружаем и разоружаем. Со всей вежливостью, разумеется, и деликатностью. Просто придерживаем.

— Придерживаем. — Меркатто постучала по столешнице обтянутым перчаткой указательным пальцем. — Хочу, чтобы все вы накрепко вбили это слово себе в головы. Мы убиваем Арио, убиваем Фоскара. Возникнут затруднения — разбирайтесь с ними должным образом, но лишней крови старайтесь не проливать. Хлопот нам потом и без того хватит. Все понятно?

Коска прочистил горло.

— Думаю, стаканчик помог бы мне уложить это в…

— Понятно, — перебил Трясучка. — Гостей придерживать, обходиться без лишней крови.

— Два убийства. — Балагур поставил котелок на середину стола. — Одно и еще одно, и все. Еда готова.

Он начал раскладывать жаркое по тарелкам, мечтая убедиться, что каждому досталось одинаковое количество кусочков мяса. И лука, и моркови. И одинаковое количество бобов. Но, пока он их сосчитает, еда остынет. К тому же Балагур знал, что такая точность многих раздражает. В Схроне как-то раз началась даже массовая драка, и Балагур убил двоих, а третьему отрезал руку. Сейчас ему не хотелось убивать. Хотелось есть. Поэтому он удовлетворился, выдав каждому одинаковое количество черпаков, и ощущение беспокойства его покинуло.

— Вкусно, — набив рот, прочавкала Дэй. — Потрясающе. А еще дадут?

— Где вы научились готовить, мой друг? — спросил Коска.

— В Схроне. Провел три года на кухне. Человек, который меня учил, был главным поваром герцога Борлетты.

— За что он попал в тюрьму?

— Убил жену. Разрубил ее на части, приготовил жаркое и съел.

За столом воцарилась тишина.

Нарушил ее Коска, откашлявшись:

— Надеюсь, в этом жарком нет ничьей жены?

— Мясник сказал — баранина, и я ему верю. — Балагур поднял вилку. — Человечину так дешево не продают.

И вновь наступило неловкое молчание — как всегда, когда Балагур произносил больше трех слов кряду. Потом Коска хохотнул:

— Зависит от обстоятельств. Помнишь, Монца, детей, которых мы нашли при осаде Муриса? — Взгляд у нее стал еще мрачнее обычного, но это его не остановило. — Хотели было продать их каким-нибудь работорговцам, но, думаете, смогли…

— Конечно! — возопил вдруг Морвир, чуть не сорвавшись на визг. — Весело вам! Что может быть смешней, чем дети-сироты, которых продают в рабство?

За столом снова стало тихо. Отравитель и наемник свирепо уставились друг на друга. Обмен такими взглядами Балагуру случалось видеть в Схроне, когда прибывало пополнение и люди вынуждены были сидеть вдвоем в одной камере. Порой они попросту не понимали друг друга. Порой проникались ненавистью с первого взгляда. Оказывались слишком разными. Или, наоборот, слишком похожими. Здесь предсказать развитие событий было, конечно, сложнее. Но в Схроне, если два человека смотрели друг на друга так, дело рано или поздно заканчивалось убийством.

* * *

Выпить, выпить, выпить… Взгляд Коски соскользнул с лица Морвира, этой расфуфыренной вши, вниз, на полный вина бокал отравителя, обласкал бокалы остальных, вернулся неохотно к собственной тошнотной кружке с водой. И приковался, наконец, словно схвачен был щипцами, к бутылке, стоявшей на столе. Один рывок — и она в руках. Интересно, сколько удастся выпить, прежде чем отнимут? Некоторые люди под давлением обстоятельств умеют пить очень быстро…

Тут он заметил, что за ним наблюдает Балагур. И увидел в печальных, мертвенных глазах бывшего арестанта нечто эдакое, отчего решил не спешить. В конце концов, он — Никомо Коска! Или был им, во всяком случае. Ввергал в трепет города… и так далее. Слишком много лет он не думал ни о чем, кроме очередной выпивки. Настало время задуматься о большем. Хотя бы о выпивке после очередной. Но меняться было нелегко.

Пот лил с него ручьями. Голова раскалывалась. Шея зудела и, стоило ее почесать, начинала зудеть еще сильнее. Он скалился, как череп, и слишком много говорил. Сам это понимал. Но оставалось лишь улыбаться и говорить… или же лечь и умереть.

— …Спасла мне жизнь при осаде Муриса, да, Монца? Это ведь в Мурисе было? — слышал он собственный сиплый голос. — Черт знает, откуда выскочил на меня этот гад. Мгновенный выпад! — Изобразив сей выпад неверным пальцем, он чуть не опрокинул кружку с водой. — И тут она проткнула его мечом. Попала прямо в сердце, клянусь. Спасла мне жизнь. В Мурисе. Спасла мне… жизнь…

Лучше бы не спасала. Кухня раскачивалась и кренилась, как корабельная каюта в сильнейший шторм. Вот-вот, казалось, выплеснется из бокалов вино, вылетит жаркое из тарелок и все попадает со стола. Коска сознавал, что шторм бушует лишь в голове, однако, когда качка усиливалась, невольно крепче цеплялся за стол.

— …Все бы ничего, если бы назавтра она не сделала это снова. В плечо мне угодила стрела, и я свалился в треклятый ров. Все видели… с обеих сторон. Одно дело — выставить меня дураком перед друзьями, но перед врагами…

— Ты все перепутал.

Коска взглянул на Монцу, прищурился.

— Да что ты? — Сказать по правде, он и последней своей фразы не помнил, не говоря уж об осаде, после которой пропьянствовал этак с дюжину лет.

— В ров упала я, а ты прыгнул туда за мной и вытащил. Рискуя жизнью и получив при этом стрелу в плечо.

— Неужели я мог такое сделать? — Сосредоточиться сил не было ни на чем, кроме отчаянного желания выпить. — Да… должен признаться, подробности теперь вспомнить трудновато. Возможно, если бы мне налили винца, я…

— Хватит, — сказала она с тем самым видом, с каким вытаскивала его раньше то из одной таверны, то из другой. Сейчас, пожалуй, даже еще более злым и разочарованным. — Я должна убить пять человек, и у меня нет времени кого-то спасать. Особенно от его собственной глупости. Пьяница для меня бесполезен.

Все сидевшие за столом молча наблюдали за его страданиями.

— Я не пьяница, — просипел Коска. — Просто люблю вкус вина. Так сильно, что мне необходимо время от времени выпивать немного, иначе делается нехорошо. — Комната снова накренилась, он крепче сжал в руке вилку.

Все захихикали, и он тоже выдавил улыбку. Пусть посмеются, пока могут. Поскольку Никомо Коска всегда смеется последним. Когда у него есть силы, конечно.

* * *

Морвир чувствовал себя отодвинутым в сторону. Один на один он был блистательным собеседником, само собой разумеется, но в больших компаниях обычно терял непринужденность. И то, что происходило сейчас, напоминало ему не самым приятным образом столовую в сиротском приюте, где старшие кидались в него едой. После чего, как правило, следовали шушуканье в дортуаре под покровом ночной темноты, побои, обливание холодной водой и прочие пытки.

Да и трудновато было бы испытывать непринужденность в присутствии двух новых помощников Меркатто, которых она наняла, даже не подумав спросить у него совета. Шайло Витари — женщина, торгующая информацией, весьма компетентная, безусловно, но крайне неприятная в общении. Палач. Как-то раз им довелось уже поработать вместе, и радости ему это не доставило. Сама мысль о том, что можно причинять кому-то боль собственными руками, казалась Морвиру омерзительной. Но Шайло знала Сипани, поэтому ее он еще мог терпеть. Временно.

Никомо Коска был бесконечно хуже. Печально знаменитый своим вероломством и непостоянством наемник, предатель без чести и совести, готовый на все ради собственной выгоды. Пьяница, бабник, мот, наделенный темпераментом бешеного пса. Бахвал с невероятно раздутым мнением о своих дарованиях. Полная противоположность Морвиру. И мало того, что этому опасно непредсказуемому человеку оказали доверие, посвятив во все планы, его трясущуюся оболочку еще и обхаживали. Над шутками его смеялась даже Дэй, помощница самого Морвира, если только рот у нее не был занят, что случалось, по общему мнению, нечасто.

— Компания злоумышленников, собравшая в заброшенном складе… — вещал между тем Коска, блуждая вокруг стола налитыми кровью глазами. — Разговоры о масках, переодеваниях и оружии… Не понимаю, как среди них мог оказаться столь благоразумный человек, как я. Судя по всему, тут затевается что-то нехорошее!

— В точности мои мысли! — визгливо вставил Морвир. — Такого пятна на своей совести я иметь не хочу! Поэтому и добавил вам в тарелки экстракт вдовьего цветка. Надеюсь, вы чувствуете себя вполне счастливыми в эти последние мгновенья перед агонией?

На него, мгновенно онемев, недобро уставились все шестеро.

— Шутка, разумеется, — хихикнул он, сообразив, что словесная эскапада его ни малейшего успеха не имела.

Трясучка медленно выдохнул. Меркатто кисло усмехнулась. Дэй хмуро уставилась в тарелку.

— Куда забавней, на мой взгляд, — сказала Витари, — было бы попросту съездить кому-нибудь по физиономии.

— Юмор отравителя. — Коска метнул в Морвира свирепый взгляд, впечатление от коего было несколько подпорчено дребезжанием вилки, зажатой в его трясущейся руке, о тарелку. — Мою возлюбленную убили ядом. С тех пор я не питаю ничего, кроме отвращения, к вашему ремеслу. И ко всем, естественно, кто им занимается.

— Вряд ли я должен нести ответственность за действия всех людей, работающих в одной со мной области. — Морвир счел за лучшее не упоминать о том, что в данном случае ответственность лежала лично на нем. Сефелина, великая герцогиня Осприйская, наняла его около четырнадцати лет назад, дабы убить Никомо Коску. В результате весьма досадного недоразумения он промахнулся и убил его любовницу.

— Ос я давлю, где вижу, не дожидаясь, пока меня ужалят. По мне, так презрения заслуживают все эти люди, если их вообще можно назвать людьми. Отравители — ничтожнейшие из трусов.

— Уступающие только пьяницам, — не замешкался с ответом Морвир, брезгливо оттопырив губу. — Эти отбросы человечества могли бы даже вызвать сострадание, не будь они столь мерзки. И предсказуемы, как животные. Пьяница, подобно ручному голубю, стремящемуся домой, всегда возвращается к бутылке. Не в силах измениться, выбрав для себя бегство единственным способом спасения от несчастий. Ибо в трезвом виде он задыхается в мире, который для него полон лишь боли старых неудач и страха новых. Вот истинная трусость. — Довольный собой, Морвир поднял бокал и сделал большой глоток вина. Пить много он не привык и чувствовал уже изрядную тошноту, но все же выдавил улыбочку.

Худая рука Коски, следившего за тем, как он глотает вино, стиснула край стола с такой силой, что костяшки побелели.

— Как мало вы меня понимаете! Я могу бросить, когда захочу. Собственно, уже бросил. Вот увидите. — Наемник поднял ходившую ходуном руку. — Мне бы только полстаканчика сейчас, чтобы перестать трястись, как паралитик!

Все засмеялись, напряжение схлынуло, но Морвир перехватил взгляд, брошенный на него Коской. Убийственно злой. Старый пропойца мог казаться безвредным, как деревенский дурачок, но некогда он считался одним из опаснейших людей в Стирии. Не принимать такого человека всерьез было бы верхом глупости. Морвир же глупостью не страдал. И давно не был тем маленьким сироткой, который, когда его били, плакал по матери.

Осторожность — на первом месте, всегда. И всюду.

* * *

Монца говорила мало, только по делу, и ела мало, с трудом управляясь с вилкой искалеченной рукой. Сидела во главе стола, но держалась, тем не менее, в стороне. На расстоянии, которое командир должен сохранять между собой и рядовыми, наниматель — между собой и наемниками, а женщина, которую ищут, — между собой и всеми остальными, если она наделена хоть крупицей разума. Держаться в стороне было нетрудно. Она занималась этим годами, предоставляя говорить, смеяться и очаровывать Бенне. Командиру очарование ни к чему. Женщине-командиру — тем более. И так приходилось все время отводить глаза от Трясучки, упорно поедавшего ее взглядом. То, что произошло в Вестпорте, было слабостью. И повторения допускать она не собиралась.

— Вы вроде как давно знакомы, — сказал Трясучка, переведя, наконец, взгляд с Монцы на Коску. — Старые друзья?

— Скорей, родственники. — Наемник взмахнул вилкой столь неистово, что только чудом не выколол никому глаз. — Мы сражались плечом к плечу, будучи благородными воинами Тысячи Мечей, самой знаменитой бригады наемников во всем Земном круге!

Монца нахмурилась. Воспоминания Коски о кровавом прошлом упорно возвращали ее к решениям, принятым когда-то, и свершенным в результате делам, которые хотелось бы навеки забыть.

— Мы прошли с боями всю Стирию вдоль и поперек, когда генералом был Сазин. Вот было времечко для наемников! Потом все стало как-то… сложнее.

Витари фыркнула.

— Хочешь сказать, опаснее?

— Один черт. Раньше люди были богаче, стены ниже, и раны заживали быстрее… А потом Сазин поимел стрелу в руку, потерял эту самую руку и умер. И меня выбрали капитан-генералом. — Коска потыкал вилкой мясо. — Хороня старого волка, я понял, что сражаться — слишком тяжелая работа. И захотел, подобно многим высокопоставленным людям, заниматься ею как можно реже. — Он одарил кривой ухмылкой Монцу. — Поэтому мы разделили бригаду пополам.

— Ты разделил ее пополам.

— Одну половину возглавил я, вторую — Монца со своим братом. После чего мы распустили слух о ссоре между нами. И начали наниматься на разные стороны при всяком разногласии, какое находилось — а найти их было нетрудно, — и… делали вид, что сражаемся.

— Делали вид? — пробормотал Трясучка.

Трясущиеся нож и вилка Коски с лязгом столкнулись над тарелкой.

— Мы неделями гонялись друг за другом, подчищая тем временем страну, устраивали изредка безобидные стычки и в конце каждого сезона становились богаче, не потеряв при этом ни одного человека. Гнильцой попахивает, конечно. Но так же выгодно, как война всерьез. Мы пару раз даже целое сражение изобразили, верно, Монца?

— Было дело.

— А потом она заключила договор с Орсо, великим герцогом Талина, и решила, что хватит с нее изображать. Решила, пора устроить настоящее сражение, с наточенными мечами и выпадами без промаха. Надумала взять верх, да, Монца? Позор на твою голову, ты ведь не сказала мне, что с притворством покончено. Я мог бы предупредить своих парней и спасти в тот день несколько жизней.

— Парней… — фыркнула она. — Признайся уже, что тебя никогда не волновала ничья жизнь, кроме собственной.

— Кое-кого я все-таки ценил выше. Правда, выгоды из этого никогда не извлекал, как и они сами. — Коска все сверлил налитыми кровью глазами лицо Монцы. — Кто из твоих людей пошел против тебя? Карпи Верный, да? Неверный, как оказалось?

— Был верным — лучше пожелать невозможно. Покуда не всадил в меня нож.

— И теперь, конечно, занимает кресло капитан-генерала?

— По слухам, втиснул-таки в него свою жирную задницу.

— Как ты — свою тощую… после меня. Но на то, чтобы он это сделал, должны были дать согласие кое-какие другие капитаны, не так ли? Милейшие парни… Эндиш, выродок. Сезария, жирная пиявка. Виктус, глумливый червяк. Они ведь оставались при тебе, эти прожорливые свиньи?

— Рыл из кормушки не вынимали. Но все трое предали меня, как тебя в свое время. Так что ничего нового ты мне сказать не можешь.

— Никто не бывает благодарен в конечном счете. Ни за победы, которые им приносишь. Ни за деньги, которые даешь. В какой-то миг ты им надоедаешь, и как только учуют что получше…

Терпение Монцы лопнуло. Командиру нельзя раскисать при подчиненных. Женщине-командиру — тем более.

— И как этакий знаток человеческой природы докатился до состояния одинокого нищего пропойцы, а, Коска? Не притворяйся, будто я не давала тебе шанса — тысячу раз. Ты профукал их, как все, что имел. И сейчас меня интересует один вопрос — этот ты тоже собираешься профукать? Сделаешь, о чем я прошу? Или останешься мне врагом?

Коска ответил ей печальной улыбкой.

— Для людей нашей профессии враги — предмет гордости. Если жизнь нас с тобой чему-то и научила, так это тому, что приглядывать нужно за друзьями. Мои поздравления повару.

Он бросил вилку в тарелку, встал и удалился из кухни почти по прямой линии.

Монца обвела взглядом угрюмые лица оставшихся за столом.

«Врагов своих не бойся, — писал Вертурио. — Бойся друзей».

Кучка головорезов

По заброшенному складу гуляли сквозняки. Сквозь щели в ставнях внутрь пробивались тонкие лучи света, разрисовывая яркими полосками пыльные половицы, сваленные в углу пустые ящики, поверхность стола, стоявшего посреди комнаты. Трясучка рухнул на расшатанный стул рядом. В голень вдавилась рукоять ножа, который выдала ему Монца. Болезненно напомнив о том, для чего он нанят, о том, что жизнь становится еще опасней и страшней, чем дома, на Севере. И сам он не только не делается лучше, но, напротив, даже опускается. С каждым днем все ниже.

Так какого же дьявола он здесь торчит? Потому, что хочет Монцу?.. Это так, вынужден был признать Трясучка, и то, что после Вестпорта она держится с ним холодно, только усиливает его тягу. Потому, что ему нужны деньги? И это так. На деньги можно чертовски много всего купить. Потому, что ему нужна работа? Да. Потому, что он в этой работе силен? Да.

Потому, что работа его радует?..

Трясучка нахмурился. Некоторые люди не созданы для того, чтобы делать добро. Может, и он из таких?.. Уверенности в том, что бытие хорошим человеком стоит приложенных усилий, оставалось с каждым днем все меньше.

От этих мыслей его отвлекла хлопнувшая дверь. Из комнат наверху, где устроены были спальни, спустился по скрипучей деревянной лестнице Коска, почесывая красную сыпь на шее.

— Доброе утро.

Старый наемник зевнул.

— И вправду утро… Уж и не помню, когда видел его в последний раз. Красивая рубашка.

Трясучка поддернул рукава. Черный шелк, блестящие костяные пуговицы, богатая вышивка на манжетах. Сам он выбрал бы что попроще, конечно, но Монце понравилась именно эта рубашка.

— Не замечал.

— Когда-то и я любил красиво одеться. — Коска уселся на другой расшатанный стул, рядом с Трясучкой. — Брат Монцы тоже, между прочим… помнится, была у него рубашка, точь-в-точь такая.

На что пытается намекнуть старый ублюдок, Трясучка не понял. Но понял со всей уверенностью, что вряд ли ему доставит удовольствие это слышать.

— Да?

— Она, конечно, много рассказывала о брате? — Коска улыбнулся как-то странно, словно ему известно было что-то, чего Трясучка не знал.

— Говорила, он умер.

— Понятно.

— Еще говорила, что горюет по нему.

— Уж в этом не сомневайся.

— Мне следует знать больше?

— Побольше знать нам всем не мешало бы. Однако это ее дело, не мое.

— Где она? — рявкнул Трясучка, чье терпение подошло к концу.

— Монца?

— Кто ж еще?

— Она не хочет, чтобы ее видели раньше времени. Да ты не волнуйся. Я нанимал бойцов по всему Земному кругу. Лицедеи — тоже дело нехитрое. Или ты имеешь что-то против того, чтобы отбором занимался я?

Против Трясучка имел много чего, зная, что единственной заботой Коски очень долгое время была бутылка. Отец Трясучки, после того как Девять Смертей убил его старшего сына, отрезал ему голову и подвесил к штандарту, тоже начал пить. Пить, и буянить, и трястись с похмелья. Не в силах больше решать, что хорошо, что плохо, он потерял уважение своих людей, разрушил все, что построил, и умер, не оставив Трясучке ничего, кроме недоброй памяти.

— Не доверяю я пьющим людям, — брякнул он напрямик. — Человек начинает пить, потом становится слабым, потом теряет разум.

Коска скорбно покачал головой:

— Как раз наоборот. Сперва человек теряет разум, потом становится слабым, потом начинает пить. Бутылка — следствие, а не причина. Но, хотя я тронут твоей заботой до глубины души, прошу тебя обо мне не беспокоиться. Сегодня я чувствую себя гораздо лучше! — Наемник вытянул перед собой руки. Они и вправду почти уже не тряслись. Так, слегка подрагивали. — Оглянуться не успеешь, как буду в полном порядке.

— Жду не дождусь увидеть это. — Из кухни появилась Витари.

— Все ждут не дождутся, Шайло! Но хватит обо мне… Сколько негодяев, ворья и прочего людского мусора удалось тебе отрыть в гнусных помойках старого Сипани? Много ли воинственных фигляров ты собираешься представить на наш суд? Музыкантов-преступников? Танцоров-головорезов? Певцов-разбойников? Жонглеров… э-э-э…

— Убийц, — подсказал Трясучка.

Коска широко улыбнулся.

— Без экивоков и, как всегда, в точку.

— Экивоков?..

— Немало. — Витари уселась на последний свободный стул и развернула на столе лист бумаги. — Для начала уличный оркестрик, который я нашла близ гавани. Сдается мне, музыканты эти зарабатывают больше грабежом, чем исполнением серенад.

— Играют не по правилам, да? Самое то, что надо. — Коска вытянул тощую шею, как петух, собравшийся кукарекнуть. — Входите!

Дверь скрипнула, вошли пятеро. Такого вида, какой сочли бы сомнительным даже там, откуда прибыл Трясучка. Волосы сальные. Лица в оспинах. Глаза сощуренные, рыскающие с подозрением по сторонам. Вместо одежды лохмотья.

Сжимая в грязных руках обшарпанные инструменты, шаркая ногами по полу, все пятеро гуськом приблизились к столу. Один принялся почесывать пах. Другой — ковырять в носу барабанной палочкой.

— И кто вы такие? — вопросил Коска.

— Мы? Оркестр, — ответил тот, что стоял первым.

— И как ваш оркестр называется?

Они переглянулись.

— Никак. На кой это?

— Тогда — ваши собственные имена, если нетрудно. А еще — инструменты, которыми вы владеете, как музыканты и бойцы.

— Я — Солтер, — сказал первый. — С барабаном управляюсь и с булавой. — Откинул полу куртки, предъявил тусклый блеск железа. — С булавой — лучше, коли честно.

— Я — Морк, — представился следующий. — Труба и сабля.

— Олопин. Рожок и молот, — объявил третий.

— Тоже Олопин. Брат вот этому. — Четвертый ткнул большим пальцем в сторону третьего. — Скрипка и ножички. — Выметнул из рукавов пару длинных ножей, поиграл ими.

Последний, с перебитым носом, страшней которого Трясучка еще не видал, хотя ему случалось видеть сломанные носы, — сказал:

— Гурпи. Лютня и лютня.

— Ты бьешься лютней? — удивился Коска.

— Да запросто. — Тот изобразил, как наносит удар по голове, и, ухмыльнувшись, показал два ряда зубов цвета дерьма. — У меня топор в ней запрятан.

— А! Ну что ж, теперь сыграйте, ребятки. Хорошо бы что-нибудь веселенькое.

Трясучка не шибко разбирался в музыке, но даже он мог сказать, что оркестру этому далеко до совершенства. Барабан не попадал в ритм. Труба отчаянно хрипела. Лютня фальшивила — должно быть, из-за куска железа внутри. Коска, однако, закрыв глаза, кивал, словно никогда не слышал музыки слаще.

Через пару тактов он крикнул:

— Чудо, какие многоталанные ребятки! — Музыкальный тарарам начал заикаться и заглох. — Всех берем, платим за ночь сорок скелов каждому.

— Сорок… каждому? — разинул рот барабанщик.

— Плата по окончании. Но работа будет нелегкая. Драться придется наверняка, а, может быть, даже и играть. Ваша музыка станет последним, что услышат наши враги. Готовы на такой подвиг?

— За сорок скелов каждому? — Все пятеро разухмылялись. — А то. Конечно, господин. За этакие деньги на все готовы.

— Молодцы. Мы знаем, где вас искать.

Оркестр вышел вон.

— Жуткие уроды, — сказала Витари.

— Тем и хороша маскарадная пирушка, — ответил Коска. — Напялить шутовские костюмы, и кто там разглядит их рожи?

У Трясучки мысль доверить свою жизнь этой компании восторга не вызвала.

— Но игру-то услышат?

Коска фыркнул.

— В Дом Кардотти приходят не за музыкой.

— Может, надо было проверить, как они дерутся?

— Если так же, как играют, беспокоиться не о чем.

— Но играют они, как дерьмо!

— Как сумасшедшие. При удаче и дерутся так же.

— Но нам не…

— Вот уж каким тебя не считал, так это нервным. — Коска подмигнул Трясучке. — Не мешало бы тебе поучиться жизни, друг мой. Главное в достижении победы — натиск и кураж.

— Кураж?

— Безрассудство, — сказала Витари.

— Быстрота, — добавил Коска. — И умение поймать момент.

— И где они у нас? — спросил Трясучка у Витари. — Натиск и этот… как его…

— Если все пойдет по плану, Арио и Фоскар окажутся в своих номерах в одиночестве, и… — Она громко щелкнула пальцами. — Уже неважно будет, кто и как играет на лютне. Время истекает. Осталось четыре дня до того, как великие мира сего съедутся на совещание в Сипани. В идеальном мире я нашла бы людей получше. Но наш мир не таков.

Коска испустил тяжкий вздох.

— Это точно. Однако не будем падать духом — всего несколько секунд, и у нас уже есть пятеро человек! Мне бы сейчас стаканчик вина, и мы благополучно…

— Никакого вина, — прорычала Витари.

— До чего дошло — человеку уже и горло промочить нельзя. — Старый наемник придвинулся так близко, что Трясучка мог разглядеть каждую красную жилочку на его лице. — Жизнь — океан скорбей, мой друг… Входите!

Следующий едва протиснулся в складскую дверь, так он оказался огромен. Выше Трясучки на несколько пальцев и намного тяжелее. Массивный подбородок его покрывала густая щетина, голову венчала шапка седых кудрей, хотя с виду он еще не был стариком. Под громадными сапогами жалобно застонали половицы, когда верзила этот двинулся к столу, слегка ссутулившись, словно бы стесняясь своих гигантских размеров.

Коска присвистнул.

— Ну и великан!

— Нашла в таверне на Первом канале, — сказала Витари. — Пьян был как скотина, но гнать его оттуда боялись. По-стирийски, кажется, ни слова не знает.

Коска повернулся к Трясучке:

— Может, ты с ним побеседуешь? Как представитель северного братства?

Никакого особого братства там, среди пустынного пространства, покрытого снегами, Трясучка не помнил. Но попытаться стоило.

Давненько он не разговаривал на родном языке, и слова казались даже какими-то непривычными.

— Как тебя зовут, друг?

Великан, услышав северное наречие, вроде бы удивился.

— Седой. — И показал на свои кудри. — Они всегда были такого цвета.

— Что тебя сюда привело?

— Работу ищу.

— Какую?

— Да какую бы ни дали, пожалуй.

— А если это будет убийство?

— Оно, поди, и будет. Ты северянин?

— Да.

— А по виду — южанин.

Трясучка нахмурился. Одернул щегольские манжеты, потом и вовсе убрал руки под стол.

— Нет уж. Меня зовут Кол Трясучка.

Седой заморгал.

— Трясучка?

— Ага. — Приятно было понять, что человек этот знает его имя. Все-таки гордости у Трясучки оставалось еще в достатке. — Слышал обо мне?

— Ты ведь был в Уффрисе, с Ищейкой?

— Верно.

— И с Черным Доу, да? Чистая работенка, как я слыхал.

— Так и было. Взяли город, потеряв всего двоих человек.

— Всего двоих. — Верзила медленно кивнул, не сводя глаз с его лица. — Это и вправду здорово.

— Да. Он вообще был хороший командир, Ищейка. Лучший, думается мне, от кого я получал приказы.

— Что ж… раз самого Ищейки тут нет, для меня будет честью встать плечом к плечу с таким человеком, как ты.

— Дело говоришь. Я тоже рад, что ты с нами. Берем его, — добавил Трясучка по-стирийски.

— Уверен? — спросил Коска. — У него глаза какие-то… угрюмые, и мне это не нравится.

— Вам не мешало бы поучиться жизни, — рыкнул Трясучка. — Куража дерьмового набраться.

Витари смешливо фыркнула, а Коска схватился за грудь.

— Убит! Сражен своим же оружием! Ладно, берем твоего маленького друга. Итак… что мы можем сделать, имея парочку северян? — Он поднял палец. — Мы можем поставить сценку! Изобразить тот знаменитый северный поединок… ты знаешь, о чем я, — между Фенрисом Наводящим Ужас и… как его звали-то…

— Девять Смертей. — Спина у Трясучки похолодела, когда он произнес это имя.

— Слышал, значит?

— Я был там. Самолично. Держал щит на краю круга.

— Чудесно! Сможешь, стало быть, привнести в представление толику исторической точности.

— Толику?

— Чуточку, — буркнула Витари.

— Проклятье, отчего бы так и не сказать — «чуточку»?

Коска, увлеченный собственной выдумкой, его уже не слышал.

— Дух жестокости! Благородные господа будут в восторге от такого зрелища! И какой предлог может быть лучше для того, чтобы открыто пронести оружие!

Трясучке ничуть не хотелось участвовать в подобном представлении. Рядиться под человека, который убил его брата, человека, которого едва не убил он сам, делать вид, будто сражаешься… Единственное, что радовало, — хотя бы на лютне не придется бренчать.

— Что он говорит? — прорычал на северном Седой.

— Мы с тобой будем изображать поединок.

— Изображать?

— Я тебя понимаю. Но они тут какое только дерьмо ни изображают. Мы сделаем вид. Для увеселения.

— Круг дело не смешное. — Великан и впрямь смотрел невесело.

— Здесь — смешное. Сначала мы с тобой притворимся, потом, с другими, будем драться по-настоящему. Сорок скелов, если думаешь, что справишься.

— Ладно. Сначала притворяемся. Потом деремся по-настоящему. Я понял.

Седой смерил Трясучку долгим взглядом и вышел.

— Следующий! — крикнул Коска.

В дверь проскочил тощий, юркий человечек в оранжевом трико и ярко-красной куртке, с большой сумкой в руке.

— Ваше имя?

— Не кто иной, как… — человечек отвесил церемонный поклон, — …Ронко Невероятный!

Старый наемник вскинул брови. Сердце у Трясучки упало.

— И каковы ваши инструменты — как артиста и воина?

— Одни и те же, господа! — Тот снова поклонился им с Трясучкой. Затем — Витари. — Госпожа…

Он начал отворачиваться, незаметно пошарил при этом в сумке, потом быстро развернулся обратно, надул щеки…

Что-то затрещало, и с губ Ронко сорвалась ослепительная огненная струя. Трясучка ощутил на щеке жаркий укус, так близко она пролетела. Скатился бы со стула, если бы успел. Но остался вместо этого сидеть, как приклеенный, изумленно моргая, покуда глаза заново привыкали к полумраку склада.

На столе некоторое время еще плясали два огненных язычка, один — у самых дрожащих пальцев Коски. Потом они зашипели и погасли, испустив дымок, от запаха которого Трясучку чуть не вырвало.

Ронко Невероятный прочистил горло.

— Э… вышло несколько мощнее, чем я намеревался…

— Но чертовски впечатляюще! — Коска отогнал от лица дым. — Это — развлечение, без всяких сомнений, и, без всяких сомнений, убийственное. Вы наняты, господин Ронко. Сорок скелов за ночь.

Тот просиял.

— Рад служить! — Снова поклонился им, еще ниже. — Господа! Госпожа! Я… удаляюсь.

— Вы уверены? — спросил Трясучка, когда за Ронко закрылась дверь. — Чуточку опасно, не кажется? Огонь в деревянном доме…

Коска снова подмигнул ему.

— Я думал, у всех северян бешеный нрав и плохие зубы. Если дело повернется плохо, огонь в деревянном доме может послужить тем самым уравнителем, который нам нужен.

— Уравнителем? — переспросил Трясучка.

Плохое слово выбрал старый наемник… В горах Севера Великим Уравнителем называли смерть.

— Этак он и нас вместе с домом уравняет. Если вы не заметили, негодяй не слишком меток. Огонь — это опасно.

— Огонь — это прекрасно. Он нанят.

— Но он не…

— Ша. — Коска поднял руку, призывая к молчанию.

— Нам надо бы…

— Ша.

— Я только…

— Ша, я сказал! У тебя на родине не знают такого слова? Меркатто поручила мне подобрать артистов, и это означает, уж прости, что я решаю, кто будет нанят. Мы не голосуем. Ты готовишь зрелище, которое должно привести в восторг гостей Арио. Я занимаюсь планированием. Как тебе это?

— По мне, верный путь к беде, — сказал Трясучка.

— К беде! — Коска усмехнулся. — Что ж, поглядим. А пока, кто там у нас дальше?

Витари заглянула в список, подняла рыжую бровь.

— Барти и Кюммель — акробаты, гимнасты, метатели ножей и канатоходцы.

Коска подтолкнул Трясучку локтем.

— Канатоходцы… видал? Ну, разве это может кончиться плохо?

Миротворцы

День выдался на редкость ясный для города туманов. Небо ярко голубело, холодный воздух бодрил. К благородным трудам своим по устроению мира предстояло приступить великим мира сего, созванным на совещание королем Союза. Жаждущие поглазеть на властителей Стирии повысовывались из всех окон и дверей, заполонили все крыши, растеклись разноцветными ручьями по обеим сторонам улицы, напирая на грязно-серые шеренги солдат, не пускавших зевак на мостовую. Шум толпы оглушал. Рокотание тысяч голосов, прорезаемое воплями уличных торговцев, бранью, возбужденными выкриками, походило на гомон войска перед сражением, когда каждый ожидает с трепетом начала кровопролития.

И никому, конечно, не было ни малейшего дела до пяти человек, которые тоже вышли посмотреть на процессию с крыши старого склада.

Трясучка облокотился на парапет и уставился вниз, на улицу. Коска, беспечно упершись сапогами в крошащуюся каменную резьбу, принялся почесывать воспаленную шею. Витари прислонилась к стене и скрестила длинные руки на груди. Балагур встал столбом чуть поодаль и ушел, судя по виду, в себя. Морвира с помощницей не было — они отправились куда-то по своим делам, что не очень-то понравилось Монце. К отравителю она с первой встречи не питала никакого доверия. А после Вестпорта он вообще вызывал у нее подозрение.

И это ее подручные… Глубоко вздохнув, она облизала губы и сплюнула в толпу. «Когда Бог хочет наказать человека, — говорится в кантийских священных писаниях, — он посылает ему глупых друзей и умных врагов».

— Ну и народу, — сказал Трясучка, щурясь с ошеломленным видом. Точь-в-точь таким, какого она от него и ожидала. — Жуть сколько.

— Да. — Взгляд Балагура прошелся по толпе, губы беззвучно задвигались, отчего у Монцы возникло тревожное ощущение, будто он пытается подсчитать, сколько именно.

— Это что! — небрежно отмахнулся Коска от половины Сипани. — Видели бы вы толпу на улицах Осприи после моей победы в Островной битве! В два раза больше, самое малое. Цветы сыпались, как дождь с небес!.. Жаль, вас там не было.

— Я была, — сказала Витари. — В два раза меньше, самое большее.

— Тебе доставляет нездоровое удовольствие обсирать мои мечты?

— Отчасти.

Витари усмехнулась, глядя на Монцу, но та ей улыбкой не ответила, думая о триумфальной встрече, которую устроили им в Талине после падения Каприле, вспоминая, как улыбался и рассылал по сторонам воздушные поцелуи Бенна, привстав на стременах. Как толпа выкрикивала ее имя, хотя сразу следом ехали плечом к плечу в задумчивом молчании Орсо и Арио. Ей бы тогда понять…

— Вот они! — Коска, опасно перевесившись через перила, приставил руку к глазам. — Поприветствуем наших великих вождей!

Толпа загомонила громче, едва на улицу въехали семь знаменосцев, возглавлявших процессию, державших копья с флагами, склоненными под одинаковым углом — в знак равенства сторон, иллюзии, без которой в мирных переговорах не обойтись. Раковина Сипани. Белая башня Осприи. Три пчелы Виссерина. Черный крест Талина. Рядом — эмблемы Пуранти, Аффойи и Никанте, слабо трепетавшие на ветру. Следом за ними всадник в раззолоченных доспехах вез золотое солнце Союза на черном древке.

Первым из великих и славных… или низких и подлых — смотря кого спросишь — толпе явился Соториус, канцлер Сипани. Дряхлый, как сама древность, с жидкими белыми волосами и бородой, клонившийся к земле под тяжестью толстой цепи, знака должности, которую носить он начал задолго до того, как Монца появилась на свет. Вперед он продвигался при помощи трости и старшего из множества своих сыновей, тоже немолодого, с виду лет шестидесяти. За ними, выстроившись в несколько рядов, шли именитые горожане Сипани в шелках и золотой парче, увешанные драгоценностями, ярко сверкавшими в солнечных лучах.

— Канцлер Соториус, — сообщил Коска Трясучке. — Хозяин, согласно обычаю, идет пешком. Жив еще, ублюдок старый.

— Но выглядит так, словно отдых ему не помешал бы, — проворчала Монца. — Мертвец ходячий.

— Не совсем… Хотя уже и слеп наполовину, однако видит до сих пор лучше многих. Всеми признанный хозяин Сипани. Сумел ведь как-то двадцать лет сохранять его нейтральность. Даже в Кровавые Годы. С тех самых пор, как я разгромил его в Островной битве!

Витари фыркнула.

— Насколько помню, деньги ты брать у него не перестал, когда протухли отношения с Сефелиной Осприйской.

— С какой стати? Наемнику разборчивость ни к чему. В нашем деле нужно плыть по течению. Для пловца же верность — доспехи, тянущие на дно.

Монца, заподозрив, что это сказано специально для нее, хмуро покосилась на Коску, но тот трещал себе дальше, словно никого из присутствующих в виду не имел.

— Правда, старик Соториус никогда меня особо не устраивал. То была женитьба по расчету, несчастливый брак. И на развод после победы мы оба согласились с радостью. У миролюбцев мало работы для наемников, а владетель Сипани и славу, и богатство добыл себе миром.

Витари, глядя на шествующих мимо состоятельных горожан, криво усмехнулась.

— И теперь, похоже, надеется торговать им навынос.

Монца покачала головой.

— Единственный товар, который никогда не купит Орсо.

За Соториусом следовали вожди Лиги Восьми. Злейшие враги Орсо, а следовательно, и ее, Монцы, до падения с горы. Сопровождал их целый полк прихлебателей, щеголявших нарядами всех цветов радуги. Впереди на черном скакуне ехал герцог Рогонт, небрежно держа поводья в одной руке и кивая толпе всякий раз, как его приветствовали. Человек он был известный, кивать приходилось часто и в разные стороны, отчего голова у него вертелась, как у болбочущего индюка. Рядом, на чалой приземистой лошадке восседал втиснутый неведомым образом в седло Сальер, чей розовый двойной подбородок сползал по золоченому вороту мундира то в одну, то в другую сторону в такт конскому шагу.

— Кто этот толстяк? — спросил Трясучка.

— Сальер, великий герцог Виссерина.

Витари хихикнула.

— Которым останется еще месяц-другой от силы. Войска у него кончились летом. Их разгромила на Высоком берегу Монца. Запасы продовольствия — осенью. Фермеров разогнала и поля сожгла вокруг города Монца. Союзники тоже быстро подходят к концу. Голову герцога Кантейна выставила у ворот Борлетты Монца. Даже отсюда видно, как ему не по себе, выродку.

— Стыдись, — сказал Коска. — Мне этот человек всегда нравился. Видела бы ты картинную галерею у него во дворце! Величайшая коллекция живописи в мире… по его словам. Истинный знаток. А какой у него был стол в свое время, лучший в Стирии!..

— Это видно, — вставила Монца.

— Непонятно только, как ему удалось забраться в седло?

— Подняли на веревках и опустили, — съязвила Витари.

Монца фыркнула.

— Или вырыли траншею и загнали под него лошадь.

— А второй кто? — спросил Трясучка.

— Рогонт, великий герцог Осприи.

— Ну, этот хоть похож на герцога.

Трудно не согласиться, подумала Монца. Высокий, широкоплечий, лицо красивое, кудри черные и густые…

— Похож. — Она снова сплюнула. — Но не более того.

— Он племянник одной из моих бывших нанимательниц, ныне, к счастью, покойной, герцогини Сефелины. — Коска дочесался до того, что на шее выступила кровь. — Его называют принцем благоразумия. Графом осторожности. Герцогом проволочек. Прекрасный полководец, по общим отзывам, только вот рисковать не любит.

— Я бы выразилась жестче, — сказала Монца.

— Мало кто способен выразиться жестче, чем ты.

— Сражаться он не любит.

— Ни один хороший полководец не любит сражаться.

— Но должен время от времени. Рогонт же, выступая противником Орсо все Кровавые Годы, отделывался мелкими стычками. Мастер отводить войска, лучший в Стирии.

— Отступление — труднейшая наука. Может, он просто так и не поймал свой момент.

Трясучка грустно вздохнул:

— Все мы ждем своего момента.

— Шансов у него больше нет, — сказала Монца. — Когда падет Виссерин, дорога на Пуранти откроется, и дальше… ничего, кроме самой Осприи и коронации Орсо. Никаких проволочек. Время осторожности истекло.

Они поравнялись со старым складом — Рогонт и Сальер. Два человека, которые вместе с честнейшим и почтеннейшим, ныне мертвым герцогом Кантейном, организовали Лигу Восьми, дабы защитить Стирию от ненасытного честолюбия Орсо. Или чтобы вторгнуться на его законные земли и сразиться уже между собой за то, что останется. Смотря кого спросишь… Коска смотрел, как они проезжают мимо, с меланхоличной улыбкой на губах.

— Когда долго живешь, видишь, как все рушится… Каприле — где его былая слава?

Витари смешливо поглядела на Монцу.

— Ваша работа, не так ли?

— Масселия, позорно сдавшаяся Орсо, — где ее неприступные стены?

Улыбка Витари стала шире.

— И это ваша?..

— Борлетта пала, — все сокрушался Коска, — отважный герцог Кантейн погиб.

— Да, — рявкнула Монца, не дожидаясь, пока Витари снова откроет рот.

— Из восьми участников непобедимой Лиги осталось пятеро, а скоро будет четверо, и трое из них, как всем известно, не отличаются остротой ума.

Монца отчетливо расслышала шепот Балагура:

— Восемь… пять… четыре… три…

К складу как раз подъехали последние трое, за которыми, словно след по воде за тремя утками, тянулись разодетые приближенные. Младшие компаньоны Лиги Восьми. Лирозио и герцог Пуранти, вида весьма воинственного, благодаря великолепным доспехам и еще более великолепным усам. Юная графиня Котарда из Аффойи — бледненькая девица, казавшаяся еще бледнее в светло-желтых шелках, от которой ни на шаг не отставал ее дядя и первый советник. Первый любовник, по словам некоторых. Последним ехал Патин, Первый Гражданин Никанте — с нечесаными волосами, одетый в рубище и подпоясанный веревкой, дабы показать, что он ничем не лучше последнего крестьянина на его попечении. По слухам, Патин носил шелковое нижнее белье и спал в золотой кровати, причем отнюдь не в одиночестве. И это скромнейший из влиятельных…

Парад величия продолжался, и Коска уже разглядывал следующих его участников.

— Силы небесные! Кто эти юные божества?

Смотрелась парочка изумительно, ничего не скажешь. Они восседали на одинаковых серых скакунах, держались с одинаковой горделивостью. Облачены были в белое и золотое — цвета, безупречно гармонирующие между собой. Белоснежное платье девушки плотно облегало ее неправдоподобно стройную и высокую фигуру, сзади тянулся длинный шлейф, расшитый сверкающей нитью. Золоченая кираса юноши сияла, как зеркало, скромную корону его украшал единственный камень. Такой огромный, что Монца могла разглядеть грани на расстоянии в сто шагов.

— Экая невероятная царственность, сдохнуть можно, — усмехнулась она.

— Я прямо-таки носом чую запах величия, — подхватил Коска. — Встал бы на колени, если бы не боялся, что они подломятся.

— Его августейшее величество, Высокий король Союза. — Голос Витари был сама язвительность. — И его королева, разумеется.

— Тереза, Бриллиант Талина. Ох и сверкает…

— Дочь Орсо, — процедила сквозь зубы Монца. — Сестра Арио и Фоскара. Королева Союза и… потаскух в придачу.

Толпа при виде короля — пусть он был чужестранцем на стирийской земле, пусть к амбициям Союза здесь относились с величайшей подозрительностью, пусть жена его была дочерью Орсо — разразилась приветственными криками куда громче, чем при виде собственного престарелого канцлера.

«Люди чаще отдают предпочтение вождю, который выглядит великим, — писал Бьяловельд, — нежели тому, кто таковым является».

— Не сказал бы я, что он самый нейтральный из посредников. — Коска задумчиво выпятил нижнюю губу. — Связан с Орсо и его выводком так крепко, что пальца не просунешь. Муж, брат и зять в одном лице…

— Разумеется, он считает себя выше подобных низменных соображений. — Монца скривилась, глядя на приближавшуюся королевскую чету.

Казалось, в этот серый и грязный город они случайно съехали прямо со страниц какой-нибудь героической сказки. Для полноты картины не хватало лишь крыльев у скакунов. И как только прицепить не догадались?.. На шее у Терезы красовалось великолепное длинное ожерелье из огромных камней, сверкавших на солнце так ярко, что смотреть было больно.

Витари покачала головой.

— Сколько драгоценностей можно навешать на одну женщину?

— Еще чуть-чуть — и задохнется под ними, сучка, — прошипела Монца. Рубин, подаренный Бенной, казался в сравнении с этими камнями детской безделушкой.

— Зависть препаршивая штука, дамы. — Коска подтолкнул локтем Балагура. — По мне, так она очень даже ничего, правда, друг мой? — Тот не ответил, и наемник пристал к Трясучке: — Правда?

Северянин коротко покосился на Монцу.

— По мне, не очень.

— Что вы за люди! В жизни не встречал таких бездушных парней. Моя весна, быть может, давно и миновала, но сердце по-прежнему молодо, не то что у вас. Оно еще способно дрогнуть при виде юной влюбленной парочки.

Монце, однако, в пылкие чувства между королем и королевой не верилось, сколько бы те ни улыбались друг другу.

— Несколько лет назад, до того, как она стала королевой… всего, кроме собственного ума… Бенна поспорил со мною, что уложит ее в постель.

Коска поднял бровь.

— Любил твой брат сеять свое семя где ни попадя. Ну и?..

— Оказалось, что он не в ее вкусе.

На самом деле оказалось, что Монца интересовала ее куда больше…

За королевской четой почтительно следовала свита, превосходившая своим великолепием сопровождение всей Лиги Восьми. Не менее двух десятков фрейлин, тоже обвешанных драгоценностями с головы до ног. Дворяне из Срединных земель, Англанда Инглии и Старикланда, в мехах, с тяжелыми золотыми цепями на плечах. Сзади тащились тяжеловооруженные всадники, чьи доспехи покрывала пыль. Каждому приходится глотать ее за вышестоящими. Уродливая правда власти.

— Король Союза… — задумчиво вымолвил Трясучка, глядя вослед проехавшей чете. — Это же самый могущественный человек во всем Земном круге, да?

Витари фыркнула.

— Это человек, за которым он прячется. Ты, похоже, не слишком-то разбираешься в политике?

— В чем?

— Во лжи. Союзом управляет Калека. А этот мальчик со всем своим блеском — лишь маска, которую он носит.

Коска вздохнул.

— Осмелюсь предположить, и ты наденешь маску, если будешь выглядеть, как Калека…

Ликующие крики удалились вслед за королем и королевой, и на смену им пришло угрюмое молчание. Сделалось так тихо, что Монца услышала поскрипывание колес, когда по улице тронулся золоченый экипаж. По бокам от него двигались колонны грозного вида стражников, чье оружие сверкало не так ярко, как у союзных, зато выглядело пригодным к делу. Следом ехала толпа разряженных и непригодных ни для какого дела господ.

Монца крепко сжала правый кулак, потревожив искалеченные косточки. Боль пронзила кисть, отдалась в плечо, и губы девушки тронула мрачная улыбка.

— Они, — сказал Коска.

Арио восседал справа, обложившись подушками, слегка раскачиваясь вместе с коляской. На лице его застыло обычное выражение ленивого презрения. Фоскар, сидевший рядом, был бледен и настороженно поворачивал голову на каждый звук. Самодовольный кот и нетерпеливый щенок в одной корзинке…

Гобба был никто. Мофис — всего лишь банкир. Когда места их заняли другие люди, Орсо вряд ли даже заметил это. Но Арио и Фоскар — его сыновья. Его драгоценная плоть и кровь. Его будущее. Убить их — почти то же самое, что воткнуть кинжал в брюхо самому Орсо.

Улыбка Монцы сделалась шире, когда она представила себе его лицо в момент получения вести.

«Ваша светлость! Ваши сыновья… мертвы…»

Тишину вдруг расколол пронзительный вопль:

— Убийцы! Подонки! Орсово отродье!

Отчаянно размахивая руками, кто-то пытался пробиться через заслон.

— Проклятье Стирии!

Толпа пришла в движение, недобро загомонила. Соториус мог сколько угодно называть себя нейтральным, но жители Сипани не питали ни малейшей любви к Орсо и его выводку. Знали, что, покончив с Лигой Восьми, он примется за них. Некоторым людям всегда и всего мало.

Двое из нарядных господ обнажили мечи. Блеснула сталь, послышался слабый вскрик. Фоскар, пытаясь разглядеть, что происходит, начал подниматься на ноги. Но Арио потянул его вниз и усадил на место, не отрывая при этом взгляда от собственных ногтей.

Спокойствие было восстановлено. Коляска проехала, свита — тоже. Последними проскакали солдаты в форме войск Талина, миновали старый склад и скрылись с улицы.

— Представление окончено, — вздохнул Коска, отталкиваясь от перил и направляясь к двери на лестницу.

— Жаль… я бы любовалась им вечно, — усмехнулась Витари и двинулась за ним.

— Одна тысяча восемьсот двенадцать, — сказал Балагур.

Монца взглянула на него с удивлением.

— Чего?

— Людей. В процессии.

— И что?

— Сто пять камней в ожерелье королевы.

— Черт… я спрашивала, сколько их?

— Нет.

Балагур последовал за остальными.

Она осталась одна. По-прежнему крепко, до боли, сжимая правый кулак и плотно сомкнув челюсти, сердито поглядела вниз, на улицу, с которой уже расходились зрители, поежилась под порывом начавшего крепчать ветра.

— Монца…

Не одна. Повернув голову, она встретилась глазами с Трясучкой, стоявшим куда ближе, чем хотелось бы.

Вид был такой, словно поиск слов был тяжелейшей работой. Он заговорил:

— Это все так… как будто мы не… не знаю. После Вестпорта… я только хотел спросить…

— Лучше не спрашивай.

Она обошла его и тоже скрылась в дверях.

Подготовка

Никомо Коска с улыбкой на губах прикрыл глаза, облизнулся, глубоко втянул носом воздух и поднес ко рту бутылку. Выпить, выпить, выпить… Стук стеклянного горлышка о зубы, столь много обещающий, прохладная влага на языке, сладостно скользящая в горло, когда глотаешь… если только это не вода, конечно.

Он поднялся с постели, влажной от пота, и в одной ночной рубахе, такой же сырой и липкой, прокрался в кухню в поисках вина. Или любой паршивой кислятины, которая дарует человеку хмель. Чего угодно, лишь бы спальня перестала раскачиваться, как телега на бездорожье, разбежались муравьи, ползающие по телу, и унялась проклятая головная боль. Пропади все пропадом. И попытка измениться, и Меркатто с ее местью тоже.

Надеясь, что остальные еще в постели, он испытал ужасное разочарование и неловкость, когда увидел у печки Балагура, уже варившего к завтраку овсянку. Правда, через некоторое время вдруг понял, что странным образом рад встрече с бывшим арестантом. В неизменном спокойствии Балагура ему чудилось нечто почти магическое. В этой абсолютной уверенности, позволяющей молчать часами, не беспокоясь, кто что подумает… Коска как будто и сам делал первый шаг к необычному для себя спокойствию. Но не к молчанию. Болтал он не останавливаясь, покуда сумрачный свет, пробивавшийся сквозь щели в ставнях, становился ярче, предвещая восход.

— …какого черта я пошел на это, а, Балагур? Сражаться, в моем возрасте!.. Сражаться… вот уж чего никогда не любил. Да еще и на одной стороне с этим хвастливым клопом, Морвиром! Отравителем! Гнуснейшим из убийц!.. Прекрасно сознавая к тому же, что я нарушаю первое правило солдата…

Балагур, помешивая овсянку, приподнял бровь. Коска был почти уверен, что бывший арестант знает, зачем он сюда пришел, но никогда не скажет об этом вслух. Уголовники в большинстве своем удивительно тактичны. Поскольку в тюрьме бестактность может оказаться роковой.

— Первое? — спросил Балагур.

— Никогда не воюй за слабую сторону. И вообще… я тоже всегда терпеть не мог герцога Орсо, но понимаю, тем не менее, что между ненавистью к человеку и попыткой эту ненависть воплотить пролегает пропасть, бездонная и весьма опасная. — Коска стукнул кулаком по столу, отчего макет Дома Кардотти подпрыгнул. — Особенно когда действуешь в интересах женщины, которая уже предала тебя однажды…

Мысли его, подобно ручным голубям, неизменно возвращающимся в любимую и ненавистную клетку, устремились, минуя девять пролетевших лет, в Афьери. Он вспомнил скачущих навстречу лошадей, солнце, встающее над горизонтом, как вспоминал это бесконечное множество раз, напиваясь в грязных дешевых тавернах, ночуя на дрянных постоялых дворах всего Земного круга. Отличная игра, думал он тогда в пьяном угаре, любуясь умело организованной притворной атакой. Вспомнил теперь первый холодок страха, когда всадники не сбавили хода. Леденящий ужас, когда они смяли строй его ничего не подозревавших солдат. Смесь ярости, отчаяния, тошноты, пьяного головокружения, когда он мчался прочь с поля боя, где разносили в клочья его бесшабашное войско и его воинскую репутацию. Эта смесь ярости, отчаяния, тошноты, пьяного головокружения преследовала Коску неотступно с тех пор, подобно собственной тени.

Он хмуро поглядел на свое кривое отражение в стекле бутылки с водой.

— Память о победах растаяла, — сказал тихо, — умерла, растворившись в болтовне, не более убедительной, чем иная ложь. О неудачах, разочарованиях, раскаянии — жива, словно все случилось вчера. Улыбки девушек не помнятся так… Только обиды, в которых мы обвиняем других. Толчок неведомо чьего плеча в толпе, заставляющий нас злобствовать целый день. Месяц. Вечно. — Он скривил рот. — Из этого-то и состоит прошлое. Из поганых моментов, которые сделали нас теми, кто мы есть.

Балагур все молчал, что подзуживало Коску к откровениям похлеще всяких расспросов.

— И самый горький в моей жизни момент, когда против меня пошла Монцкарро Меркатто… Мне бы отомстить ей вместо того, чтобы помогать мстить самой. Мне бы убить ее, а заодно Эндиша, Сезарию, Виктуса и прочих моих бывших друзей-ублюдков из Тысячи Мечей. Так какого же черта я тут делаю, Балагур?

— Говорите.

Коска фыркнул.

— Как обычно. Мне всегда отказывает здравый смысл, если дело касается женщин. — И разразился вдруг лающим смехом. — По правде говоря, он отказывает напрочь в любом затруднительном положении. Потому-то жизнь моя и полна треволнений. — Он со стуком поставил бутылку на стол. — Довольно грошовой философии! Суть в том, что мне нужно измениться. И, что еще важнее, отчаянно нужны деньги. — Поднялся из-за стола. — Чертово прошлое. Я — Никомо Коска, черт подери! Я смеялся врагам в лицо! — Сделал паузу. — И я возвращаюсь в постель. Премного благодарен вам, мастер Балагур, вы прекрасный собеседник.

Бывший арестант на мгновение оторвал взгляд от котелка с кашей.

— Я едва ли слово сказал.

— Вот именно.

* * *

Утреннюю трапезу Морвир сервировал для себя на маленьком столике в маленькой спаленке, служившей, вероятно, когда-то верхней кладовой в заброшенном складе, расположенном во вредном для здоровья районе Сипани, города, который он всегда терпеть не мог. Сервировка состояла из кривоватой миски с холодной овсянкой, помятой кружки с горячим чаем и надколотого стакана с теплой водой. Рядом стройной шеренгой выстроились семнадцать флакончиков, бутылочек и кувшинчиков с разнообразными пастами, жидкостями и порошками — прозрачными, белыми и желтыми, в основном, не считая зеленовато-синей выжимки скорпионьего яда.

Морвир сунул в рот ложку каши и, прожевывая ее без особого удовольствия, откупорил четыре ближних сосудика. Вынул из связки игл одну, окунул ее в первый пузырек, кольнул себя в тыльную сторону руки. Окунул во второй, сделал то же самое. Затем — в третий и в четвертый, после чего брезгливо бросил иглу. Поморщился, увидев крохотную бисеринку крови, выступившую на месте укола. Проглотил еще ложку каши и откинулся на спинку стула, пережидая нахлынувшую волну головокружения.

— Чертов ларинк!

И все же стоило принимать каждое утро маленькую дозу и претерпевать легкое недомогание, чем получить однажды большую по злому умыслу или случайно и скончаться от разрыва кровяных сосудов мозга.

Заставив себя проглотить еще порцию соленой слизи, он открыл следующую склянку в ряду, взял оттуда щепотку горчичного корня, заткнул одну ноздрю и втянул порошок через другую. Содрогнулся, ощутив жжение в носу, поводил языком по мгновенно онемевшему рту. Глотнул чаю, но тот неожиданно оказался кипятком, и Морвир, захлебнувшись, выкашлял его обратно.

— Чертов горчичный корень!

Восхитительная действенность порошка на его клиентов приятности его употребления саму Морвиру не прибавляла. Как раз наоборот. В тщетной надежде смыть едкую горечь он прополоскал рот водой, прекрасно зная, что будет чувствовать ее еще несколько часов.

Затем он поставил перед собою в ряд следующие шесть склянок. Сковырнул крышечки, вынул пробочки. Содержимое их можно было бы принять по очереди, но долгие годы подобных завтраков научили Морвира тому, что лучше уж отделаться разом. Поэтому он набрызгал, накапал и насыпал необходимое количество в стакан с водой, тщательно перемешал ложкой и выпил тремя большими, судорожными глотками.

Поставил стакан на стол, вытер слезы, выступившие на глазах. Почувствовал было приступ тошноты, но тут же все и прошло. В конце концов, он проделывал это каждое утро в течение двадцати лет. А если бы не приучил себя…

Морвир ринулся к окну, распахнул ставни и успел высунуть голову наружу как раз вовремя, чтобы скудный завтрак его угодил в грязный переулок под складом. С тяжким стоном выпрямился, высморкал из носа едкие сопли и побрел, пошатываясь, к умывальнику. Зачерпнул из тазика воды, омыл лицо, глядя на себя в зеркало. Неприятнее всего было то, что в бунтующий желудок следовало запихнуть еще каши. Очередная жертва, которую никто не оценит, одна из многих, на которые он шел ради совершенства.

Приютские дети его талантов не ценили. Как и учитель, недоброй памяти Маймах-йин-Бек. Как и жена. И многочисленные подмастерья. Похоже было, что нынешняя нанимательница тоже не в состоянии оценить его самоотверженность, его терпение, его героические — без всякого преувеличения! — усилия, совершаемые в интересах ее дела. Никомо Коске, этому распутному старому пьянице, оказывали уважения куда больше, чем ему.

— Я обречен, — безутешно пробормотал он. — Обречен только давать и давать, ничего не получая взамен.

В дверь постучали, голосок Дэй спросил:

— Вы позавтракали?

— Почти.

— Всем велено собраться внизу. Идем к Кардотти. Фундамент закладывать. Необходимую подготовку производить… — Похоже, говорила она с набитым ртом. И удивительно, коль это было не так.

— Я догоню!

Он услышал удаляющиеся шаги.

Все-таки есть один человек, по меньшей мере, который восхищается его профессиональным уменьем. Относится к нему с надлежащим уважением. Оправдывает самые высокие ожидания. Дэй… он начинает ей доверять, понял Морвир, и как помощнику, и как человеку. Гораздо больше, чем дозволяет осторожность на самом деле.

Но даже он, наделенный столь экстраординарными талантами, не в состоянии справиться со всем в одиночку. Морвир испустил глубокий вздох и отвернулся от зеркала.

* * *

Лицедеи, или убийцы, а вернее, и те, и другие, заполонили весь первый этаж склада. Двадцать пять человек, считая самого Балагура. Возле стола сидели, вытянув ноги, три черноволосые танцовщицы-гурчанки в затейливых масках в виде кошачьих мордочек. У двоих маски были подняты, у третьей, которая заботливо полировала кривой кинжал, опущена, и сквозь раскосые прорези недобро поблескивали глаза. Рядом расположились музыканты, тоже в масках, только серебряных и в виде нот, одетые в черные щеголеватые курточки и трико в желто-серую полоску, и наигрывали джигу, наловчившись уже исполнять ее более или менее сносно.

Здесь же был и Трясучка в потертой кожаной тунике и облезлой меховой накидке на плечах, с круглым деревянным щитом на одной руке и тяжелым мечом в другой. И Седой с дубиной в руках, усеянной гвоздями, лицо которого полностью скрывала железная маска. Трясучка что-то быстро говорил на северном, показывая, как именно он будет махать мечом и как на это должно отвечать Седому.

Барти и Кюммель, акробаты, одетые в шутовские костюмы в обтяжку, спорили между собой на союзном языке. Один пылко размахивал при этом коротким мечом. К их разговору прислушивался Ронко Невероятный, поглядывая по сторонам из-под маски, расписанной красными, желтыми и оранжевыми язычками пламени. Перебрасывались у него за спиной ножами, казавшимися вспышками света в полутьме, трое жонглеров. Остальные… кто праздно стоял, привалившись к стене, кто сидел на полу, подобрав под себя ноги, кто выделывал антраша, кто костюм подгонял на скорую руку.

Коску Балагур узнал не сразу. Старый наемник вырядился в бархатный плащ, расшитый серебром сверху донизу, на голове у него был цилиндр, в руках — длинная черная трость с толстым золотым набалдашником. Сыпь на шее запудрена, напомаженные седые усы торчат пиками, сапоги начищены до блеска. Маска усеяна искрящейся зеркальной пылью.

Но глаза Коски искрились еще ярче. И к Балагуру он подошел торжественной поступью циркового распорядителя.

— Друг мой, надеюсь, вы в порядке. Спасибо, что выслушали утром.

Тот, сдерживая улыбку, кивнул. В добродушном юморе Коски ему чудилось нечто почти магическое — в этой абсолютной уверенности, позволяющей говорить и говорить, не сомневаясь, что его будут слушать и смеяться… Балагур как будто и сам начинал чувствовать желание говорить.

Коска протянул ему маску в виде пары костей. Там вместо точек были прорези для глаз. Две единицы.

— Надеюсь, вы окажете мне честь присмотреть нынче вечером за игровым столом?

Балагур дрогнувшей рукой принял маску.

— Буду очень рад.

* * *

Вся безумная компания тронулась, наконец, в путь по кривым улицам, тесным переулочкам, узким мостикам через каналы, гнилым садам, укрытым туманами, сквозь серый и сырой сумрак, приглушавший шаги и вонявший солью — предательская вода здесь всегда была где-то рядом. Поэтому Трясучка то и дело недовольно морщил нос.

Полгорода, казалось, нацепило маски и карнавальные костюмы, будто праздник какой случился. Все, кто не был приглашен на бал в честь царственных гостей Сипани, решили повеселиться сами и занялись этим основательно, с раннего утра. Одни оделись без причуд, в обычные выходные наряды и скромные полумаски. Другие расстарались вовсю — напялили широченные шаровары, обувь на высоких каблуках, лица закрыли золотыми и серебряными масками со звериными оскалами и безумными улыбками. Они живо напоминали Трясучке окровавленное лицо Девяти Смертей, когда тот бился в кругу, и его дьявольскую ухмылку. Отчего на душе спокойней не становилось. Пусть он и одет был сейчас, как некогда на Севере, в кожу и мех, и оружие при себе имел почти такое же, как тогда, — щит и тяжелый меч.

Мимо пронеслось несколько человек, разряженных в желтые перья и маски с огромными клювами, визжа, как стая спятивших чаек. Что спокойствия тоже не прибавило. Вдали, в тумане, мельтешили, выпрыгивая с гиканьем из-за углов, перебегая с песнями площади, другие странные фигуры. Чудовища и великаны. И ладони у Трясучки покрылись липким потом при воспоминании о том, как под Дунбреком вышел из такого же тумана Фенрис Наводящий Ужас, неся с собою смерть. Здесь, конечно, всего лишь скакало на ходулях всякое дурачье… и тем не менее. Происходит что-то странное, когда человек надевает маску. Вместе с внешним видом меняется его поведение. Порой он и на человека-то становится не похож. Словно превращается в кого-то другого…

Все это не нравилось бы Трясучке, даже если бы вечером не предстояло совершить убийство. Казалось, город Сипани построен на границе с преисподней, откуда набежали черти и перемешались с людьми, а те и внимания не обращают, будто так и надо. Ему пришлось даже напомнить себе, что самой странной и по-настоящему опасной из всех странных и опасных с виду компаний, шляющихся здесь по улицам, является его собственная персона. Если по городу и ходят черти, наистрашнейший из них — он сам. Мысль эта лишила его последнего спокойствия.

— Сюда, друзья мои!

Коска повел всех через площадь, где сквозь туман виднелись четыре облетевших дерева и большой дом, деревянный, с внутренним двором. Точно такой стоял несколько последних дней в складской кухне на столе.

У железных решетчатых ворот караулили четверо вооруженных стражников. Коска, звонко цокая каблуками, проворно взбежал по лестнице.

— С добрым утром вас, господа!

— У Кардотти нынче днем закрыто, — прорычал в ответ ближайший стражник, — и вечером тоже.

— Не для нас. — Коска взмахом трости очертил всю свою разномастную труппу. — Мы — актеры, которых специально для сегодняшнего торжества выбрала и наняла супруга принца Арио, Карлотта дан Эйдер. Так что открывайте, да поживее, у нас полно дел, надо подготовиться. За мной, дети мои, выше голову! Люди жаждут развлечений, и они их получат!

Двор оказался больше, чем ожидал Трясучка, и одновременно сильно его разочаровал. И это лучший бордель Земного круга?.. Булыжники поросли мхом. Меж верхними окнами натянуты веревки, на которых сушатся, развеваясь на ветру, простыни. Составлены в одном углу вкривь и вкось винные бочонки. Бродит, помахивая стершейся метлой, сгорбленный старикашка. Свирепо треплет о стиральную доску нечто, подозрительно смахивающее на нижнее белье, неопрятная толстуха…

Еще здесь стояли стол и несколько стульев, позолоченных некогда, но давно облезших, где сидели со скучающим видом три худосочные девицы. Одна держала в руке раскрытую книгу. Вторая не сводила глаз с ногтей, которые подпиливала. Третья без всякого интереса поглядывала на фигляров, расслабленно откинувшись на спинку стула и попыхивая глиняной трубочкой для курения чаги.

Коска вздохнул.

— Нет на свете ничего более прозаичного и менее возбуждающего, чем бордель при свете дня.

— Похоже на то. — Трясучка проводил взглядом жонглеров, которые уже нашли для себя уголок и принялись распаковывать орудия труда — в том числе ножи.

— Я всегда считал, что у шлюх замечательная жизнь. У тех, что пользуются спросом, во всяком случае. Бездельничаешь целыми днями, а когда тебя призывают к работе, наконец, занимаешься ею лежа.

— Маловато чести в этом, — сказал Трясучка.

— От дерьма хоть цветы лучше растут. От чести и такой пользы нету.

— Но что потом, когда состаришься и никто тебя больше не хочет? Остается лишь отчаяние, думается мне, да раскаяние.

Коска печально улыбнулся.

— Как у каждого из нас, друг мой. Чем бы мы ни занимались — все едино. Хоть солдатом будь, хоть наемным убийцей… никто тебя не хочет, когда состаришься. — Он двинулся мимо Трясучки в глубь двора, постукивая на ходу тростью. — В каком-то смысле все мы шлюхи. — Выхватил из кармана пестрый платок, помахал девицам и поклонился. — Мое глубокое почтение, дамы.

— Старый козел, — буркнула в ответ на родном языке Трясучки та, которая курила, и снова запыхтела трубкой.

Оркестр начал настраивать инструменты, извлекая из них хрипы и скрипы, мало чем отличавшиеся от того, что считалось у этих исполнителей настоящей музыкой.

В дом из двора вели две двери. Слева — в игорный зал, справа — в курильню. Оттуда имелся выход к лестницам на второй этаж. Трясучка окинул взглядом увитую плющом, обшитую потемневшими от сырости досками стену, посмотрел на узкие окошки первого этажа. Комнаты для гостей. Выше, на втором этаже, большие окна из разноцветного стекла. Королевский номер — для самых дорогих гостей. Там будут развлекаться братья Арио и Фоскар…

— Эй.

Кто-то тронул его за плечо, Трясучка повернулся и заморгал.

Перед ним стояла высокая женщина в великолепных черных мехах, в длинных черных перчатках, с черными волосами, подобранными с одной стороны и ниспадавшими мягкой волной на белое лицо. Сквозь прорези маски, усеянной мелкими хрусталиками, на Трясучку смотрели блестящие глаза.

— Э… — Он с трудом сумел оторвать взгляд от ее грудей, ложбинка меж которыми влекла неодолимо, как улей медведя. — Я могу вам чем-нибудь… э…

— Уж и не знаю, можешь ли.

Накрашенные губы чуть изогнулись не то в улыбке, не то в усмешке. Голос показался Трясучке знакомым. И в разрезе юбки он заметил вдруг розовый шрам на ноге красавицы.

— Монца? — спросил тихо.

— Кто же еще отважится к тебе подойти? — Она смерила его взглядом с головы до ног. — Выглядишь почти таким же дикарем, как при нашей первой встрече.

— Так и задумано, поди. А вы выглядите… — Он замешкался, подбирая слово.

— Шлюхой?

— Ну, если только очень дорогой.

— Дешевки не терплю. Что ж, я отправляюсь наверх дожидаться гостей. Если все пойдет хорошо, увидимся на складе.

— Ладно. Если пойдет… — Хорошо в жизни Трясучки уже давно ничего не шло. Он бросил хмурый взгляд на разноцветные окна. — Справитесь?

— С Арио-то? Конечно. Трепещу в предвкушении этого момента.

— Знаю, просто… может, я вам понадоблюсь…

— Ты бы лучше сосредоточил свой куцый умишко на собственных делах. О себе я сама побеспокоюсь.

— Я так уже беспокоюсь. На двоих хватит…

— Мне казалось, ты оптимист, — бросила она через плечо, направившись к дому.

— Может, вы меня разубедили, — проворчал он вслед.

Не нравилось ему, когда она с ним так разговаривала. Правда, когда совсем не разговаривала, было еще хуже.

Трясучка повернулся, увидел, что на него таращится Седой, и сердито топнул ногою.

— Чего стоишь без дела? Давай уже разметим этот чертов круг, пока не состарились!

* * *

Монца, вышагивая на высоких каблуках рядом с Коской по игорному залу, чувствовала себя крайне неуютно. К каблукам она не привыкла. Не привыкла к ощущению сквозняка, овевающего ноги. Корсеты были пыткой и в лучшие времена. И то обстоятельство, что в надетом на нее сейчас лифе вместо двух вынутых косточек таились длинные, тонкие ножи, острием торчавшие вверх, рукоятью упиравшиеся в поясницу, удобней его отнюдь не делало. Лодыжки, колени и бедра уже дрожали от напряжения. Подкрадывалось то и дело желание покурить, но Монца усердно его отгоняла. За последнее время ей пришлось вытерпеть столько боли, что нынешние муки казались ничтожной платой за возможность оказаться рядом с Арио. И полоснуть кинжалом по его насмешливому лицу. Только эта мысль и придавала ее походке кое-какую бойкость.

В конце зала, между карточными столами, застланными до времени зелеными покрывалами, стояла в горделивой позе, поджидая их, Карлотта дан Эйдер в красном платье, достойном императрицы.

— Кто бы на нас поглядел, — усмехнулась, подойдя, Монца. — Генерал в одежде шлюхи и шлюха в одежде королевы. Нынче вечером все рядятся в чужое обличье.

— Это политика. — Любовница Арио хмуро поглядела на Коску. — Кто с вами?

— Магистр Эйдер, какая нечаянная радость! — Старый наемник в поклоне сорвал с себя цилиндр, обнажив потную лысину. — Я и не мечтал увидеть вас когда-нибудь снова.

— Вы!.. — Взгляд ее похолодел. — Тоже замешаны… вообще-то я могла бы догадаться. Если бы не думала, что вас убили в Дагоске.

— Все так думали, но оказалось, что я был просто… мертвецки пьян.

— Не настолько, однако, чтобы не найти способ меня предать.

Коска пожал плечами:

— Предавать честных людей — стыд и срам. Но предателей… трудно отделаться от мысли о некоей… вселенской справедливости. — Он улыбнулся ей, потом Монце и снова повернулся к Эйдер: — Три таких верных человека, как мы, на одной стороне?.. Жду не дождусь увидеть, чем это обернется.

Ничем хорошим, подозревала Монца.

— Когда приедут Арио с Фоскаром?

— Когда закончится бал у Соториуса. Около полуночи.

— Что ж, подождем.

— Противоядие, — холодно напомнила Эйдер. — Я сделала свое дело.

— Получите его, когда я получу голову Арио на блюде. Не раньше.

— А если что-то пойдет не так?

— Умрете вместе с нами. Поэтому давайте надеяться, что все сложится гладко.

— Что вас удержит от того, чтобы дать мне умереть в любом случае?

— Моя блистательная репутация честного игрока и порядочного человека.

Эйдер, что никого не удивило, не засмеялась.

— Я пыталась сделать доброе дело в Дагоске! — Она ткнула себя пальцем в грудь. — Доброе! Пыталась спасти людей! И посмотрите, чем все для меня кончилось!

— Возможно, это урок для любителей добрых дел. — Монца пожала плечами. — Я лично с такими проблемами не сталкивалась.

— Вы еще шутите! Знаете ли вы, на что это похоже — жить в страхе каждую минуту?

Монца резко шагнула вперед, заставив ее отпрянуть к стене.

— Жить в страхе? — прорычала она, едва не царапнув маску Эйдер своей. — Поздравляю со вступлением в мое братство ужаса! Хватит ныть… сегодня на балу вы должны улыбаться Арио и прочим подонкам! — Она понизила голос до шепота. — А потом привести его сюда. И братца его тоже. Делайте, что я говорю, и для вас все еще может кончиться хорошо.

Ей самой в это плохо верилось, как и Эйдер. Ибо нынешние празднества мало для кого могли кончиться хорошо.

* * *

Дэй в последний раз провернула сверло, скрежетнувшее по дереву, затем легко высвободила его. Тьму чердака прорезал тонкий луч света, лег ярким круглым пятном ей на щеку. Девушка улыбнулась Морвиру, и он застыл на миг, пронзенный внезапным горько-сладким воспоминанием — мать улыбается ему при свете свечи…

— Готово.

Не время для ностальгии… Он подавил нахлынувшие чувства и осторожно двинулся вперед, всецело сосредоточась на том, чтобы не шагнуть мимо балки. Если потолок пробьет вдруг дрыгающаяся черная нога, это, несомненно, послужит некоторым поводом для беспокойства сыновей Орсо и их стражников… Добравшись до своей помощницы, Морвир заглянул в дырочку, которую, конечно, невозможно было заметить снизу среди обильных лепных украшений потолка. Увидел часть богато украшенного, отделанного деревянными панелями и устланного дорогими гуркскими коврами коридора. И две высокие двери, над ближней из которых красовалась резная корона.

— Место угадано безупречно, дорогая моя. Королевский номер.

Отсюда будут видны все стражники, которые встанут у дверей… Морвир полез в карман куртки, нахмурился. Похлопал по остальным карманам. И похолодел.

— Проклятье! Я забыл запасную трубку со стрелами! А вдруг…

— Я захватила две. На всякий случай.

Морвир прижал руку к груди.

— Слава судьбе… нет! К черту ее! Слава твоей запасливости и предусмотрительности! Что бы я без тебя делал?

Дэй одарила его своей невинной улыбкой.

— Примерно то же, что и сейчас, только в одиночестве. Осторожность — на первом месте, всегда.

— Как это верно! — Он понизил голос. — Идут. — В коридоре появились Меркатто и Витари, обе в масках, напудренные, разодетые, или, вернее сказать, раздетые, как и подобает служительницам подобных заведений. Витари открыла дверь под короной, шагнула в номер. Меркатто бросила быстрый взгляд на потолок, кивнула и последовала за ней. — Вошли. Пока все идет по плану. — Впрочем, для неприятных неожиданностей времени оставалось предостаточно. — Как дела во дворе?

Дэй проползла на животе в дальний конец чердака, где крыша спускалась к балкам, и выглянула через заранее просверленные дырки во двор.

— Похоже, к приему гостей все готово. Что теперь?

Морвир, осторожно ступая, подошел к маленькому запыленному оконцу, смахнул ребром ладони паутину со стекла. Солнце почти уже скрылось за рваной линией крыш, и в городе шепотов сгущались синие сумерки.

— Маскарад во дворце Соториуса должен близиться к концу. — По другую сторону канала, расположенного позади Дома досуга Кардотти, начали загораться первые окна и первые факелы. Морвир брезгливо стряхнул с руки паутину. — Теперь мы сидим на этом гнусном чердаке и ждем, когда прибудет его высочество принц Арио.

Секс и смерть

К ночи Дом досуга Кардотти преобразился. Стал похож на волшебную страну, столь же далекую от серой реальности, как луна от земли. Игорный зал озарили триста семнадцать свечей. Балагур сосчитал их, покуда их водружали на тихонько позвякивавшие люстры и втыкали в ослепительно сверкавшие подсвечники и канделябры.

Покрывала с игровых столов были убраны. Один из банкометов тасовал карты, второй сидел, глядя в пространство, третий считал и аккуратно складывал фишки. Балагур вел счет вместе с ним, только про себя. В дальнем конце зала пожилой служитель смазывал колесо фортуны. Оно было не слишком благосклонно к тем, кто с ней играет, насколько мог судить Балагур. Он давно заметил нечто необъяснимое в играх со случаем. Случай всегда против игрока. Вроде бы сначала ты побеждаешь цифры, но в конечном счете они побеждают тебя.

Все вокруг сияло и мерцало, как спрятанные в пещерном мраке сокровища, а ярче всего женщины — принарядившиеся к этому времени, надевшие маски и казавшиеся при теплом свете свечей какими-то нереальными со своими длинными, изящными руками и ногами, умащенными и присыпанными блестками, с глазами, загадочно блещущими сквозь прорези золоченых масок, с губами и ногтями, красными, как свежая кровь…

В воздухе витали непривычные, будоражащие запахи. В Схроне женщин не было, и Балагур с трудом сдерживал возбуждение, успокаивал себя, бросая кости снова и снова и складывая выпавшие цифры. Дошел уже до четырех тысяч двухсот…

Мимо проплыла очередная женщина, с шорохом волоча по гуркскому ковру подол юбки, в разрезе которой показывалась при каждом шаге голая нога. Двухсот… Взгляд его приклеился к этой ноге, сердце ускорило свой бег. Двухсот… двадцати шести. Балагур вновь взял себя в руки, перевел взгляд на кости.

Тройка и двойка. Все как обычно, беспокоиться не о чем. Он услышал шум за окном, выпрямился и выглянул во двор. Начали прибывать гости.

* * *

— Добро пожаловать, друзья, добро пожаловать к Кардотти! У нас есть все, чего только могут пожелать взрослые мальчики! Карты и кости, игры, требующие удачи и мастерства, — сюда, пожалуйста! А эта дверь для тех, кто предпочитает нежные объятья матушки-хаски! Вино и любые напитки по требованию. Пейте вволю, друзья мои! Всю ночь во дворе вас ждут самые разнообразные развлечения! Жонглеры, танцовщицы, музыканты… и даже, может быть, немного крови для тех, кто жаждет драки! Что же до женского общества… ну, этого у нас предостаточно…

В ворота вливался поток напудренных мужчин в масках. Среди костюмов от дорогих портных было уже не протолкаться, сквозь оживленное перекрикивание с трудом пробивалась веселая музыка, которую наяривал оркестр, расположившийся в одном углу двора. В другом перебрасывались сверкающей струей стеклянных бокалов жонглеры. Замелькали женщины в толпе, перешептываясь с гостями. Кое-кого уже повели в дом. По лесенке на второй этаж, конечно… Коска поневоле задумался, не перепадет ли нынче и ему несколько мгновений радости?..

— Вы само очарование, — обратился он, приподняв цилиндр, к проплывавшей мимо стройной блондинке.

— Гостями займись! — рявкнула та злобно в ответ.

— Я всего лишь подбодрить вас пытаюсь. Помочь хочу.

— Помочь хочешь — ублажи кого-нибудь! У меня и так работы хватает.

Ее тронули за плечо, она с лучезарной улыбкой повернулась, взяла желающего под руку и скрылась с глаз.

— Откуда их столько? — прошипел Коске на ухо Трясучка. — Говорили, три-четыре дюжины будет, кое-кто с оружием, но не мастера драться! А их тут уже в два раза больше!

Коска улыбнулся и хлопнул северянина по плечу.

— Вижу! Но это же так приятно, когда устраиваешь пирушку и гостей приходит больше, чем ждешь! Значит, кто-то пользуется любовью…

Трясучку шутка не позабавила.

— Не мы, уж точно. И как мы их всех придержим?

— С чего ты взял, что я знаю? По моему опыту, жизнь полна неожиданностей. Остается только покоряться обстоятельствам и делать, что можешь.

— Говорили, шесть стражников от силы. А это кто тогда? — Трясучка мотнул головой в сторону кучки мужчин сурового вида, в кирасах поверх стеганых курток, в масках из обычной стали, при мечах и длинных ножах, с угрюмо выдвинутыми вперед чеканными подбородками. Глаза их так и шарили по двору, высматривая угрозу.

— Хм-м, — промычал Коска, — вот и я о том же думаю.

— Думаете? — Мощная длань северянина крепко обхватила его руку. — Когда без башки вот-вот останетесь?

— Я вообще частенько думаю. — Коска высвободился. — И знаешь, что забавно? При этом попросту не боюсь.

Оставив Трясучку, он затесался в толпу. Принялся бродить среди гостей, похлопывая их по плечам, сыпля шутками, призывами выпить и полюбоваться представлением. Чувствуя себя в своей стихии — порока и разгула. И, конечно, опасности…

Его страшили старость, неудачи, предательство. Возможность показаться дураком. Но никогда не страшило предстоявшее сражение. Самые счастливые мгновения своей жизни Коска пережил, дожидаясь начала боя — глядя, как приближаются маршем бесчисленные гурки к Дагоске, следя за тем, как разворачиваются войска Сипани перед Островной битвой, вскакивая в седло при свете луны, чтобы отбить вылазку врага из-за стен Муриса. Опасность его только радовала. Ибо исчезало беспокойство о будущем. Забывались промахи прошлого. Оставалось лишь прекрасное настоящее.

Он зажмурился, прислушиваясь к оживленной болтовне гостей, втянул носом воздух так глубоко, что в груди закололо. Сейчас ему даже выпить не хотелось.

И, открыв глаза, он увидел, что в ворота вошли еще двое человек. Толпа подобострастно расступилась, освобождая дорогу принцу Арио, одетому в алую куртку с расшитыми рукавами, из которых свисали шелковые манжеты такой длины, что возникало сомнение, сумеет ли принц при желании взять что-нибудь в руки. Золотую маску его венчал султан из разноцветных перьев, похожий на павлиний хвост, заколыхавшийся, когда Арио без всякого воодушевления огляделся по сторонам.

— Ваше высочество! — Коска, сорвав с головы цилиндр, низко поклонился. — Ваш приход воистину… воистину честь для нас.

— Да, да, — сказал Арио. — Как и приход моего брата. — Он вяло повел рукой в сторону стоявшего рядом человека в белоснежном наряде и маске в виде половинки солнца, которому, судя по тому, как нерешительно он топтался на месте, идти сюда не слишком хотелось. То был Фоскар, без сомнения, хотя с бородой Коска его еще не видел. — Не говоря уж о нашем общем друге, мастере Сульфуре, — закончил Арио.

— Увы, я остаться не могу. — Вперед выступил еще один человек, таившийся за спинами братьев. Кудрявый, неприметной внешности, скромно одетый. — Дел слишком много. Ни минутки покоя… — Он улыбнулся Коске, и тот заметил, что глаза у него разного цвета — один зеленый, другой голубой. — Этой же ночью я должен быть в Талине и говорить с вашим отцом. Нельзя предоставлять гуркам свободу действий.

— Конечно. Будь они прокляты, эти твари. Счастливого вам пути, Сульфур. — Арио едва заметно кивнул.

— Счастливого пути, — буркнул и Фоскар, когда спутник их шагнул обратно за ворота.

Коска снова нахлобучил цилиндр на голову.

— Что ж, из всех почтенных гостей вы самые желанные! Прошу вас, насладитесь представлением! К вашим услугам любые развлечения. — Он чуть придвинулся, сверкнул озорной улыбкой. — И верхний этаж. Осмелюсь сказать, там, в Королевском номере, ваши высочества поджидает нечто необыкновенное.

— Идем, брат. Посмотрим, может, нам и вправду удастся отвлечь тебя от забот. — Арио бросил недовольный взгляд на оркестр. — О, небеса, неужели эта женщина не могла найти музыкантов получше?

Толпа расступилась перед братьями. Следом за ними двинулись несколько веселых господ. И еще четверо — суровых, в доспехах и при оружии. Все они скрылись за дверью игорного зала, и Коска слегка нахмурился.

Страха он по-прежнему не испытывал. Но такое количество вооруженного народа вызывало, тем не менее, вполне разумное беспокойство. Попробуй, действительно, усторожи всех…

Коска метнулся к воротам, тронул караульного, стоявшего снаружи, за плечо.

— Никого больше не впускать. У нас битком, — сказал он, затем, захлопнув ворота прямо перед удивленным лицом стражника, запер их на замок и ключ спрятал в жилетный карман.

На долю друга принца Арио, мастера Сульфура, выпала честь быть последним человеком, который прошел сюда через парадный вход этой ночью.

Коска махнул рукой оркестру.

— Гряньте-ка что-нибудь повеселей, ребятки! Мы здесь для того, чтобы развлекать!

* * *

Морвир, стоя на коленях во тьме чердака, смотрел сквозь просверленные в стене под скатом крыши дырки вниз, во двор, по которому непрерывно сновали гости в ярких маскарадных костюмах, то исчезая в доме, то выходя обратно, то собираясь кучками, то рассеиваясь, сверкая и искрясь в свете фонарей. До слуха Морвира доносились громкие непристойные восклицания и приглушенная неразборчивая болтовня, нестройная музыка и веселый смех. Но самому ему было не до веселья.

— Почему их так много? — прошептал он себе под нос. — Мы ждали меньше половины. Похоже, что-то пошло наперекосяк…

К темным холодным небесам взметнулась струя белого пламени, последовал взрыв аплодисментов. Морвир покачал головой. Ронко… полный идиот, подвергающий опасности и собственную жизнь и жизнь любого, кто окажется рядом. Если нанять его было разумной мыслью, тогда он, Морвир, император…

Дэй издала сдавленное шипение. Он осторожно подполз к ней по тихо поскрипывавшим балкам и приложил глаз к дырке в полу.

— Кто-то идет.

С лестницы в коридор вошли восемь человек в масках. Четверо из которых явно были стражниками, судя по начищенным до блеска кирасам. Двое — в чем уж вовсе сомневаться не приходилось — девицами, служившими у Кардотти. Но ни те, ни другие Морвира не интересовали. А вот последние двое…

— Арио и Фоскар, — шепнула Дэй.

— Они, должно быть… кто же еще?

Покуда стражники занимали места по сторонам дверей, сыновья Орсо перебросились несколькими короткими фразами. Затем Арио, хохотнув, низко поклонился, подхватил под руки обеих девиц и двинулся к дальней двери. А брат его шагнул к Королевскому номеру.

Морвир нахмурился.

— Похоже, все пошло наперекосяк…

* * *

Номер был воплощением чьего-то нелепейшего представления о том, как может выглядеть королевская опочивальня. В глазах рябило от изобилия всевозможных узоров, золотых и серебряных вышивок, малинового шелка, которым была застелена чудовищной величины кровать под пологом, заваленная подушками. Пузатый шкафчик ломился от разноцветных бутылок с напитками. С потолка, сплошь покрытого лепниной, свисала огромная люстра. Передняя стенка камина являла собой двух вырезанных из зеленого мрамора обнаженных женщин, державших блюдо с фруктами.

На стене висела картина с изображением еще одной гурии с нечеловечески большой грудью. Красавица купалась в ручье, отчего счастлива была, судя по выражению лица, неимоверно.

— От этой кошмарной музыки у меня голова разболелась, — проворчала Витари, подсовывая палец под корсет и почесываясь.

— А у меня — от этой дурацкой кровати. — Монца кивнула в сторону устрашающего ложа. — Особенно на фоне обоев.

Обои были в ядовито-голубую и бирюзовую полоску, с золотыми звездами…

— Не хочешь, да закуришь. — Витари ткнула пальцем в мраморный столик возле кровати, где лежала трубка из слоновой кости и стоял граненый стеклянный кувшинчик с хаской.

Монца на все это и без того посматривала. Весь последний час.

— О деле думайте, — резко сказала она, переводя взгляд на дверь.

— Думаю. — Витари поддернула юбку. — Мучение с этими чертовыми тряпками. И как только некоторые…

— Тс-с.

В коридоре послышались шаги.

— Они, — кивнула Витари. — Вы готовы?

Монца переступила с ноги на ногу, и в поясницу больно ткнулись рукояти ножей.

— Поздновато вроде отказываться.

— Ну, если только мы не решим покувыркаться с ними вместо этого…

— Нет уж, останемся верны убийству.

Надеясь, что поза ее выглядит достаточно соблазнительной, Монца уперлась правой рукой в оконную раму. Сердце пустилось вскачь, кровь зашумела в ушах.

Дверь медленно, со скрипом, отворилась, через порог переступил мужчина. Высокий, с головы до ног в белом, в золотой маске в виде половинки солнца. С безупречно подстриженной бородой… сквозь которую просвечивал неровный шрам на подбородке.

Монца захлопала глазами.

Не Арио. И даже не Фоскар.

— Дерьмо, — чуть слышно выдохнула Витари.

Тут Монца узнала гостя, и ее бросило в жар. Не сын Орсо, но зять. Не кто иной, как сам великий миротворец, его августейшее величество, Высокий король Союза.

* * *

— Готов? — спросил Коска.

Трясучка откашлялся еще разок. В горле словно застряло что-то с того самого мгновения, как он пришел в это проклятое место.

— Поздновато вроде отказываться.

Безумная ухмылка старого наемника сделалась еще шире.

— Ну, если только ты не решишь покувыркаться с ними вместо этого… Дамы! Господа! Прошу внимания!

Оркестр умолк, лишь скрипка зазудела на одной ноте. Отчего легче на душе у Трясучки не стало.

Коска замахал тростью, отгоняя зрителей от круга, размеченного в середине двора.

— Подальше, друзья мои, подальше, ибо вы вот-вот окажетесь в ужасной опасности! Перед вашими изумленными и недоверчивыми глазами будет разыгран один из интереснейших моментов истории!

— Как я трахаюсь? — вопросил кто-то, вызвав буйный смех у окружающих.

Очередным взмахом трости Коска чуть не выколол гостю глаз.

— Как кое-кого убивают!

К скрипке присоединился барабан. Бум, бум, бум… По сторонам озаренного факельным светом круга образовался еще один — из масок птиц, зверей, солдат, клоунов, скалящихся черепов, ухмыляющихся чертей, из-под которых выглядывали пьяные, скучающие, злые, исполненные любопытства лица. Не то Барти, не то Кюммель вознесся над толпой, запрыгнув на плечи собрату, и начал хлопать в ладоши в такт барабанному бою.

— Ради увеселения вашего и просвещения, а также в назидание…

Что бы это могло значить, Трясучка понятия не имел.

— …Дом досуга Кардотти представляет…

Глубоко вздохнув, он поднял щит и меч, шагнул в круг.

— …приснопамятный поединок между Фенрисом Наводящим Ужас, — Коска тростью указал на Седого, ввалившегося в круг с другой стороны, — и Логеном Девятипалым!

— Но у него десять пальцев! — крикнул кто-то, снова вызвав смех у толпы.

Лишь Трясучке было не до смеха. Выглядел Седой, конечно, далеко не так жутко, как настоящий Фенрис, однако видом своим отнюдь не успокаивал. Здоровенный детина с лицом, закрытым черной железной маской, с выкрашенной в синий цвет левой рукой и выбритой левой половиной головы… Дубина, зажатая в его могучих кулаках, казалась таким суровым и опасным оружием, что Трясучке пришлось даже напомнить себе, что они на самом деле в одном лагере. Это всего лишь притворство. Притворство…

— С вашей стороны разумней будет, господа, отодвинуться! — прокричал Коска, и вдоль круга пробежались танцовщицы-гурчанки с черными кошачьими мордочками на черных лицах, оттесняя зрителей от края. — Здесь может пролиться кровь!

— Тем лучше! — Новый взрыв смеха. — Что мы, пришли смотреть, как эти два болвана танцуют друг с другом?

Толпа разразилась улюлюканьем, гиканьем и свистом. Явно неодобрительными. И Трясучка засомневался вдруг, что задуманное ими действо помахаться впустую несколько минут, потом проткнуть мечом пузырь со свиной кровью, припрятанный под мышкой у Седого, заставит этих недоносков хлопать. Ему вспомнился настоящий поединок под стенами Карлеона, от исхода которого зависела судьба всего Севера. Вспомнились холодное утро, пар от дыхания в воздухе, кровь на снегу. Карлы, стоящие вдоль круга и с ревом потрясающие щитами. Как отнеслись бы к этому дурацкому представлению они?.. Жизнь порою водит человека странными тропами, что правда, то правда.

— Начали! — крикнул Коска, выскакивая из круга.

Седой испустил зычный рев и, замахнувшись дубиной, ринулся в атаку. Замахнулся нешуточно. И ударил нешуточно. Трясучка успел вскинуть щит, но сила удара была такова, что на ногах он не устоял, грохнулся на задницу, и левая рука разом онемела. При этом собственным мечом он зацепил бровь… хорошо, глаз не выколол. Перекатился на четвереньки, и в тот же миг на булыжники, где он только что сидел, обрушилась дубина — аж каменная крошка брызнула во все стороны. И на ноги-то встать не успел, когда Седой вновь бросился в атаку, столь яростно, словно и впрямь замыслил смертоубийство. Уворачиваясь, Трясучка заметался по кругу, как кошка, брошенная в клетку с волками. Что-то не помнил он такого уговора… похоже, великан решил устроить этим ублюдкам представление, которое запомнится им надолго.

— Убей его! — со смехом выкрикнул кто-то.

— Крови, крови нам, болваны!

Трясучка крепче стиснул рукоять меча. Его охватило вдруг дурное предчувствие. Сильное, как никогда.

* * *

Бросание костей обычно успокаивало Балагура. Только не этой ночью. Его охватило вдруг дурное предчувствие. Сильное, как никогда. Он смотрел, как они катятся по столу, подскакивая и переворачиваясь, и пощелкивание их отдавалось в его вспотевшей коже покалыванием.

Остановились.

— Двойка и четверка, — сказал он.

— Вижу! — огрызнулся гость в маске-полумесяце. — Они меня ненавидят, эти чертовы кости! — И швырнул их на стол так, что те запрыгали.

Балагур, нахмурясь, потянулся за ними, бережно подгреб к себе.

— Пятерка и тройка. Дом выигрывает.

— Кажется, это уже становится обычным делом, — прорычал другой гость, в маске-кораблике, и друзья поддержали его недовольным ропотом.

Все они были пьяны. Пьяны и глупы. Выигрыш для дома и есть обычное дело, по этой причине в нем всегда приветствуются азартные игры. Но объяснять это гостям в обязанности Балагура не входило.

В дальнем конце зала кто-то радостно завопил — колесо фортуны выкинуло загаданное число. Кое-кто из игроков в карты снисходительно зааплодировал.

— Проклятые кости… — «Полумесяц» схватился за бокал с вином.

Балагур начал собирать фишки и аккуратно складывать их поверх собственных растущих пирамидок. Дышать было трудно, столько непривычных запахов витало в воздухе — духов, пота, вина, табачного дыма. Он вдруг осознал, что стоит с открытым ртом. И поспешно его закрыл.

* * *

Король Союза посмотрел на Монцу, потом на Витари. Красивый, величавый… и совершенно ненужный и нежеланный. Монца вдруг осознала, что стоит с открытым ртом. И поспешно его закрыла.

— Не сочти за непочтительность, — сказал он Витари, — но одной девушки мне более чем достаточно, и слабость я питаю… всегда питал… к темноволосым. — Повел рукою в сторону двери. — Надеюсь, я не обижу тебя, если попрошу нас оставить. Тебе заплатят, я прослежу за этим.

— Вы очень добры.

Витари покосилась на Монцу, и та в ответ почти незаметно пожала плечами, лихорадочно и безуспешно пытаясь сообразить, как выбраться из собственноручно сооруженной ловушки.

Оттолкнувшись от стены, Витари направилась к двери. Проходя мимо короля, нежно коснулась рукой его груди.

— Будь проклята моя рыжая мамаша…

Дверь за ней закрылась.

— Весьма… — король деликатно откашлялся, — приятная комната.

— Вам легко угодить.

Он смешливо фыркнул.

— Моя жена так не сказала бы.

— Жены редко отзываются о мужьях хорошо. Поэтому-то вы к нам и приходите.

— В данном случае не совсем так. Я получил ее благословение. Жена моя ожидает третьего ребенка и… впрочем, вряд ли тебе это интересно.

— Я выслушаю с интересом все, что вы скажете. За это мне и платят.

— Разумеется. — Король несколько нервно потер руки. — Наверное, стоит выпить.

Она кивнула в сторону шкафчика.

— Все — там.

— Хочешь чего-нибудь?

— Нет.

— Нет… ну, конечно. — Вино с бульканьем полилось из бутылки. — Ведь для тебя в этом нету никакой новизны.

— Никакой, — согласилась Монца, хотя не могла припомнить, когда в последний раз изображала шлюху и проводила время с королем.

Выбор у нее был невелик. Переспать с ним или убить его. Но ни то, ни другое не привлекало. Убийство Арио уже означало большой скандал. Об убийстве же короля и говорить нечего… пусть он и зять Орсо.

«Когда перед полководцем два темных пути, — писал Столикус, — ему следует выбрать тот, что посветлее». Вряд ли он имел в виду обстоятельства, в которых очутилась Монца, но дела это не меняло. Скользя рукою по одному из столбиков, поддерживавших полог кровати, она медленно, осторожно опустилась на малиновое покрывало. И тут взгляд ее упал на трубку.

«Когда перед полководцем два темных пути, — писал Фаранс, — ему следует найти третий».

— Вы, похоже, волнуетесь, — сказала она.

Король приблизился к изножью кровати.

— Должен признаться, я очень давно не бывал… в подобных местах.

— Есть кое-что, что поможет вам успокоиться. — И, не дожидаясь, пока он скажет «нет», Монца, повернувшись к нему спиной, принялась набивать трубку. С чем справилась быстро, поскольку делала это каждый вечер.

— Хаска? Боюсь, я…

— На нее вам тоже требуется благословение жены? — Монца вручила ему трубку.

— Нет, разумеется.

Она поднялась на ноги, взяла свечу, поднесла огонек к чашечке.

Первую затяжку он выкашлял сразу. Вторую — чуть позже. Затянувшись в третий раз, сумел удержаться от кашля, после чего выдохнул белую струйку дыма.

— Твой черед, — сказал хрипло, передавая трубку Монце и садясь на кровать.

Из чашечки еще курился дымок, щекоча ноздри.

— Я… — О, как же ей хотелось покурить, до дрожи. — Я… — И трубка уже в руке. Но не время для удовольствий. Она должна оставаться в здравом уме.

Губы короля тронула глуповатая улыбка.

— А тебя кто должен благословить? — прошептал он. — Обещаю, что не скажу… о-о-о…

Монца снова поднесла свечу к чашечке, глубоко втянула дым, почувствовала, как загорелись легкие.

— Чертовы сапоги, — забормотал король, пытаясь стащить с себя начищенную до блеска обувь. — Страшно неудобные. Платишь… сто марок… и, кажется, вправе ожидать, что… — Один сапог слетел с ноги, сверкнув, как молния, ударился со стуком в стену.

Монце вдруг стало трудно стоять.

— Еще. — Она передала трубку королю. — Ну… что плохого в этом? — Уставилась на ярко вспыхнувший огонек свечи. Бурые крупинки в чашечке заискрились радужно, словно россыпь драгоценных камней, запылали оранжевым пламенем, потом ослепительно красным и, обратившись в серый пепел, погасли.

Король выпустил ей в лицо длинную струю дыма, она закрыла глаза, вдохнула его всей грудью. Дым заклубился в голове облаком.

— О-о-о…

— Что это? — Король огляделся по сторонам. — Мне кажется или…

— Да. Да… все так.

Комната светилась. Боль в ногах стала ласковым щекотанием. Все тело слегка пощипывало. Монца присела на тихо скрипнувший матрац. Никого… лишь они вдвоем с Королем Союза сидят в борделе на безобразной кровати. Что может быть чудесней?

Король медленно облизнул губы.

— Моя жена. Королева, как ты знаешь. Я уже говорил это? Она — королева. И не всегда…

— Ваша жена любит женщин, — услышала Монца собственный голос. Фыркнула, брызнув слюной, утерлась. — Очень любит.

Глаза короля в прорезях маски были розовыми. Взгляд лениво блуждал по ее лицу.

— Женщин? О чем мы говорили? — Он слегка подался вперед. — Я больше… не волнуюсь… совсем. — Провел непослушной рукой по ее ноге. — Думаю… — пробормотал, снова облизывая губы, — думаю…

Глаза его закатились, и он опрокинулся на спину, разбросав руки. Медленно повернул голову, отчего маска съехала набок, и затих, посапывая носом.

От него веяло таким покоем… Монце тоже захотелось прилечь. Все-то она бегает, все тревожится… Нужно отдохнуть. Она это заслужила. Но какая-то мысль все же не давала покоя… сначала она должна что-то сделать. Что?.. Монца поднялась на ноги, постояла, раскачиваясь взад и вперед.

Арио.

— А. Вот что.

Оставив его величество лежать на кровати, она побрела к двери. Комната накренилась в одну сторону, пытаясь ее опрокинуть, потом в другую. Хитрая тварь… Монца нагнулась, стащила с ноги туфлю на высоком каблуке, оступилась и чуть не упала. Скинула вторую, и та полетела прочь медленно, словно якорь, погружающийся в воду. Поглядев после этого на дверь, Монца с трудом удержалась от того, чтобы не зажмуриться. Потому что между нею и выходом встала мозаичная стена из голубого стекла, огоньки свечей за которой превратились в сияющие столбы, слепившие глаза.

* * *

Морвир кивнул своей помощнице — черной скрюченной фигурке, которую не разглядеть было бы во тьме чердака, если бы на улыбающемся личике не лежала наискосок тонкая световая полоска. Дэй кивнула в ответ.

— Я займусь стражниками возле Королевского номера, — прошептал он. — Ты — остальными.

— Ясно. Когда?

«Когда» — это был наиважнейший вопрос. Морвир снова заглянул в дырку, нервно пошевеливая пальцами одной руки, в другой сжимая трубку с отравленными иглами. Дверь в Королевский номер открылась, оттуда вышла Витари. Миновала стражников, хмуро глянула на потолок и удалилась. Что с Меркатто, что с Фоскаром? — ни намека. Морвир точно знал, что уход Витари в планы не входил. Тем не менее он все равно должен был убить стражников, поскольку получил за это плату и вообще всегда строго следовал договору. Чем и отличался среди многого прочего от отребья вроде Никомо Коски.

Но когда? Когда, когда?..

Морвир нахмурился. До слуха донеслось вдруг тихое, но отчетливое чавканье.

— Ты что, ешь?

— Всего лишь маленькую булочку…

— Прекрати сейчас же! Мы на работе, черт побери, и я пытаюсь думать! Йота профессионализма… неужели я прошу слишком многого?

Время шло под невнятный аккомпанемент бездарных музыкантов, но внизу не происходило никакого движения, если не считать переминания с ноги на ногу стражников. Морвир медленно покачал головой. Похоже, в данном случае, как уже бывало не раз, не имело смысла ждать какого-то особо подходящего момента. Он набрал в грудь воздуха, поднес трубку к губам, прицелился в того стражника, что подальше…

Дверь в номер Арио со стуком распахнулась. В коридор вышли две женщины, одна поправляла на ходу юбки. Морвир, с раздутыми уже щеками, задержал дыхание. Девицы прикрыли за собою дверь и упорхнули. Один из стражников что-то сказал другому, тот засмеялся. Послышался тишайший в мире свист — Морвир разрядил трубку — и смех оборвался.

— Ой! — Стражник хлопнул себя рукой по голове.

— Что такое?

— Не знаю… вроде кто-то ужалил.

— Ужалил? И кто же… — Настал черед второго стражника схватиться за голову. — Черт!

Первый нащупал в волосах иглу, поднес ее к свету.

— Иголка. — Он потянулся за мечом, но в следующий миг привалился к стене и сполз на пол. — Что-то мне…

Второй шагнул вперед, качнулся, потянулся неведомо за чем и рухнул ничком. Морвир удовлетворенно кивнул и повернулся к Дэй, стоявшей на коленях возле своей дырки, просверленной неподалеку.

— Порядок? — спросил он.

— Конечно. — В одной руке у нее была трубка с отравленными иглами, в другой булочка, от которой она тут же и откусила.

Морвир вновь посмотрел на двух неподвижных стражников возле Королевского номера.

— Прекрасная работа, дорогая моя. Но, увы, вся… которую нам доверили.

Он начал собирать снаряжение.

— Мы не останемся посмотреть, что будет?

— Зачем? Увидеть мы можем только, как умрут люди, а это лично я уже видел. Не раз. И можешь мне поверить, одна смерть мало чем отличается от другой. У тебя есть веревка?

— Конечно.

— Побеспокоиться о безопасном отступлении никогда не рано.

— Осторожность — на первом месте, всегда.

— Именно так.

Дэй размотала припасенную веревку, привязала один конец к стропилу. Затем, подняв ногу, выбила из рамы окошко. Морвир услышал, как оно с плеском шлепнулось в канал под домом.

— Безупречно. И что бы я без тебя делал?

* * *

— Умри! — И Седой снова ринулся на него, вознеся над головой свое гигантское бревно.

Трясучка ахнул вместе с толпою и еле успел увернуться. Ветер от пролетевшей мимо дубины овеял лицо. Кое-как поймал Седого в захват и прошипел на ухо, покуда тот пытался вырваться:

— Какая навозная муха тебя укусила?

— Месть!

Седой пихнул его коленом, стряхнул с себя. Трясучка попятился, спешно пытаясь сообразить, как успокоить разбушевавшегося великана.

— Месть? За что, ублюдок хренов?

— За Уффриф! — Огромный сапог Седого поднялся, норовя опуститься Трясучке на ногу, и тот поспешно отпрыгнул.

Выглянул из-за щита.

— Уффрис? Но там же никого не убили!

— Точно?

— Двух человек на пристани, но…

— Моего брата! Всего двенадцати годков!

— Я тут ни при чем, мразь ты этакая! Их Черный Доу убил!

— Черного Доу тут нету, а я матери своей поклялся, что заставлю кого-нибудь заплатить! И ты достаточно «при чем», чтобы выбить плату из тебя, дерьмо!

Уворачиваясь от очередного свирепого замаха, Трясучка взвизгнул по-бабьи, что, конечно, услышали зрители, жаждавшие крови не меньше, чем если бы смотрели на настоящий поединок, и радостно завопили.

Месть, стало быть. Обоюдоострый клинок, который настигает тебя, когда не ждешь. Трясучка чувствовал, как по лицу течет кровь от предыдущего, пропущенного удара, и в голове вертелась лишь одна мысль — до чего же несправедливо все складывается. Он попытался жить правильно, как советовал ему некогда брат. Попытался стать лучше. И вот… гляньте-ка, куда заводят человека добрые намерения. Прямиком в дерьмо.

— Но ведь я… ничего худого не сделал! — прорычал он на северном.

Седой сплюнул сквозь дырку для рта.

— Как и мой брат!

Дубина вновь взлетела и понеслась вниз с устрашающей скоростью. Трясучка метнулся в сторону, отбил удар, резко вздернув щит, и краем его изо всех сил саданул Седому под челюсть. Брызнула кровь, тот отшатнулся.

У Трясучки все еще была гордость. Единственное, что он сумел сохранить. И ярость вскипела в груди волной, как это бывало дома, на Севере, когда он оказывался в гуще схватки. Будь он проклят, если позволит отправить себя в грязь какому-то здоровенному ублюдку, который не может отличить хорошего человека от плохого.

— Месть, говоришь? — взревел Трясучка. — Будет тебе месть, погоди!

* * *

Коска вздрогнул, когда Трясучка, приняв удар на щит, отскочил в сторону. Потом молодой северянин что-то прорычал на северном, весьма злобно, и полоснул мечом воздух, лишь на палец не достав Седого, зато в замахе едва не зацепив зрителей, которые поспешно отпрянули.

— Потрясающе, — залепетал кто-то, — дерутся почти по-настоящему! Я непременно найму их на свадьбу дочери…

Он был прав — северяне устроили славное представление. Пожалуй, даже слишком. Сейчас они кружили настороженно, не сводя друг с друга глаз, пытаясь время от времени достать противника ногой или оружием, с той напряженной сосредоточенностью, которая свойственна людям, знающим, что малейший промах будет означать смерть. У Трясучки были в крови волосы, падавшие на лоб. У Седого — горло, от пореза, нанесенного краем щита. Еще на кожаной куртке его, на груди, виднелась длинная царапина, оставленная мечом.

Зрители перестали выкрикивать непристойности, разинули рты, приковавшись взглядом к бойцам, то подаваясь вперед, чтобы лучше видеть, то назад при каждом взмахе оружия. Почуяли нечто, сгустившееся в воздухе, как гнетущее затишье перед грозой. Истинную, смертоубийственную ярость.

У Коски уже не было сомнений, что они и впрямь пытаются убить друг друга, и как их остановить, он не имел ни малейшего понятия. Снова вздрогнул, когда очередной удар дубины по щиту едва не свалил Трясучку с ног. Метнул встревоженный взгляд на разноцветные окна верхнего этажа.

Что-то говорило ему, что этой ночью здесь будет больше, чем два трупа.

* * *

За дверью Монца обнаружила трупы двух стражников. Один сидел, привалясь к стене и глядя в потолок. Второй лежал на полу ничком. И казались они не мертвыми, а попросту спящими.

Она похлопала себя по щекам, пытаясь выбить из головы дурман. Навстречу качнулась другая дверь, за ручку ухватилась чья-то рука в черной перчатке. Проклятье. Ей ведь нужно войти. Монца постояла немного, пошатываясь, в ожидании, когда рука уберется и пропустит ее.

— Ох.

Рука, оказывается, была ее собственная. Монца повернула ручку, дверь внезапно открылась, и она чуть не упала внутрь комнаты, стены которой поплыли вокруг, плавясь на глазах и струясь водопадами. В камине потрескивало пламя — искрящийся кристалл. В открытое окно лилась музыка. Звуки ее, как и звуки воплей во дворе, были видимыми — вились веселыми искорками у окна, ныряли в него, устремлялись к Монце и щекотали ей уши.

На кровати, широко раскинув руки и ноги, лежал принц Арио, совершенно голый. Тело его на фоне смятого покрывала казалось белым. Он лениво повернул голову, и на светящейся стене за кроватью заиграли длинные тени от перьев, украшавших маску.

— Еще одна? — пробормотал принц и сделал глоток вина из бокала, зажатого в руке.

— Надеюсь… мы вас… не окончательно утомили. — Голос Монцы прозвучал гулко, словно в пустом ведре.

Она двинулась к кровати, чувствуя себя беспомощным кораблем в разбушевавшемся красном море мягкого ковра.

— Смею думать, я еще могу быть на высоте, — сказал Арио, нашаривая свой член. — Но ты, похоже, имеешь передо мной преимущество. — Он погрозил ей пальцем. — Слишком много одежды.

— Да. — Она повела плечами, и меховая накидка соскользнула на пол.

— Перчатки сними. — Он похлопал себя по руке. — Ни к чему они мне.

— Мне тоже.

Она стянула длинные, щекочущие кожу перчатки, и Арио уставился на ее правую руку. Монца поднесла ее к глазам и растерянно заморгала. От локтя до кисти тянулся длинный розовый шрам, сама кисть выглядела, как клешня. Ладонь расплющена, пальцы скрючены, мизинец упрямо торчит в сторону.

— Ох. — Она и забыла об этом.

— Изуродованная рука. — Арио встрепенулся, стал подползать к ней, извиваясь на кровати, раскачивая перьями на маске и членом. — Как это… экзотично.

— Правда? — Вспыхнуло воспоминание о сапоге Гоббы, топчущем руку, и Монцу на мгновенье обдало холодом. На губах ее появилась усмешка. — Это нам тоже не нужно. — Взявшись за султан из перьев, она сдернула с принца маску и бросила в угол.

Арио улыбнулся. Вокруг глаз его виднелись оставленные маской розовые круги. И, глядя принцу в лицо, Монца ощутила, что сияние хаски в голове затухает. Вспомнила, как он вонзал кинжал в шею ее брата. Как сбрасывал его с балкона. Как ныл, что поранился при этом.

Вот он, перед ней. Наследник Орсо.

— Ты груба. — Он сполз с кровати, встал на ноги. — Я должен преподать тебе урок.

— Может, лучше я вам преподам?

Он подошел так близко, что Монца учуяла запах его пота.

— Храбрая… дразнит меня. Очень храбрая. — Провел по ее руке пальцем. — Среди женщин мало настолько храбрых. — Придвинулся еще ближе, сунул руку в разрез юбки, огладил ляжку, сжал ягодицы. — У меня такое ощущение, будто я тебя знаю.

Монца, когда он притянул ее к себе, взялась искалеченной рукой за край своей маски.

— Знаешь? — Другую руку плавно завела за спину, нащупала рукоять одного из ножей. — Конечно, знаешь. — И сдернула маску.

Арио еще улыбался мгновение, шаря глазами по ее лицу. Потом в ужасе вытаращился.

— Эй, кто-нибудь!..

* * *

— Сто скелов на этот бросок! — рявкнул игрок в маске-полумесяце, высоко подняв руку с костями. Публика в зале повернулась к нему, притихла.

— Сто скелов.

Для Балагура ставка не имела значения. То были не его деньги, и названная сумма представляла интерес лишь в той степени, в какой касалась счета. Проигрыш и выигрыш ничем друг от друга не отличались.

«Полумесяц» погремел костями в кулаке.

— Давайте, дряни вы этакие! — Швырнул их на стол. Кости покувыркались, подскакивая, замерли.

— Пятерка и шестерка.

— Ха! — Приятели «полумесяца» возрадовались, зашумели, принялись хлопать его по спине, словно, выбросив одни цифры вместо других, он совершил нечто выдающееся.

Гость в маске-кораблике потряс кулаками в воздухе.

— Победа!

Другой, в маске лисы, сделал непристойный жест.

Свечи как будто разгорелись ярче. Так ярко, что счета не разглядеть. Слишком уж душно было в этой комнате, закрытой со всех сторон и битком набитой людьми. Рубашка Балагура прилипла к потному телу, когда он наклонился за костями.

Поднял их и снова бросил.

Несколько зевак у стола ахнули.

— Пятерка и шестерка. Дом выигрывает.

Люди вечно забывают, что вероятность выпадения любого счета столь же велика, как и всякого другого, даже уже выпавшего. Вот и «полумесяц» забыл, поэтому следующие его слова не слишком потрясли Балагура.

— Ты жульничаешь, мерзавец!

Бывший арестант лишь нахмурился. Услышь он такое в Схроне, зарезал бы… попросту обязан был бы это сделать, чтобы впредь никому не пришло в голову его оскорблять. И задумываться не стал бы, резать или не резать. Но сейчас он не в Схроне. На воле. И ему велено сдерживаться… Он заставил себя забыть о рукояти ножа, нагретого его телом. И только пожал плечами.

— Пятерка и шестерка. Кости не лгут.

Начал пододвигать к себе фишки, но «полумесяц» схватил его за руку. Подался вперед и пьяно ткнул пальцем ему в грудь.

— Да они у тебя наверняка со свинцом.

Челюсти у Балагура окаменели, горло сдавило так, что стало трудно дышать. По спине, с висков заструился, щекоча, пот. Холодный гнев поднялся неудержимо и завладел им без остатка.

— С чем? — почти шепотом спросил он.

Еще тычок в грудь, и еще.

— Врут твои кости.

— Мои кости… что?

Тесак Балагура разрубил пополам маску-полумесяц и раскроил череп под ней. Затем вошел в разинутый рот под маской-корабликом. Острие вышло через затылок. Балагур выдернул нож и снова вонзил его. И снова…

Раздался пронзительный женский вопль. Балагур смутно сознавал, что на него уставились все, кто был в зале, четыре дюжины человек… может, больше, может, меньше. Он опрокинул стол. Посыпались бокалы, фишки, деньги. Гость в лисьей маске, с брызгами крови на бледной щеке, вытаращился на него так, что глаза чуть не вылезли из орбит.

Балагур навис над ним.

— Извинись! — проревел во всю мощь легких. — Извинись перед моими чертовыми костями!

* * *

— Эй, кто-нибудь!..

Крик Арио захлебнулся на вдохе, перешел в хрип. Принц уставился вниз. Монца — тоже. Рукоять ножа торчала во впадине между его бедром и пахом, совсем рядом с обвисшим членом, и по руке ее текла кровь. Арио испустил пронзительный, тонкий, жуткий визг, который оборвался через секунду, когда нож вонзился ему ниже уха и пробил насквозь шею.

Принц, вытаращив глаза, одной рукой беспомощно уцепился за ее нагое плечо. Другой, трясущейся, нащупал рукоять ножа. Меж пальцев его засочилась густая, черная кровь. Текла она и по ногам, пятная красным бледную кожу. Он вновь разинул рот, но вместо крика вырвался лишь тихий хлюпающий звук — вдохнуть мешал стальной клинок в горле. Затем он начал, пятясь, заваливаться на спину, и Монца завороженно следила за тем, как руки его бессильно ловят что-то в воздухе и белое лицо превращается в размытую сияющую полосу.

— Трое мертвы, — прошептала она. — Осталось четверо.

Он допятился до окна, ударился, падая, головой в разноцветное стекло. Створки распахнулись. И, кувыркнувшись через подоконник, Арио полетел в ночь.

* * *

Дубина обрушилась на Трясучку снова, грозя расколоть голову, как яйцо. Но притомившийся уже, как видно, Седой открыл при этом левый бок. Трясучка, уходя от удара, развернулся кругом, одновременно вскидывая меч, и опустил его, рыча, на выкрашенную в синий цвет руку великана. Меч с чавкающим звуком прорубил плоть, отсек руку и глубоко вошел с левой стороны в живот. Кровь из обрубка брызнула фонтаном в лица зрителям. Дубина, которую еще сжимала отрубленная рука, покатилась, гремя, по булыжникам. Кто-то взвизгнул. Кто-то, ничего еще не поняв, засмеялся.

— И как они это делают?

А потом Седой заверещал — словно прищемив дверью ногу.

— Черт! Больно! А-а-а!.. Что с моей… где…

Уцелевшей рукой он дотянулся до левого бока, схватился за рану. Рухнул на одно колено, запрокинул голову и завыл. Вой оборвался, когда меч Трясучки ударил с лязгом меж глазных прорезей железной маски и проломил ее. Великан опрокинулся на спину, огромные сапоги взметнулись в воздух и глухо стукнулись оземь.

На этом праздничное представление кончилось.

Оркестр издал еще несколько хрипов и стонов, музыка смолкла. Двор погрузился в тишину, лишь из игорного зала доносились какие-то крики. Трясучка уставился на труп Седого, на кровь, что вытекала из-под проломленной маски. Вся ярость его разом угасла. Теперь он чувствовал лишь боль в руке, холодок испарины на лбу и медленно подкрадывающийся ужас.

— И почему со мной вечно случается такое?

— Потому что ты плохой… плохой человек, — сказал Коска, стоявший у него за плечом.

На лицо Трясучки упала тень. Он только успел поднять глаза, как сверху в круг свалилось вниз головой чье-то нагое тело, обрызгав и без того не успевших прийти в себя зрителей кровью.

Настоящее представление

Мгновенно началась полная сумятица.

— Король! — взвизгнул кто-то, неведомо с чего.

И по залитому кровью двору внезапно заметались люди, не знающие, куда бежать. Завыли, завопили, запричитали… Гвалт поднялся такой, что и мертвый оглох бы. Трясучку пихнули в щит, он инстинктивно пихнул щитом в ответ и опрокинул кого-то на труп Седого.

— Это Арио!

— Убили! — Гость схватился было за меч, но один из музыкантов шагнул вперед и невозмутимо раскроил ему голову булавой.

Крики стали громче. К ним присоединились лязг и скрежет стали. Трясучка увидел, как одна из танцовщиц-гурчанок вспорола кривым ножом живот гостю. Тот, блюя кровью, вытащил меч и нечаянно ткнул им в ногу пробегавшего сзади человека. Зазвенело, разбиваясь, стекло, из окна игорного зала вылетел кто-то, отчаянно размахивая руками. Паника и безумие распространялись стремительно, как огонь по сухой траве.

Один из жонглеров принялся метать ножи — с равной угрозой для жизни как врагов, так и друзей. Кто-то схватил Трясучку за правую руку. Он, не глядя, ударил этого человека локтем в лицо, вскинул меч, собираясь рубануть, и лишь тогда разглядел, что то был Морк, трубач, у которого из разбитого носа текла кровь. Меж темными мечущимися фигурами показалось вдруг оранжевое сияние. И вопли слились в нестройный оглушающий хор:

— Горит!

— Воды!

— Прочь с дороги!

— Фокусник! Дайте что-нибудь…

— Помогите! Помогите!

— Рыцари Тела, ко мне! Сюда!

— Где принц? Где Арио?

— Кто-нибудь, помогите!

— Назад! — крикнул Коска.

— А? — Трясучка уставился на него, не будучи уверен, к кому это относится. Мимо пролетел, сверкнув во мраке, нож, с лязгом закувыркался по булыжникам под ногами.

— Назад! — Коска уклонился от удара мечом, взмахнул тростью, высвободив из нее длинный, тонкий клинок, и вонзил его в горло напавшему. Затем пырнул кого-то еще, но промахнулся и чуть не проткнул Трясучку, когда тот попытался отступить.

Старого наемника едва не достал мечом один из приятелей Арио в маске, походившей на квадратный ящик. Но из-за спины его вынырнул Гурпи и треснул по этому ящику лютней. Деревянный корпус инструмента разлетелся в щепки, топор, таившийся внутри, прорубил плечо до груди, и кровавые останки рухнули наземь.

Вновь полыхнуло пламя, по толпе пробежала рябь, когда люди, отчаянно толкаясь, ринулись прочь. Стена их вдруг расступилась, и прямо на Трясучку выбежал Ронко Невероятный, объятый с ног до головы белым пламенем, подобно дьяволу, вырвавшемуся из ада. Трясучка отпрянул, толкнул его что было силы щитом. Ронко ударился в стену, отлетел от нее, разбрызгивая капли жидкого огня, и окружающие бросились врассыпную, разя клинками кого попало, не глядя. Огонь пополз, потрескивая, по высохшему плющу, затем взревел и перекинулся на деревянную стену, озарив трепещущим светом запруженный двор. Разбилось со звоном окно. Загромыхали ворота, в которые начали колотиться люди, требуя выпустить их отсюда. Трясучка сбил огонь со щита о стену. Ронко, по-прежнему объятый пламенем, катался по земле, издавая невнятное клокотание, как кипящая в котле вода. Неверный, пляшущий свет, отбрасываемый огнем, выхватывал из темноты, куда ни глянь, чудовищные хари — маски гостей и фигляров.

Пытаться понять, что происходит, не было ни времени, ни смысла. Теперь значение имело лишь, кто выживет, кто погибнет. Трясучка гибнуть не желал. И начал пятиться вдоль стены, отпихивая обгорелым щитом всех, кто подбегал слишком близко.

Сквозь толпу пробивались два стражника в доспехах. Один рубанул на ходу мечом Барти — или Кюммеля, не разберешь — и на отмахе снес часть черепа кому-то из гостей Арио. Тот, схватившись рукой за голову, с визгом завертелся на месте. Между пальцев его и из-под золотой маски хлынула темными струйками кровь. Уцелевший акробат — Барти или Кюммель, неведомо, — вонзил этому стражнику в затылок длинный нож, по самую рукоять, и заулюлюкал, увидев острие, выглянувшее из груди.

Второй стражник пробился к Трясучке, вскинул меч и яростно проорал что-то, вроде как на союзном языке. В намерениях его сомневаться не приходилось, кем бы и откуда он ни был, и уступать ему право первого удара Трясучка не собирался. Он взмахнул, рыча, собственным клинком, но стражник тут же шмыгнул в сторону, и меч вошел в чью-то грудь — женщины, нечаянно занявшей его место. Та с воплем, перешедшим в хрипы, отлетела к стене, начала сползать по ней наземь, цепляясь за плющ. Из носа ее хлынула кровь, потекла по белому горлу. Из-под съехавшей набок маски на Трясучку уставился один глаз.

Двор, освещенный пламенем, разгоравшимся все ярче, походил на сумасшедший дом. На поле битвы в ночи… но битвы без противника, без цели, без победителей. Толпа безжалостно топтала тела упавших — живых и мертвых, израненных, окровавленных. Дергался запутавшийся в остатках лютни — деревянных обломках и порванных струнах — Гурпи, не в состоянии даже взмахнуть топором. И в тот миг, когда Трясучка увидел его, еще какой-то стражник рубанул музыканта мечом, и черная в свете пожара кровь брызнула фонтаном.

— В курильню! — прошипел Коска, сметая кого-то с дороги своей тростью-клинком. Возможно, одного из жонглеров — не разберешь…

Трясучка ринулся вслед за старым наемником в открытую дверь, и вместе они навалились на нее с обратной стороны, пытаясь закрыть. В щель всунулась рука, схватилась за косяк, и Трясучке пришлось бить по ней рукоятью меча, пока она не убралась. Коска с силой захлопнул дверь, повернул ключ в замке и, выдернув его, швырнул на пол.

— Что дальше? — спросил Трясучка.

Наемник вытаращил на него глаза.

— С чего ты взял, черт побери, что я знаю?

Шум свалки во дворе сделался тише. Зал для курения, длинный, с низким потолком, пропахший сладким дымом хаски, весь усеян был подушками, увешан колышущимися занавесями, уставлен тусклыми светильниками. Кто-то похрапывал. Кто-то бессмысленно хихикал. У противоположной стены сидел на полу мужчина в сдвинувшейся маске с длинным клювом, с широкой ухмылкой на лице и едва удерживал в расслабленной руке трубку.

— А как же остальные? — спросил Трясучка, вглядываясь в полумрак прищуренными глазами.

— По-моему, дошло уж до того, что каждый сам за себя, тебе не кажется? — Коска, пыхтя, поволок большой сундук к двери, сотрясавшейся от ударов снаружи. — Где Монца?

— Они смогут сюда пробраться через игорный зал? Или… — Тут с грохотом разлетелось вдребезги окно, осколки стекла звонко застучали по полу. Трясучка попятился в глубь зала, чувствуя, как сердце молотом бухает в груди. — Коска?

Ничего не разглядеть было, кроме дыма, тьмы, трепещущего за окном зарева, тусклого мерцания светильников… Он запутался в занавеси, дернул за нее, сорвал с перекладины под потолком. В горле запершило. Дым хаски мешался с дымом пожара, висел в воздухе туманной пеленой.

Затем откуда-то слева донеслись вопли и такой грохот, словно в горящий дом ворвался бешеный бык.

— Кости! Мои кости! Мерзавцы!

— Помогите!

— Кто-нибудь, позовите… кто-нибудь!

— Наверху! Король наверху!

В дверь начали колотить чем-то тяжелым, Трясучка услышал, как затрещало под ударами дерево. Откуда ни возьмись перед ним появился человек.

— Простите, вы не могли бы…

Он ударил его щитом, отшвырнул от себя и начал пробираться туда, где, как ему помнилось, должна была находиться лестница. Монца наверху. На последнем этаже. Дверь за спиной с грохотом распахнулась, в курильню ворвались неверные отсветы пожара, бурый дым, толпа людей с обнаженными клинками. Бежавший впереди показал на Трясучку.

— Вот он! Вот!

Трясучка левой рукой схватил светильник, метнул в него, но промахнулся и попал в стену. Светильник разбился, вспыхнувшее масло выплеснулось на занавесь. Толпа бросилась врассыпную, кто-то, с загоревшимся рукавом, завизжал. Трясучка ринулся в глубь дома, спотыкаясь то и дело о разбросанные повсюду подушки и налетая на столики. Чья-то рука схватила его за лодыжку, он рубанул по ней мечом. Прорвался сквозь удушливую дымную пелену к двери, которую угадал по тонкой полоске света, очерчивавшей проем, открыл ее пинком, ожидая каждое мгновение смертельного удара промеж лопаток.

И, тяжело дыша, перепрыгивая через две ступеньки, понесся по винтовой лестнице наверх, к комнатам, где гости развлекались. Или трахались — кому что больше нравится… По пути попался выход в отделанный панелями коридор, откуда как раз в тот миг, когда Трясучка с ним поравнялся, выскочил человек. Едва не столкнувшись, они уставились друг другу в маски. То оказался один из придурков в начищенных до блеска доспехах. Он, оскалившись, схватил одной рукой Трясучку за плечо, а другой попытался отвести меч для удара, но уперся локтем в стену.

Трясучка без раздумий боднул его в лицо головой, услышал, как хрустнул нос. Слишком тесно было на лестнице, чтобы махать мечом, поэтому следом он двинул противника краем щита в бедро, коленом меж ног, вызвав сдавленный вопль, затем развернул его вокруг себя и пинком отправил вниз по лестнице. Стражник, выронив меч, загромыхал от стены к стене и скрылся за поворотом. А Трясучка снова поспешил наверх, задыхаясь от подступившего кашля.

Снизу по-прежнему доносились грохот и крики.

— Король! Спасите короля!

Теперь он преодолевал лишь по одной ступеньке за раз, бессильно опустив щит, чувствуя, как тяжелеет с каждым мгновеньем меч. Мучимый мыслью о том, остался ли кто-нибудь в живых. Перед глазами вставала то женщина, которую он убил во дворе, то рука в дверях, по которой он лупил, не жалея силы. В коридор, куда привела, наконец, лестница, Трясучка ввалился, пошатываясь. Помахал перед собой щитом в надежде разогнать дым.

На полу под окнами лежали чьи-то черные, неподвижные тела. Возможно, она тоже была уже мертва. Погибнуть мог любой. Все могли… Он услышал кашель. Прищурил глаза, пытаясь разглядеть хоть что-то сквозь дым, который валил в коридор клубами через верхнюю щель дверей. Увидел женщину с длинными черными волосами, которая, согнувшись и вытянув перед собой обнаженные руки, пробиралась сквозь этот дым.

Монца.

Трясучка ринулся к ней, стараясь не дышать и держаться ниже дымных облаков. Обхватил ее за талию, она со стоном повисла у него на шее. Лицо ее все было в кровавых пятнах, вокруг рта и носа чернела копоть.

— Пожар, — прохрипела Монца.

— Уходим. — Он повернулся вместе с ней туда, откуда пришел, и замер.

В коридор с лестницы вбежали двое в доспехах. Один указывал на него рукой.

— Дерьмо.

Трясучка вспомнил макет Дома Кардотти. С задней стороны Восьмой канал. Ударом ноги распахнул окно. Увидел далеко внизу, за клубами дыма, воду, качавшую отражения огненных сполохов.

— Всегда был себе худшим врагом, — процедил, стиснув зубы.

— Арио мертв, — протяжно сказала ему в ухо Монца.

Он бросил меч, крепко схватил ее обеими руками.

— Что ты де…

Поднял и бросил в окно. Услышал, как она взвизгнула на лету, сорвал с руки щит, метнул в стражников, которые бегом приближались к нему по коридору, вскочил на подоконник и прыгнул сам.

Дым всколыхнулся, понесся вверх. В лицо, в горящие глаза ударил ветер, забился в открытый рот. Ноги обдало холодом, и вокруг забурлила, увлекая Трясучку ко дну, кромешная тьма. Грудь сдавило так, что он чуть было не хлебнул воды. Не зная, куда плыть, отчаянно замолотил руками. Ударился обо что-то головой.

Невидимая рука ухватила его за подбородок, потянула. Лицо вдруг овеял холодный воздух, и Трясучка с силой втянул его в грудь вперемешку с водой. Задыхаясь от дыма, который успел вдохнуть, воды, которую успел глотнуть, соленой вони, которой дышал сейчас, он почувствовал, что его тащат куда-то дальше, и заметался, пытаясь вырваться.

— Тихо, ты, дурак!

Плечо проехалось по каменной стене. Трясучка попытался схватиться за нее и нашарил какое-то железное кольцо, на котором и повис, выкашливая из легких поганую воду канала. Рядом оказалась Монца, прижалась к нему, крепко обхватив за талию одной рукой и подгребая другой. Дыхание обоих, хриплое и прерывистое, заметалось эхом под аркой моста, смешиваясь с плеском воды.

По ту сторону черного обвода арки виден был Дом досуга Кардотти, над которым высоко в небеса вздымалось пламя, с треском и ревом разбрасывая снопы искр, рассыпая пепел и пылающие головни. Над ним черно-коричневым облаком клубился дым. На воде, на лице Монцы плясали отсветы цвета огня — красные, золотые, оранжевые.

— Дерьмо, — прохрипел Трясучка, дрожа от холода, от неостывшего еще возбуждения боя, от всего того, что успел он натворить в своем безумии. К глазам подступили горячие слезы. Остановить которые не было сил. И он заплакал, сотрясаясь всем телом так, что чуть не выпустил из руки кольцо. — Дерьмо… дерьмо… дерьмо…

— Ч-ш-ш. — Монца прихлопнула ему рот ладонью. Вверху, на мосту, зазвучали торопливые шаги, кто-то что-то прокричал. Оба крепче прильнули друг к другу и к скользкой каменной стене. — Ч-ш-ш.

За то, чтобы прижаться к ней вот так, он многое отдал бы всего несколько часов назад. Но сейчас почему-то любовного волнения не испытывал.

— Что произошло? — шепотом спросила Монца.

Он даже смотреть на нее не мог.

— Понятия не имею.

Что произошло

Укрывшись в тени, Никомо Коска, знаменитый солдат удачи, наблюдал за помещением склада. Сквозь щели прогнивших ставней не просачивался свет, и все, казалось, было спокойно. На улице — ни души. Ни одного разъяренного стражника. Внутренний голос твердил, что лучше бы ему уйти отсюда в ночь и позабыть навеки о Монцкарро Меркатто вместе с ее безумной жаждой мести. Но Коске нужны были деньги, а советы внутреннего голоса он ценил обычно не выше кучки дерьма. Поэтому он лишь вжался глубже в дверной проем, когда мимо пронеслась женщина в маске, приподняв юбки и хихикая на бегу. За нею гнался мужчина.

— Вернись, дрянь такая… поцелуй меня!

Шаги затихли вдали.

Коска с горделивым видом, словно был хозяином этой улицы, пересек ее, нырнул в переулок за складом, прижался к стене. Бочком подобрался к задней двери. Высвободил из трости клинок. Тот, тихо лязгнув, холодно блеснул во тьме. Коска повернул ручку, тихонько отворил дверь. Осторожно переступил порог…

— Стоять.

Горла его коснулся металл.

Он разжал руку, клинок со стуком упал на пол.

— Я погиб.

— Коска… ты?

Лезвия у горла уже не было. В тени за дверью стояла Витари.

— Шайло, ты уже переоделась? Мне больше нравилось платье, которое было на тебе у Кардотти. Гораздо женственней…

— Фу. — Она вышла из-за двери в темный коридор. — Это нижнее белье — сущая пытка.

— Придется мне удовлетвориться грезами о нем.

— Что произошло у Кардотти?

— Что произошло? — С трудом нагнувшись, он двумя пальцами нашарил на полу и поднял свой клинок. — Думаю, лучшим описанием послужат слова «кровавая ванна». Потом начался пожар. Должен признаться… я поспешил уйти. — По правде говоря, он был сам себе противен из-за того, что сбежал, спасая свою никчемную шкуру. Но от некоторых привычек — особенно привычек всей жизни — трудновато отказаться на старости лет. — Может, ты мне скажешь, что там случилось?

— Случился король Союза.

— Кто?.. — Коска вспомнил человека в белом, чье лицо укрывала маска в виде половинки солнца и который не слишком-то походил на Фоскара. — А-а-а… так вот почему было столько стражи.

— Как твои лицедеи?

— Поубавилось их изрядно. Здесь никто не показывался?

Витари покачала головой:

— Пока нет.

— Тогда, возможно, и вовсе не осталось. С наемниками всегда так. Легко приходят, уходят еще легче, и не замечаешь порой, куда подевались…

В кухне сидел Балагур, сгорбившись над столом, бережно катая по нему кости при свете единственного тусклого фонаря. Рядом грозно поблескивал тяжелый тесак.

Коска подошел, взглянул на кости.

— Тройка и четверка?

— Тройка и четверка.

— Семь. Самый обычный счет.

— Средний.

— Можно мне?..

Балагур коротко взглянул на него.

— Да.

Коска, собрав кости, мягко выкатил их из кулака на стол.

— Шесть. Вы выигрываете.

— В том-то и беда.

— Правда? А моя беда — вечный проигрыш… Что произошло? Там, в игорном зале?

— Кое-что.

На шее у бывшего арестанта виднелась длинная, темная в тусклом свете полоска еще не засохшей крови.

— Вы… э-э-э… испачкались в чем-то, — сказал Коска.

Балагур стер полоску, посмотрел пустыми глазами на ставшие красно-коричневыми пальцы.

— В крови.

— Да. Много было крови нынче ночью.

Сейчас, когда Коске больше ничто не угрожало, кружащее голову сознание опасности начало ослабевать, и вновь зашевелились, оживая, призраки прошлого. Руки затряслись. Выпить, выпить, выпить…

Он прошел из кухни в склад.

— О! Распорядитель нашего смертоубийственного цирка! — Сверху, облокотившись на лестничные перила, ему насмешливо улыбнулся Морвир. Стоявшая рядом Дэй неторопливо сдирала шкурку с апельсина.

— Наши отравители! Живы… какая жалость. Что произошло у Кардотти?

Морвир поморщился.

— Нам было поручено устранить стражников на верхнем этаже. Что мы и сделали — вполне успешно и незаметно. Оставаться после этого в доме нас не просили. Наоборот, велели убраться. Нанимательница наша, не вполне нам доверяя, опасалась, как бы у Кардотти не случилось… поголовного истребления.

Коска пожал плечами.

— Истребление по определению своему не бывает выборочным.

— Как бы там ни было, но вы тоже сделали свое дело. И думаю, никто не станет возражать, если позволите себе принять это…

Морвир шевельнул рукой, вниз полетело что-то блестящее. Коска инстинктивно поймал сей предмет, не дав ему упасть на пол. В руках оказалась металлическая фляга с плещущейся внутри жидкостью, точь-в-точь такая, какая была когда-то у него самого. Которую он продал… где-то она сейчас? О, чудесный союз холодного металла и жгучего напитка… при воспоминании рот мгновенно наполнился слюной. Выпить, выпить, выпить…

Он успел наполовину отвинтить крышечку, прежде чем опомнился.

— Один из важнейших жизненных уроков — не торопиться принимать дары отравителей.

— Единственный яд, что там содержится, ничем не отличается от того, который вы принимаете всю жизнь. И никогда не перестанете принимать.

Коска поднял флягу.

— Ваше здоровье. — Перевернул ее и, вылив содержимое на пол, швырнул в угол комнаты. Но проследил, куда именно она упала, — на случай, если внутри все же осталось несколько капель. — Никаких известий о нашей нанимательнице? — спросил у Морвира. — И ее северном щенке?

— Никаких. Пожалуй, нам следует рассмотреть возможность, что их уже и не будет.

— Он прав. — В проеме двери, ведущей в кухню, встала черным силуэтом Витари. — Слишком велики шансы, что оба погибли. И что мы будет делать в таком случае?

Дэй посмотрела на свои ногти.

— Что до меня, я зальюсь слезами.

У Морвира, однако, были другие планы.

— Нам следует подумать, как разделить деньги, которые Меркатто оставила здесь…

— Нет, — сказал Коска, которого предложение это по неведомой причине изрядно раздражило. — Подождем.

— Здесь небезопасно. Кого-то из лицедеев могли схватить, и он, вполне возможно, уже рассказывает в данный момент, где мы скрываемся.

— Волнующая мысль, правда? Я сказал, подождем.

— Ждите, если вам угодно, но я…

Коска легким движением выхватил нож. Клинок, сверкнув во тьме, вонзился с глухим стуком в деревянную стену и завибрировал в каком-то футе или двух от лица Морвира.

— Это вам маленький подарочек от меня.

Отравитель поднял бровь.

— Я не испытываю благодарности к пьяницам, мечущим в меня ножи. Что, если бы вы попали?

Коска усмехнулся.

— Я попал. Мы ждем.

— Для человека, печально прославившегося своим непостоянством, подобная верность женщине, которая предала его однажды… кажется мне чем-то невероятным.

— Мне тоже. Но я всегда был непредсказуемым мерзавцем. Может, решил измениться? Дал торжественную клятву быть трезвым, верным и исполнительным во всех своих делах с этого момента.

Витари фыркнула.

— Великий день!..

— И долго мы будем ждать? — спросил Морвир.

— Пока я не скажу, что можно уйти.

— А если… я захочу… уйти раньше?

— Вы отнюдь не так умны, как вам кажется. — Коска уставился ему в глаза. — Но не делать этого ума у вас хватит.

— Успокойтесь, вы оба! — рявкнула Витари голосом, в котором звучало что угодно, только не спокойствие.

— Я не намерен исполнять приказы какого-то полоумного пьянчуги!

— Может, поучить вас…

Тут громыхнула дверь, и в склад ввалились два человека. Коска мгновенно высвободил клинок из трости. Звякнула своей цепочкой Витари. Дэй выхватила невесть откуда маленький арбалет и нацелила его на дверь. Но пришельцы оказались не стражниками. То были Монца и Трясучка — мокрые насквозь, в грязи и саже, запыхавшиеся так, словно пробежали, не останавливаясь, половину Сипани. Как оно, возможно, и было.

Коска ухмыльнулся.

— Помяни ее — и она тут как тут! А мастер Морвир предлагал уже поделить твои денежки на случай, если ты сгорела вместе с Домом Кардотти.

— Извините, что разочаровала, — прохрипела Монца.

Морвир метнул в Коску свирепый взгляд.

— Уверяю вас, я нисколько не разочарован. Ваша жизнь представляет для меня куда больший интерес, измеряющийся не одной тысячей скелов. Просто… подумал о непредвиденном повороте.

— Лучше быть готовым ко всему, — сказала Дэй, опуская арбалет и принимаясь высасывать сок из апельсина.

— Осторожность — на первом месте, всегда.

Монца двинулась вперед, пошатываясь, подволакивая одну босую ногу. Крепко стиснув зубы от боли. Одежда ее, и раньше-то оставлявшая маловато простора для воображения, была изорвана в клочья. Коска разглядел длинный красный шрам на тощей ноге, еще один — на плече, протянувшийся вниз, к локтю. Правую руку — бледную, костлявую, покрытую гусиной кожей, — Монца прижимала к бедру, словно пытаясь укрыть ее от посторонних глаз.

Ему вдруг стало не по себе. Словно он увидел изуродованной каким-то варваром картину, которой всегда восхищался. Которой втайне надеялся обладать… быть может. Неужто и вправду?.. Он скинул с себя плащ, протянул ей, когда она проходила мимо. Но Монца не взяла.

— Должны ли мы считать, что вы не слишком удовлетворены нашей нынешней работой? — спросил Морвир.

— До Арио добрались. Могло быть и хуже. Мне нужно переодеться в сухое. Мы немедленно покидаем Сипани.

Она заковыляла вверх по лестнице, волоча за собой по пыльным ступенькам подол изорванной юбки, протиснулась мимо Морвира.

Трясучка, захлопнув входную дверь, прислонился к ней и запрокинул голову.

— Вот истинная сучка бессердечная, — пробормотала Витари, глядя вслед Монце.

Коска поджал губы.

— Я всегда говорил, что в ней черт сидит. Но у кого точно сердца не было, так это у ее братца.

— Тьфу. — Витари развернулась и шагнула в кухню. — Это был комплимент.

* * *

Монца едва успела закрыть за собой дверь и сделать несколько шагов по комнате, как внутренности у нее скрутило, словно в живот лягнули. Ее вырвало прямо на пол, так обильно, что не было возможности перевести дух.

После этого она, содрогаясь от омерзения, принялась стаскивать с себя одеяние шлюхи. Мокрая ткань липла к телу, покрытому мурашками, тошнота подступала снова от одного только запаха гнилой воды. Онемевшие пальцы с трудом справлялись с крючками и петлями, пуговицами и пряжками. Наконец она, рыча, сорвала эти лохмотья и швырнула на пол.

При свете одинокого фонаря увидела себя в зеркале — сгорбленную, как нищая бродяжка, трясущуюся, как пьяница, с красными шрамами на белой коже, с мокрыми, растрепанными волосами. Восставший из воды труп утопленницы.

«Ты — мечта. Видение. Сама богиня войны!»

Ее снова затошнило. Она подковыляла к сундуку, вытащила оттуда дрожащими руками сухую одежду. Надела рубашку, принадлежавшую некогда Бенне. И на миг Монце показалось, что ее обняли его руки. Только эта малость у нее и осталась…

Она села на кровать, обхватила себя руками и начала раскачиваться взад и вперед, желая поскорее согреться. Но снова подкатила тошнота, и вырвало ее на этот раз одной желчью. Едва приступ миновал, она заправила рубашку Бенны за пояс и, скривившись от боли в ногах, натянула сапоги. Потом подошла к тазику для умывания и принялась плескать холодной водой в лицо, смывая краску и пудру, кровь и сажу, забившуюся в уши и в нос, замаравшую волосы.

— Монца! — раздался за дверью голос Коски. — У нас высокая гостья.

Морщась, она натянула на искалеченную руку кожаную перчатку, с трудом протиснула в нее скрюченные пальцы. Судорожно вздохнула всей грудью, затем вытащила из-под матраса Кальвец и пристегнула к поясу. И сразу на душе стало легче.

Монца открыла дверь.

Посреди склада стояла Карлотта дан Эйдер в красном плаще, расшитом сверкающими золотыми узорами, и смотрела, как она, стараясь не хромать, спускается с Коской по лестнице.

— Что, черт побери, произошло у Кардотти? Дом до сих пор горит! В городе суматоха!

— Что произошло? — рявкнула в ответ Монца. — Может, вы расскажете мне об этом? Вместо Фоскара явилось его чертово августейшее величество!

Эйдер нервно сглотнула, черный струп у нее на горле дрогнул.

— Фоскар не пошел. Сказал, голова болит. Поэтому Арио взял с собой зятя.

— А еще дюжину Рыцарей Тела, — сказал Коска. — Личных телохранителей короля. И гостей гораздо больше, чем ожидалось. Что закончилось не слишком хорошо. Для всех.

— Арио?.. — побледнев, начала Эйдер.

Монца уставилась ей в глаза.

— Сдох.

— Король?.. — Голос гостьи упал до шепота.

— Жив был. Когда я от него уходила. Но потом начался пожар. Не знаю, успели ли его вытащить.

Эйдер, глядя в пол, потерла висок.

— Я надеялась, что у вас ничего не выйдет.

— Вам не повезло.

— Без последствий не обойдется. В подобных случаях никогда не обходится. Некоторые последствия предвидеть можно, некоторые — никак. — Она протянула руку. — Противоядие.

— Его нет.

— Но я выполнила свою часть договора!

— Яда тоже не было. Всего лишь укол чистой иглой. Вы свободны.

Эйдер безрадостно рассмеялась ей в лицо.

— Свободна? Орсо не успокоится, покуда не скормит меня собакам! Может, от него я еще и смогу спастись, но от Калеки… никогда. Я подвела его, подвергла опасности жизнь его драгоценного короля. Этого он так не оставит. Он ничего так не оставляет… Теперь вы счастливы?

— Можно подумать, у меня был выбор. Орсо и его приспешники умрут, или умру я, только и всего. Счастье тут ни при чем. — Монца, отворачиваясь, пожала плечами. — Вы бы лучше позаботились о бегстве.

— Я отправила письмо.

Монца застыла, снова повернулась к ней:

— Письмо?

— Еще утром. Великому герцогу Орсо. Писала его в некоторой горячке, поэтому плохо помню, о чем там говорится. Но имя Шайло Витари упомянуто. Как и Никомо Коски.

Коска отмахнулся.

— У меня всегда была куча высокопоставленных врагов. Предмет гордости. И прекрасная тема для разговора за обеденным столом.

Эйдер одарила презрительной усмешкой сначала его, потом Монцу.

— Кроме этих двух имен, еще и имя Меркатто.

Монца нахмурилась.

— Меркатто…

— Вы же не считаете меня полной дурой? Я знаю, кто вы. Теперь и Орсо узнает. И то, что вы живы, и то, что вы убили его сына. И то, что вам помогали. Мелкая месть, возможно, но… что смогла, то и сделала.

— Месть? — Монца медленно кивнула. — Что ж. Я вас понимаю. Но лучше бы вы этого не делали. — Рука ее легла на рукоять Кальвеца, чуть слышно скрипнула сталь.

— Что, убьете меня теперь? Ха! Я и так уже покойница, считай.

— Зачем же мне тогда напрягаться? Тем более что вас нет в моем списке. Можете идти. — Эйдер мгновение смотрела на нее, открыв рот, словно собираясь что-то сказать, потом передумала и повернулась к двери. — Не хотите пожелать мне удачи?

— Что?

— Как я понимаю, вам остается надеяться лишь на то, что я убью Орсо.

Бывшая любовница Арио остановилась:

— Да уж, надежда велика! — и вышла за дверь.

IV. Виссерин