Первый закон — страница 25 из 29

Какая дикая жизнь, какой свежий взгляд на жизнь. Но какой дискомфорт.

Генри Уодсворт Лонгфелло

Совесть и гонорея

— Молишься?

— Нет, — вздохнул Суфин. — Я просто варю овсянку, стоя на коленях с закрытыми глазами. Да, я молюсь. — Он приоткрыл один глаз и уставился на Темпла. — Не желаешь ко мне присоединиться?

— Я не верю в Бога, ты разве забыл? — Темпл понял, что опять перебирает пальцами подол рубахи, и усилием воли остановил себя. — Признайся честно, он хоть пальцем когда-нибудь пошевелил, чтобы тебе помочь?

— В Бога нужно верить, а не любить его. Кроме того, я знаю, что помощи не достоин.

— Зачем ты тогда молишься?

Суфин накрыл голову накидкой для молитвы, подсматривая за Темплом из-под края.

— Я молюсь за тебя, брат. Похоже, ты в этом нуждаешься.

— Да, мне слегка… не по себе… — Теперь от волнения Темпл сосредоточился на левом рукаве и снова убрал пальцы. Во имя Господа, неужели его пальцы не успокоятся, пока не распустят до последней нитки каждую рубашку? — У тебя не было чувства, что страшный груз давит на плечи?

— Часто.

— И грозит обрушиться в любой миг?

— Постоянно.

— И ты не знаешь, как из-под него выбраться?

— Но ведь ты знаешь?

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга.

— Нет! — воскликнул Темпл, отшатываясь. — Нет, нет…

— Старик тебя слушается.

— Нет!

— Ты мог бы поговорить с ним, заставить отступиться…

— Я пытался, он даже слышать не хочет!

— Может, ты не слишком старался? — Темпл зажал уши ладонями, но Суфин отвел его руки. — Легкий путь приводит в никуда.

— Тогда ты сам поговори с ним!

— Я — всего лишь разведчик.

— А я — всего лишь стряпчий! И никогда не корчил из себя праведника!

— И никто из праведников так не делает.

Темпл высвободился и зашагал прочь по лесу.

— Если Бог хочет, чтобы это прекратилось, пусть сам и прекращает. Ведь он всесильный!

— Никогда не перекладывай на Бога работу, которую можешь сделать сам! — донесся голос Суфина, и Темпл сгорбился, будто бы слова ранили его подобно брошенным камням. Нет, этот человек становится похожим на Кадию. Оставалось надеяться, что и не закончит так же.

Как и следовало ожидать, больше никто в Роте не стремился покончить с насилием. Между деревьями сновали туда-сюда охочие до битвы люди — подгоняли амуницию, точили оружие, снаряжали луки. Пара северян толкались, постепенно входя в раж и разогреваясь. Двое кантиков молились, опустившись на колени перед благословенным камнем, который заботливо водрузили на пень, но вверх «ногами». Каждый человек, независимо от избранного пути, рассчитывает на Божью помощь.

Громадный фургон выкатили на поляну, лошадей распрягли и дали им ячменя. Коска красовался у одного из колес, обрисовывая в общих чертах свое видение атаки на Эверсток перед верхушкой Роты. Он ненавязчиво переходил со стирийского на всеобщий, а также помогал выразительными жестами рук и шляпы понять тем, кто не владел ни тем, ни другим. Суорбрек присел на валун неподалеку и держал карандаш наготове, чтобы описывать великого человека в гуще событий.

— …итак, часть Роты под командованием капитана Димбика нападает с запада, вдоль реки!

— Есть, генерал! — провозгласил Димбик, приглаживая мизинцем несколько засаленных волосин.

— Наряду с этим Брачио поведет свой отряд с востока!

— Наря… Чего-чего? — проворчал стириец, трогая языком гнилой зуб.

— Одновременно, — пояснил Балагур.

— О!

— И Джубаир спустится по склону холма, завершая окружение! — Перо на шляпе Коски победно воспряло, символически знаменуя поражение сил тьмы.

— И никто не должен бежать, — проскрипел Лорсен. — Всех следует допросить.

— Конечно, — Коска выпятил нижнюю челюсть и глубокомысленно почесал шею, где уже появилась розоватая сыпь. — И все захваченное должно быть заявлено, оценено и отмечено, чтобы разделить согласно Правилу Четвертей. Вопросы будут?

— Скольких человек инквизитор Лорсен запытает сегодня до смерти? — напряженным голосом спросил Суфин.

Темпл уставился на него с открытым ртом. И не он один.

— Я полагал, речь идет о вопросах, связанных с тактикой… — Коска продолжал чесаться.

— Столько, сколько будет нужно, — отрезал инквизитор. — Вы думаете, я этим наслаждаюсь? Мир — серое место. Место полуправды. Он весь состоит из полуобмана и полуправды. И все же есть ценности, за которые стоит бороться. И тут нужно прилагать все усилия и все старания. Полумерами ничего не добьешься.

— А если там нет никаких бунтовщиков? — Суфин вырвал рукав из безумной хватки Темпла. — Что, если вы ошибаетесь?

— Иногда ошибаюсь, — легко согласился Лорсен. — Мужество заключается в том, чтобы ошибки признавать. Все мы, случается, о чем-то сожалеем, но нельзя поддаваться неудачам. Иногда приходится совершать мелкие преступления, чтобы не допустить больших. Бывает так, что меньшее зло приносит большую пользу. Целеустремленный человек должен делать твердый выбор и отвечать за последствия. Иначе остается сидеть и ныть, что мир слишком несправедлив.

— Мне помогает, — произнес Темпл с неестественным смешком.

— А мне не помогает, — лицо Суфина странно изменилось, будто он выглядывал что-то вдали, и Темпл ощущал, что ни к чему хорошему это не приведет. — Генерал Коска, я хочу пойти в Эверсток.

— Так мы сейчас все вместе и пойдем. Ты разве не слышал мой приказ?

— Перед атакой.

— Зачем? — требовательно спросил Лорсен.

— Хочу поговорить с горожанами. Дать им возможность самим выдать всех мятежников. — Темпл вздрогнул. Господи, да это же смехотворно. Благородно, справедливо, но смешно. — Чтобы избежать того, что произошло в Сквордиле…

— А я думал, мы идеально сработали в Сквордиле… — озадаченно протянул Коска. — Рота, состоящая из котят, боюсь, не могла бы стать ласковее. Вам так не показалось, Суорбрек?

Писатель поправил очки и проговорил:

— Достойная уважения сдержанность.

— Это — нищий город, — Суфин указал за лес слегка подрагивающим пальцем. — У них и брать-то нечего.

— Откуда нам знать точно, пока не поглядим? — Нахмурившийся Димбик поскреб ногтем краску на перевязи.

— Дайте мне одну попытку, прошу вас. — Суфин сложил руки перед грудью и смотрел прямо в глаза Коски. — Я молю.

— Молитвы происходят от высокомерия, — проворчал Джубаир. — Человек рассчитывает изменить промысел Божий. Но действия Бога заранее предначертаны и слова Его произнесены.

— Трахать я его хотел тогда! — рявкнул Суфин.

— О! — Джубаир неторопливо приподнял бровь. — Ты еще увидишь — это Бог всех трахает.

Возникла временная тишина, нарушаемая лишь позвякиванием воинского снаряжения, которое в это утро разносилось по лесу, соперничая с пением птиц.

Старик вздохнул и потер переносицу.

— Похоже, ты решительно настроен.

— Целеустремленный человек должен делать твердый выбор и отвечать за последствия, — ответил Суфин словами Лорсена.

— А если я соглашусь, тогда что? Твоя совесть будет сидеть, как заноза в заднице, всю дорогу через Ближнюю Страну и обратно? Мне это может прискучить самым решительным образом… Совесть может доставлять кучу неудобств, как гонорея. Взрослый человек должен мучиться в одиночку, а не выставлять страдания напоказ перед друзьями и сослуживцами.

— Вряд ли совесть и гонорею можно сравнивать, — вставил Лорсен.

— Конечно! — многозначительно согласился Коска. — Гонорея гораздо реже приводит к смертельным последствиям.

— Должен ли я понимать ваш ответ, что вы всерьез рассматриваете это безумное предложение? — Лицо инквизитора стало бледнее, чем обычно.

— И вы, и я. В конце концов, город окружен, никто не выскользнет из нашей ловушки. Но его предложение, возможно, облегчит наш труд. Как ты думаешь, Темпл?

— Я? — моргнул стряпчий.

— Ну, я, кажется, произнес твое имя? И гляжу прямо на тебя.

— Да… Но я…

Он старался избегать трудного выбора по весьма серьезной причине. Он всегда выбирал неправильно. Тридцать лет нищеты и страха перед грядущими бедствиями, закончившиеся здесь, в весьма затруднительном положении, могли быть достаточным тому подтверждением. Он посмотрел на Суфина, на Коску, на Лорсена и опять на Суфина. С кем быть выгоднее? Где меньше опасность? И кто на самом деле… прав? Дьявольски трудно выбирать во всей этой путанице.

— Ладно…

— Человек совестливый, и человек сомневающийся, — генерал надул щеки. — Бог должен хранить вас. У вас есть один час.

— Я вынужден протестовать! — возмутился Лорсен.

— Если вынуждены, то ничего не поделаешь. Но, боюсь, я не услышу вас за всем этим шумом.

— Каким шумом?

Коска заткнул уши пальцами:

— Бла-ла-ли-ла-ла-ли-ла-ла-ли!..

Он продолжал завывать, пока Темпл спешил, лавируя между деревьями, за Суфином. Под их подошвами хрустели сухие ветки, гнилые шишки и палая побуревшая хвоя. Голоса людей постепенно затихали. Наконец остался лишь шелест ветвей, щебет и трели птиц.

— Ты совсем спятил? — прошипел Темпл, изо всех сил стараясь не отстать.

— Все у меня в порядке.

— А что ты творишь?

— Хочу поговорить с ними.

— С кем?

— С тем, кто согласится слушать.

— Ты не сумеешь исправить мир переговорами!

— А что ты предлагаешь использовать? Огонь и меч? Договорные обязательства?

Они миновали последний пост удивленных часовых — Берми вопросительно глянул, но Темпл ответил лишь беспомощным пожатием плеч, — а потом вышли на опушку, на яркий солнечный свет. Несколько дюжин строений Эверстока цеплялось за речную излучину в низине. И, пожалуй, к большинству из них применить наименование «строения» было бы преувеличением. Чуть-чуть лучше, чем просто хижины, а улицы — сплошная грязь. Чуть-чуть лучше, чем жалкие лачуги, а улицы — дерьмо, да и только, но Суфин целеустремленно шагал к ним.

— Черт побери! Что он делает? — прошипел Берми из безопасного полумрака зарослей.

— Думаю, идет по зову совести, — ответил Темпл.

— Совесть — дерьмовый проводник. — Стириец не выглядел убежденным.

— Я это ему частенько говорил. — Но Суфин по-прежнему следовал ей. — О, Боже! — пробормотал Темпл, вздрагивая и поднимая глаза к небу. — О, Боже! О, Боже… — И он побежал следом, путаясь в высокой траве с мелкими белыми цветочками, названия которых не знал.

— Самопожертвование вовсе не благородная затея! — закричал, догоняя. — Я видел, каким оно бывает. Оно уродливо и бессмысленно! Никто не поблагодарит тебя!

— Может, Бог поблагодарит.

— Если Бог есть, у него имеются заботы поважнее.

Суфин продолжал шагать, не глядя по сторонам.

— Возвращайся, Темпл. Это — нелегкий путь.

— Да я понимаю, мать его растак! — Он схватил Суфина за рукав. — Давай вместе вернемся!

— Нет! — Разведчик вырвался и продолжал идти.

— Тогда я ухожу!

— Уходи.

— Мать твою! — И Темпл снова поспешил вдогонку. Город все приближался и с каждым шагом становился все меньше и меньше похожим на нечто, за что стоило отдавать жизнь. — Что ты намерен делать? Ведь ты что-то думал?

— Ну, думал… чуть-чуть…

— Не слишком обнадеживающе.

— Я не ставлю перед собой цель обнадеживать тебя.

— Тогда ты охренительно хороший проводник.

Они прошли под аркой, сбитой из грубо обтесанных брусьев. Над головой скрипела доска с надписью: «Эверсток». Двинулись дальше, обходя самые заболоченные куски залитой грязью главной улицы, между сильно покосившимися домишками, одноэтажными, сбитыми из корявых сосновых досок.

— Господи, какой нищий городок… — бормотал под нос Суфин.

— Напоминает мне родину, — прошептал Темпл.

Она тоже не отличалась роскошью. Выжженный солнцем пригород Дагоски, бурлящие трущобы Стирии, заброшенные деревушки Ближней Страны. Всякая держава богата по-своему, бедны они все одинаково.

Женщина обдирала тушку, которая была то ли кроликом, то ли кошкой, и Темпл чувствовал, что ей на это наплевать. Пара полуголых детей самозабвенно колотили друг дружку деревянными мечами на улице. Длинноволосый старикан восседал на крыльце одного из немногих каменных зданий, а у стены стоял прислоненный меч, определенно не похожий на игрушку. Все они смотрели на Темпла и Суфина с мрачной подозрительностью. Несколько ставней захлопнулось со стуком, и сердце Темпла тревожно забилось. Когда залаяла собака, он чуть не обделался. Зловонный ветерок холодил выступающий на лбу пот. В голове роились мысли — не совершает ли он самый дурацкий поступок в жизни, граничащий с идиотизмом. В конце концов он решил, что сегодняшний день пока что в верхней части списка, но, чтобы перебраться на первое место, потребуется немного времени.

Блистательным сердцем Эверстока мог считаться сарай с пивной кружкой на вывеске выше входа и разношерстными посетителями. Пара из них походили на фермера с сыном — оба мосластые и рыжие, у парня — сумка через плечо. Сидя за столом, они поглощали скудную пищу, весьма несвежую на первый взгляд. Грустный типчик, увешанный потертыми лентами, сгорбился над кружкой. Темпл принял его за странствующего певца и надеялся, что тот предпочитает печальные баллады, поскольку одним своим видом вызывал слезы. Женщина копошилась над огнем в почерневшем очаге и кинула косой взгляд на вошедшего законника.

На барной стойке — корявая доска со свежей трещиной вдоль — выделялось замытое пятно, подозрительно похожее на кровь. Позади нее хозяин заведения тщательно протирал кружки тряпицей.

— Еще не поздно, — прошептал Темпл. — Можем через силу проглотить по кружечке той мочи, что здесь продается, а потом улизнем и никакого вреда.

— Пока сюда не ворвется оставшаяся часть Роты.

— Я имел в виду — вреда нам…

Но Суфин уже подошел к стойке, оставив Темпла пробормотать проклятие на пороге, прежде чем последовать за ним.

— Чего желаете? — спросил трактирщик.

— Около четырехсот наемников окружили ваш городок и собираются атаковать, — сказал Суфин, и надежды Темпла избежать неприятностей разлетелись вдребезги.

Повисла томительная тишина. Более чем томительная.

— У меня была не самая лучшая неделя, — проворчал трактирщик. — И у меня нет настроения шутить.

— Если бы мы намеревались вас развеселить, то придумали бы что-то более удачное, — в тон ему отозвался Темпл.

— Здесь Рота Щедрой Руки во главе с отвратительным наемником Никомо Коской. Их наняла инквизиция, чтобы искоренить мятеж в Ближней Стране. Если вы не будете с ними сотрудничать целиком и полностью, то ваша плохая неделя станет намного хуже.

Теперь трактирщик прислушался к ним. Да и все люди в зале прислушивались к ним, не собираясь отвлекаться. Хорошо ли находиться вот так на виду, Темпл не брался судить. Во всяком случае, не мог припомнить последнего раза.

— А если в городе есть повстанцы? — Фермер привалился к стойке рядом с ними и медленно закатал рукав.

Вдоль жилистого предплечья шла татуировка. Свобода, равенство, правосудие. Вот он — бич могущественного Союза, коварный враг Лорсена, ужасный бунтовщик во плоти. Темпл посмотрел ему в глаза. Если это и олицетворение зла, то зла изрядно замученного.

— Тогда у них, — сказал Суфин, тщательно подбирая слова, — есть чуть меньше часа, чтобы сдаться и уберечь горожан от кровопролития.

В улыбке костлявого отсутствовали несколько зубов и какая бы то ни было радость.

— Могу отвести вас к Шилу. Пусть решает — верить вам или нет.

Сам же он, похоже, не верил ни единому слову. И даже не собирался верить.

— Тогда веди нас к Шилу, — кивнул Суфин. — Отлично!

— Что? — охнул Темпл.

Теперь предчувствие беды пыталось его удушить. Или вонь изо рта мятежника? Вот уж точно — дыхание зла, по-другому не скажешь.

— Вам придется оставить оружие, — распорядился костлявый.

— При всем моем уважении, — начал Темпл, — я не думаю…

— Сдай оружие! — Он удивился, когда увидел, что женщина, возившаяся у очага, целится в него из арбалета.

— Я согласен, — прохрипел он, снимая нож с пояса двумя пальцами. — Один и очень маленький.

— Размер не важен, — ответил мятежник, выхватывая оружие из руки Темпла. — Важно, как всунуть.

Суфин расстегнул перевязь и отдал мечи.

— Ну, что, пойдем? Только советую не делать резких движений.

— Я всегда их избегаю, — стряпчий показал пустые ладони.

— Насколько мне помнится, одно из них ты сделал, когда пошел со мной, — заметил Суфин.

— О чем теперь весьма сожалею.

— Заткнись!

Тощий бунтовщик проводил их до двери. Женщина следовала позади на безопасном расстоянии, не опуская арбалет. На внутренней части ее запястья Темпл заметил синий цвет татуировки. Парнишка замыкал шествие, припадая на ногу в лубке и прижав к груди сумку. Если бы не смертельная опасность, их процессия могла бы показаться до чертиков смешной. Но Темпл всегда полагал, что угроза для жизни — лучшее средство против комедии.

Оказалось, что лохматый старик, наблюдавший за их прибытием в город, — какими безмятежными сейчас казались те мгновения! — и есть Шил. Он напряженно выпрямился, бездумно отмахнулся от мухи, а потом, еще более напряженный, потянулся за мечом. И только после этого шагнул от крыльца.

— Что случилось, Дэнард? — спросил он голосом с влажной хрипотцой.

— Мы поймали этих двоих на постоялом дворе.

— Поймали? — удивился Темпл. — Мы пришли и сказали…

— Заткнись, — буркнул Дэнард.

— Сам заткнись, — огрызнулся Суфин.

Шил издал странный звук — то ли кашель, то ли отрыжка, а потом с натугой сглотнул.

— Давайте поглядим, не найдем ли мы разумную середину между молчанием и пустой болтовней. Я — Шил. Я говорю от лица всех повстанцев в округе.

— Всех четверых? — прищурился Темпл.

— Было больше, — мятежник казался скорее печальным, чем сердитым, выжатым до капли и — оставалось надеяться — готовым сдаться.

— Меня зовут Суфин. Я пришел, чтобы вас предупредить…

— Наверное, мы окружены, — издевательски произнес Дэнард. — Сдайтесь инквизиции, и Эверсток проживет еще один день.

— Признай, что это довольно неправдоподобная история, — Шил вперил серые водянистые глаза в Темпла.

Какое имело значение — легкий или тяжелый путь они выбрали, чтобы оказаться здесь, если выйти могли лишь одним способом — убедить этого человека в своей правоте. Темпл напустил на лицо самое серьезное выражение. Именно так он убедил Кадию, что больше не будет воровать, жену — что все будет хорошо, а Коску — что ему можно доверять. Разве ему не поверили?

— Мой друг говорит правду, — медленно, тщательно подбирая слова, будто они беседовали наедине, проговорил стряпчий. — Пойдемте с нами, и мы можем спасти не одну жизнь.

— Врет он, — костлявый ткнул Темпла под ребра навершием меча Суфина. — Там никого нет.

— Зачем нам приходить, чтобы врать? — Темпл сделал вид, что не заметил грубости, и не отрывал взгляда от лица старика. — Какая нам выгода?

— А зачем вы пришли?

Законник замешкался на миг. А почему бы не сказать правду? Это, по крайней мере, необычно.

— Нас тошнило от мысли, что здесь произойдет.

— Ха! — Кажется, он чего-то достиг. Рука Шила покинула рукоять меча. Еще не победа, до нее долгий путь, но первый шажок. — Если ты говоришь правду и мы сдадимся, что будет дальше?

Излишняя искренность — ошибка. Темпл всегда придерживался этого правила.

— Жителей Эверстока пощадят. Я обещаю.

Старик вновь откашлялся. О, Боже, у него, по всему выходило, развивалась чахотка. Но мог ли он поверить? Сработала ли уловка Темпла? Неужели они сумеют не только выжить сами, но и спасти чьи-то жизни? И окажется, что он совершил поступок, который мог бы похвалить Кадия. Эта мысль заставила Темпла на мгновение ощутить прилив гордости. Он отважился улыбнуться. Когда он в последний раз ощущал гордость? Да и ощущал ли когда-либо?

Шил открыл рот, чтобы заговорить, согласиться, признать… Но замер, нахмурившись, глядя через плечо Темпла.

Ветер донес отдаленный звук. Топот. Копыта коней. Темпл оглянулся и увидел наездника, мчащегося на полном галопе по заросшему густой травой склону долины. Шил тоже видел его, и лоб старика сморщился от удивления. За первым появилась еще целая толпа всадников, которая скатывалась по склону подобно потоку.

— О, нет… — пробормотал Темпл.

— Темпл! — зашипел Суфин.

— Ах, вы подонки! — Шил выпучил глаза.

— Это не то… — поднял ладони законник.

Он услыхал звук, похожий на хрюканье, и когда обернулся сказать Суфину, то увидел, что его приятель и Дэнард, рыча, обхватили друг друга. Открыв рот, он смотрел на них.

Им обещали дать час времени.

Шил неловко потянул меч из заскрипевших ножен, но замахнуться не успел — Темпл перехватил его руку и боднул в лицо.

Бездумно. Просто сделал и все.

Мир завертелся. Хриплое дыхание Шила обжигало щеку. Они боролись и дергались, кулак врезался в скулу Темпла. В ушах зазвенело. Он снова ударил головой. Услышал, как хрустнул нос противника. Внезапно Шил отпрянул. Суфин стоял рядом с ними с мечом в руках и выглядел удивленным, что все так вышло.

Темпл помедлил мгновение, пытаясь сообразить, куда они вляпались. И главное, как теперь выбираться.

Щелкнул арбалет, с тихим шелестом пролетел болт.

Дэнард попытался подняться, рыча:

— Мать вашу…

Голова его раскололась.

Кровь брызнула на лицо Темпла. Шил выхватил нож, но Суфин ударил его мечом. Клинок вошел в бок старику, который хрипло каркнул с перекошенным лицом и попытался зажать рану. Кровь струилась у него между пальцев.

Мятежник что-то бормотал, но Темпл не разбирал слов, а потом снова поднял нож. Меч вонзился Шилу чуть выше глаза.

— Ох! — только и сказал он, когда кровь хлынула из глубокой раны, заливая лицо и орошая грязь. — Ох…

Шил повалился на бок, ударился о крыльцо, перекатился на спину, выгнулся и заскреб рукой по земле.

— А мы хотели спасать людей, — смущенно пробормотал Суфин, глядя на умирающего.

Изо рта разведчика хлынула кровь. Он упал на колени. Меч выскользнул из безвольной ладони.

— Что с тобой? — Темпл кинулся к другу и увидел черенок ножа — того самого, который он отдал Дэнарду, — торчащий у него между ребер.

Рубаха Суфина чернела на глазах. Маленький нож, если сравнивать его с другими. Но он сделал свое дело не хуже, чем любой большой.

Собака продолжала лаять. Суфин рухнул лицом вниз. Женщина с арбалетом куда-то подевалась. Может быть, она спряталась и перезаряжала оружие, готовясь снова стрелять?

Наверное, Темплу следовало удирать. Но он не двигался.

Топот копыт приближался. Кровь расплывалась в грязной луже вокруг разрубленной головы Шила. Медленно отступающий парень перешел на ковыляющий бег, подволакивая хромую ногу. Темпл просто смотрел ему вслед.

Из-за постоялого двора вылетел Джубаир с занесенным мечом на огромном коне. Мальчишка-бунтовщик в отчаянии попытался броситься назад, но успел сделать всего один шаг, когда клинок ударил его в плечо, отбрасывая на улицу. Джубаир, что-то выкрикивая, помчался дальше. За ним еще всадники. Люди разбегались, кричали. От грохота копыт помрачался рассудок.

Им обещали дать час времени.

Темпл опустился на колени рядом с Суфином, наклонился, чтобы осмотреть его рану — может, нужно перевязать или еще что-то сделать из того, чему когда-то обучал его Кадия. Но едва лишь взглянул в лицо друга, понял — он мертв.

Наемники врывались в город, завывая, как стая собак, размахивая оружием, словно выигрышными картами. Потянуло дымом.

Темпл поднял меч Шила — зазубренное лезвие покрывала кровь — и пошел к парню-бунтовщику. Тот отползал к постоялому двору, одна рука висела плетью. Он видел Темпла и всхлипывал, зарываясь пальцами здоровой руки глубоко в навоз. Сумка его открылась, и в грязь посыпались серебряные монеты.

— Помоги мне, — молил мятежник. — Помоги мне!

— Нет.

— Они убьют меня! Они…

— Заткни свою сраную пасть! — Темпл ткнул его в спину мечом. Мальчишка охнул и сжался. Но чем несчастнее он казался, тем стряпчему сильнее хотелось вонзить в него меч. Удивительно, но это так легко. Настолько легко убить человека. Эти мысли, похоже, отразились у него на лице, поскольку парень скривился и заныл еще жалостливее.

Темпл снова ткнул его мечом.

— Заткнись, мудозвон! Закрой пасть!

— Темпл! — Рядом возник Коска на высоком сером скакуне. — Ты цел? Ты весь в крови.

Законник осмотрел себя и убедился, что рукав его рубахи порван, по локтю стекает кровь. Но он не помнил, как это произошло.

— Суфина убили…

— Почему несправедливая Судьба всегда забирает лучших из нас?..

И тут внимание Коски привлекли рассыпанные в грязи деньги. Он протянул руку Балагуру, и сержант помог Старику спуститься с позолоченного седла. Наклонившись, Коска поднял монету двумя пальцами, нетерпеливо смахнул налипший навоз и озарился яркой улыбкой, на которую был способен лишь он. Лицо его прямо излучало благодушие и доброту.

— Да… — донесся до ушей Темпла шепот генерала.

Балагур сорвал сумку с плеча мальчишки и рывком раскрыл ее. Негромкий звон как бы намекал на изрядное количество монет внутри.

Бум! Бум! Бум! Несколько наемников пинали двери трактира. Один отпрыгнул подальше, ругаясь на чем свет стоит и стаскивая грязный сапог с отбитых пальцев.

— Откуда эти деньги? — Коска присел на корточки.

— Мы ходили в набег… — пробормотал мятежник. — Все пошло наперекосяк…

С оглушительным треском дверь трактира сдалась, и победители радостной рекой потекли в проем.

— Наперекосяк?

— Нас вернулось всего лишь четверо. Потому у нас осталось две дюжины коней свободными. Мы решили их продать, и человек по имени Грега Кантлисс купил их у нас в Грейере.

— Кантлисс? — Ставни разлетелись в щепки, и через окно из трактира вылетел стул, приземлившись неподалеку от беседующих. Балагур нахмурился, глядя на зияющий проем, но Коска и бровью не повел, будто в мире остались только он, парень и монеты. — А кто такой этот Кантлисс? Бунтовщик?

— Нет. Он красиво одевается. А еще с ним был какой-то северянин с дикими глазами. За лошадей они заплатили этими монетами.

— А где он их взял?

— Он не сказал…

Коска приподнял рукав на безвольной руке мальчишки, открыв татуировку.

— Но он точно не из ваших, не бунтовщик?

Парень покачал головой.

— Этот ответ не осчастливит инквизитора Лорсена.

Коска едва заметно кивнул. Балагур взял мятежника за шею. Проклятая собака продолжала лаять. Гав, гав, гав… Темпл страстно желал, чтобы кто-нибудь заткнул ее. На противоположной стороне улицы трое кантиков избивали мужчину на глазах у двоих детей.

— Мы должны остановить их… — пробормотал он.

Но сил оставалось только на то, чтобы усесться прямо на обочине.

— Как? — Коска набрал полную горсть монет и перебирал их. — Я же генерал-капитан, а не Бог. Многие генералы прокололись в подобных обстоятельствах, но я-то излечился давным-давно, поверь мне. — Из соседнего дома вытащили за волосы голосящую женщину. — Парни разъярены. Это как наводнение — безопаснее дать потоку схлынуть, чем воздвигать плотину на его пути. Если они не найдут путь для выхода своего гнева, то могут обрушить его куда угодно. Даже на меня… — Коска кряхтел, пока Балагур помогал ему встать на ноги. — И вряд ли все это происходит из-за моей оплошности, не правда ли?

Голова Темпла готова была лопнуть. Он ощущал такую усталость, что едва мог пошевелиться.

— Из-за моей?

— Я знаю, ты хотел как лучше. — Огонь уже жадно облизывал карниз постоялого двора. — Но так обычно и бывает с благими намерениями. Надеюсь, из сегодняшних событий все извлекут урок. — Коска вытащил флягу и начал откручивать крышку. — Я потакаю тебе. Ты потакаешь… — Он хорошенько отхлебнул.

— Вы опять пьете?

— Ты слишком много суетишься. Глоток еще никому не повредил. — Опустошив флягу до последней капли, Коска бросил ее Балагуру, чтобы тот вновь ее наполнил. — Инквизитор Лорсен! Как я рад, что вы наконец-то к нам присоединились!

— Вы отвечаете за весь этот разгром! — воскликнул Лорсен, решительно осадив коня посреди улицы.

— И далеко не первый… — согласился Старик. — Я обречен вечно жить с этим позором.

— Мне кажется, шутки сейчас неуместны!

— Мой прежний командир, — усмехнулся Коска, — Сэзайн, однажды заметил, что нужно смеяться при каждом удобном случае, пока вы живы, а то потом не получится. На войне всякое случается. У меня есть ощущение, что вышла путаница с сигналами. Сколь тщательно вы ни планируете сражение, всегда возникают непредвиденные обстоятельства. — Будто иллюстрируя его тезис, вдоль улицы проскакал наемник-гурк, наряженный в расшитую ленточками куртку певца. — Но этот мальчик успел нам кое-что рассказать перед смертью. — На ладони Коски, затянутой в перчатку, блеснуло серебро. — Имперские монеты. Дал их бунтовщикам человек по имени…

— Грега Кантлисс, — вставил Балагур.

— Это произошло в как его… Грейере.

— Так говорите Империя снабжает бунтовщиков деньгами? — нахмурился Лорсен. — Наставник Пайк ясно сказал — избегать любых сложностей с Империей.

— Видите этот профиль? — Коска поднял монету повыше. — Император Остус Второй. Он умер приблизительно тысяча четыреста лет назад.

— Я не знал, что вы настолько увлекаетесь историей.

— Я увлекаюсь деньгами. Это старинные монеты. Возможно, бунтовщики раскопали могильник. Великих людей древности зачастую хоронили вместе с их богатством.

— Великие люди древности нас не касаются, — отрезал Лорсен. — Мы разыскиваем нынешних бунтовщиков.

Парочка наемников, уроженцев Союза, орали на человека, стоящего на коленях. Выясняли, где спрятал деньги. Один бил его доской от разбитой двери. По лицу допрашиваемого текла кровь. Его снова спросили. И снова ударили. И еще, и еще, и еще…

Суорбрек, биограф, наблюдал за избиением, зажав ладонью рот.

— Да что ж это… — шептал он сквозь пальцы.

— Как и все в этом мире, восстание требует денежных затрат, — пояснял Коска. — Еда, одежда, оружие. Фанатики нуждаются в этом точь-в-точь как остальные люди. Ну, чуть поменьше, если учесть служение высоким идеалам, которые питают их, и тем не менее. Пойдем по следу денег, выйдем на предводителей. Ведь все равно Грейер имеется в списке Наставника Пайка, так ведь? И вполне возможно, Кантлисс выведет нас на этого вашего… Котнуса.

— Контуса, — приободрился инквизитор.

— А кроме того, — Коска широким взмахом меча указал на мертвых бунтовщиков, едва не сбив при этом очки с носа Суорбрека. — Я как-то сомневаюсь, что мы сможем получить свидетельские показания у этих троих. Жизнь редко дает нам удобные пути. Обычно приходится прогибаться под обстоятельства.

— Замечательно! — с отвращением хрюкнул Лорсен. — Тогда последуем за деньгами. — Он развернул коня и приказал одному из экзекуторов: — Осмотри трупы, найди татуировки и, черт побери, найди мне хотя бы одного живого мятежника!

В трех домах ниже по улице человек забрался на крышу и ломал дымоход, пока его товарищи толклись у дверей.

Тем временем Коска обратился к Суорбреку:

— Я разделяю ваше отвращение ко всему происходящему, поверьте. Я непосредственно наблюдал сожжение некоторых из самых древних и красивых городов мира. О, если бы вы видели Оприл в огне, он освещал небо на мили! А это — вряд ли веха на жизненном пути.

Джубаир сложил несколько трупов в ряд и равнодушно отсекал им головы. Хрясь, хрясь, хрясь — падал его тяжелый меч. Двое из его людей разломали арку на въезде в город и острили концы деревяшек. Одну из них уже воткнули в землю — на ней красовалась голова Шила, странно надувшего губы.

— Да что же это… — снова шептал Суорбрек.

— Отрубленные головы, — пояснил Коска, — всегда пользуются успехом. Если использовать их вдумчиво и с художественным вкусом, могут повлиять на успех задуманного гораздо больше, чем те, что все еще на плечах. Прошу обратить внимание. А почему вы не записываете?

Из горящего дома выбралась старуха с перепачканным сажей лицом. Несколько наемников, собравшись в кружок, принялись толкать ее туда-сюда.

— Какое отребье, — с горечью пожаловался Лорсен одному из своих экзекуторов. — При надлежащем управлении эта земля могла бы стать процветающей. С надлежащим управлением, новейшими методами сельского хозяйства и лесоводства. В Миддерланде есть молотилка, оборудованная машиной, которая за день с одним человеком может сделать работу, на которую раньше дюжине крестьян требовалась неделя.

— А чем занимаются оставшиеся одиннадцать? — спросил Темпл, чувствуя, что его рот живет отдельной жизнью.

— Ищут другую работу, — прорычал экзекутор.

Позади него поднялась новая голова на палке. Обрамленная длинными волосами. Темпл не признал лица. Ограбленный дом теперь весело полыхал, выбрасывая языки пламени. В воздухе висело марево. Наемники отошли подальше от жара, позволив старухе уползти.

— Ищут другую работу, — пробормотал Темпл.

Коска толкнул Брачио локтем и прокричал в ухо капитану:

— Собирай своих людей! Мы едем на северо-восток в Грейер искать Грегу Кантлисса.

— Чтобы их успокоить, нужно время.

— Даю один час. А потом я прикажу сержанту Балагуру принести отставших по кусочкам. Дисциплина, Суорбрек, жизненно важна для армии!

Темпл закрыл глаза. Боже, какой смрад. Дым и кровь, ярость и дым. Хотелось пить. Он хотел попросить флягу у Суфина, но увидел его труп, лежащий в грязи в трех шагах. Целеустремленный человек должен делать твердый выбор и отвечать за последствия.

— Мы привели твою лошадь, — сказал Коска, как если бы это должно было восполнить хотя бы часть потерь дня сегодняшнего. — Хочешь знать мой совет? Оставь эти события за спиной как можно быстрее.

— Как мне забыть это?

— О, это слишком сложный вопрос. Вся хитрость заключается в том, чтобы научиться… — Коска осторожно отшагнул назад, поскольку мимо с криками пронесся стириец, волоча привязанный к седлу труп. — Отстраняться.

— Мне надо похоронить Суфина.

— Да, думаю, ты прав. Но поскорее. Пока еще день, и нам не стоит терять время. Джубаир! Закругляйся! — Старик пошел через улицу, размахивая мечом. — Сожги все, что еще может гореть, и собираемся! Мы идем на восток!

Когда Темпл обернулся, Балагур молча протянул ему лопату. Собака наконец-то прекратила лаять. Широкоплечий северянин, татуированный зверь откуда-то из-под Крины, насадил ее голову на копье, установив рядом с головами мятежников, и теперь тыкал пальцем, хихикая.

Взявши Суфина за руки, Темпл закинул его себе на плечо, а потом перегрузил на седло напуганной лошади. Нелегкая задача, но проще, чем он предполагал. При жизни Суфин казался крупнее из-за разговоров, движения, смеха. Покойником он почти ничего не весил.

— Ты в порядке? — Берми тронул его за плечо.

От его сочувствия Темплу захотелось плакать.

— Я не пострадал. А вот Суфина убили.

Вот вам и благодарность.

Два северянина разбили комод и дрались за найденную одежду, разбрасывая обрывки ткани по грязной улице. Татуированный наемник привязал палку ниже собачьей головы и старательно пристраивал на нее дорогую рубашку со щегольским жабо, при этом производя впечатление вдохновенного художника.

— Ты уверен, что в порядке? — крикнул Берми с середины замусоренной улицы.

— Лучше всех!

Темпл вывел коня за город, а потом сошел с дороги — две колеи в непролазной грязи. Подальше от лающих выкриков, от пожаров, от людей, неохотно собирающихся уезжать. Шум позади затихал, пока не сменился журчанием бегущей воды. Он шел по берегу вверх по течению, пока не обнаружил вполне подходящую полянку между двумя деревьями, чьи ветви нависали над рекой. Снял тело Суфина и уложил его лицом вверх.

— Прости, — сказал он, бросая лопату в воду, и забрался в седло.

Суфину теперь все равно, где он лежит и как. Если Бог есть, то он сейчас у него и, вполне возможно, выясняет, почему же в мире так дерьмово с правдой. Северо-восток, сказал Коска. Темпл повернул коня на запад, а потом ударил бока пятками и поскакал прочь, как можно дальше от жирного занавеса дыма, вздымающегося над руинами Эверстока.

Подальше от Роты Щедрой Руки. Подальше от Димбика, от Брачио, от Джубаира. Подальше от инквизитора Лорсена и его праведной миссии.

Никакой цели он не преследовал. Куда угодно, лишь бы не с Никомо Коской.

Новая жизнь

— Вот это и есть Братство! — провозгласил Свит, упираясь пальцами в переднюю луку.

Фургоны растянулись почти на милю вдоль речной долины. Тридцать или даже больше, покрытые грязной парусиной или, напротив, раскрашенные в кричащие цвета — ярко-оранжевые и пурпурные пятна резко бросались в глаза на фоне запыленной бурой местности. Точечки пеших поселенцев рядом, всадники впереди. В хвосте плелись животные — лошади, запасные волы, довольно большое стадо коров, а прямо за ними следовало разрастающееся облако пыли, которую ветерок уносил в небесную синеву, чтобы возвестить всему миру о появлении Братства.

— Вы только посмотрите! — Лиф выслал коня вперед и привстал на стременах с широкой улыбкой на лице. — Вы видите?!

Шай раньше не замечала, чтобы он улыбался. Веселый, он стал выглядеть моложе. Скорее, мальчик, чем мужчина. Помимо воли ее губы тоже растянулись.

— Да вижу я, — отозвалась она.

— Целый город на колесах!

— И правда, это настоящий срез общества, — пояснил Свит, устраивая старую задницу в седле. — Кто-то честный, а кто-то ушлый. Есть богатые, а есть бедняки. Некоторые умные, а некоторые очень даже наоборот. Отряд первопроходцев. Имеются и пастухи, и земледельцы. Немного торговцев. Полный набор для новой жизни там, за горизонтом. У нас даже есть Первый Маг.

— Что? — обернулся Лэмб.

— Известный актер. Иосиф Лестек. Вроде бы его Байаз очаровывал толпы в Адуе. — Свит скрипуче хихикнул. — Где-то сотню проклятых лет назад. Он надеется, как я слышал, принести театральное искусство в Дальнюю Страну, но, между вами, мной и половиной Союза говоря, его мастерство находится на спаде.

— Байаз уже неубедительный, да?

— У него даже Иосиф Лестек получается неубедительно. — Свит пожал плечами. — Но что я понимаю в лицедействе?

— Ну, твой Даб Свит более чем убедителен.

— Поехали туда! — воскликнул Лиф. — Посмотрим поближе!

Поближе к обозу романтика развеялась. Но не так ли бывает в любом деле? Живые тела людей и животных производили огромное количество отходов, и вряд ли нашелся бы желающий нюхать их без веской на то причины. Другие, гораздо менее обаятельные животные — по большей части, собаки и мухи, хотя и вши, конечно, тоже — не слишком бросались в глаза, но, как только вы оказывались поблизости, набрасывались с удвоенными усилиями. Шай задалась вопросом — не было ли Братство отважной, но безрассудной попыткой привнести худшие из пороков городского образа жизни в неиспорченную дикую местность.

Должно быть, ощущая то же самое, несколько старейшин Братства отъехали от остальных шагов на пятьдесят, предварительно захватив немного выпивки, и, прокладывая курс, ломали головы над широкой картой.

— Бросьте эти потуги, пока не покалечились! — воскликнул Свит, приближаясь. — Я вернулся, а вы сейчас на три долины южнее нужного направления.

— Всего лишь на три? Это лучше, чем я смел надеяться! — подошел к ним высокий жилистый кантик с лысым, как коленка, черепом совершенной формы, осторожно поглядывая на Шай, Лэмба и Лифа. — Перед нами новые друзья?

— Это — Лэмб, его дочь — Шай. — Она не потрудилась поправить его за мелкую неточность. — Имя этого парня, должен признаться, в настоящее время выветрилось из моей головы…

— Лиф.

— Точно! А перед вами мой работодатель, — Свит произнес это слово так, будто само его существование вызывало судороги вследствие несвободы. — Нераскаявшийся разбойник по имени Абрам Маджуд.

— Счастлив познакомиться, — Маджуд продемонстрировал неизбывную радость и золотой зуб, кланяясь каждому по очереди. — И уверяю вас, я раскаиваюсь ежедневно с той поры, как сколотил Братство. — Его темные глаза устремились вдаль, как бы оглядываясь на пройденные мили. — Там, в Келне, вместе с моим партнером Карнсбиком. Жесткий человек, но мудрый. Он, между прочим, изобрел перевозную кузню. Я везу ее в Криз, чтобы основать там прибыльное дело по металлообработке. А можно еще застолбить в горах какой-нибудь участок и добывать руду.

— Золотую? — поинтересовалась Шай.

— Железную или медную, — Маджуд понизил голос и наклонился поближе. — По моему скромному убеждению, только дураки верят, что можно разбогатеть, добывая золото. Вы трое хотите присоединиться к нашему Братству?

— Именно, — ответила Шай. — У нас в Кризе есть кое-какие дела.

— Весьма рад! Стоимость проезда составит…

— Лэмб — весьма серьезный боец, — встрял Свит.

Маджуд помолчал немного, кривя губы.

— Не обижайтесь, но он выглядит слегка… староватым.

— Не берусь это оспорить, — сказал северянин.

— Я сам тоскую по былой поре расцвета, — добавил Свит. — Ты тоже не ребенок, раз уж речь зашла об этом. Если ты ищешь молодежь, то вот этот парень тебе подходит.

Лиф, похоже, еще меньше впечатлил Маджуда.

— Я ищу золотую середину.

— Ладно! — фыркнул разведчик. — Но здесь ты ее не найдешь! У нас не хватает настоящих бойцов. С духолюдами, помешанными на крови, не время перебирать. Поверь мне, старина Санджид не станет с тобой торговаться. Или Лэмб с нами, или я тоже ухожу. Можешь тогда искать дорогу сам, пока твои фургоны не рассыплются от старости.

Маджуд вперился в Лэмба, северянин ответил твердым взглядом. Казалось, смущение он оставил в Сквордиле. Через несколько мгновений кантик увидел то, что хотел.

— Мастер Лэмб едет бесплатно. Плата за проезд оставшихся двоих…

Свит почесал затылок.

— Я заключил сделку с Шай. Все трое едут бесплатно.

— Похоже, она торгуется лучше, чем ты. — В глазах Маджуда промелькнуло что-то похожее на уважение.

— Я же разведчик, а не лавочник.

— Вполне возможно. Но тогда следует оставить право заключать сделки тем, кто умеет.

— Но судя по всему, я торгуюсь лучше, чем ты прокладываешь путь.

— Понятия не имею, как я все объясню своему партнеру Карнсбику. — Он отошел, грозя пальцем. — Карнсбик — не тот человек, чтобы шутить с расходами!

— Дьявольщина, — прошипел Свит. — Нет, вы слышали подобную чушь? Можно подумать, мы отправляемся на прогулку с девицами.

— Похоже, так оно и есть, — заметила Шай.

Мимо прогрохотал один из самых разукрашенных фургонов — ярко-алый с позолоченными креплениями. На козлах сидели две женщины. Одна, одетая, как самая настоящая шлюха, придерживала рукой шляпу. На ее чересчур размалеванном лице застыла, будто приклеенная, улыбка, символизируя, по всей видимости, доступность за соответствующую плату, несмотря на походные условия. Наряд второй больше подходил для путешествия, да и с вожжами она управлялась, как опытный возчик. Между ними сидел мужчина в куртке, которая вызывающей расцветкой не уступала фургону, бородатый и суровый. Шай решила для себя, что это — сутенер. Во всяком случае, вид у него был самый что ни на есть сутенерский. Она наклонилась и сплюнула через щель между зубами.

Сама мысль о том, чтобы заниматься любовью в трясущемся фургоне, наполовину наполненном грохочущими кастрюлями и всяким прочим барахлом, гасила огонь страсти в Шай. Хотя эти угольки горели так давно, что не оставалось сомнений — они истлели. Тяжелая работа на ферме с двумя детьми и двумя стариками убивает любую романтику.

Свит поклонился женщинам, прикоснулся к краю шляпы и шепотом заметил:

— Дьявольщина, это совсем не то, что я предполагал. Женщины, наряды, плуги и передвижные кузницы, а кто знает, что за ужас появится в следующий раз? А ведь я помню время, когда здесь ничего подобного не было — только небо и земля, звери и духолюды и ширь необжитых мест, где можно дышать полной грудью. Мне случалось проводить по двенадцать месяцев в обществе одного лишь коня.

— Никогда в жизни не ощущала такую вину перед своей лошадью, — Шай снова сплюнула. — Вы как хотите, а я прогуляюсь вокруг лагеря, поприветствую Братство. Заодно узнаю, не слышал ли кто про похищенных детей.

— Или про Грегу Кантлисса, — Лэмб сердито нахмурился, произнося это имя.

— Ладно, — согласился Свит. — Только поосторожнее там, слышишь?

— Я могу о себе позаботиться.

Потасканное лицо старого разведчика сморщилось от смеха.

— Вообще-то я переживал за остальных.

Ближайший фургон принадлежал человеку по имени Джентили, древнему стирийцу, который путешествовал с четырьмя кузенами, называя их мальчиками, хотя на вид он казались ненамного моложе его, но это было единственным, что было между ними общего. Джентили упрямо мечтал выкопать новую жизнь в горах, показывая себя неизлечимым мечтателем — ведь он с трудом держался на ногах на ровном месте, не говоря уже о ледяных потоках, доходящих до груди. Он ничего не слышал об украденных детях. Шай подозревала, что он и ее вопрос-то не расслышал. На прощание он предложил ей войти в новую жизнь рука об руку с ним на правах пятой жены. Она вежливо отказалась.

Лорд Ингелстед переживал, по всей видимости, полосу невезения. Когда он произнес это слово, леди Ингелстед — женщина, не рожденная для невезения, но решительно настроенная расправиться с ним, невзирая ни на что, — хмуро глянула на него, как если бы ощутила внезапно, что столкнулась в жизни еще с одним невезением, а именно: с замужеством. На взгляд Шай, причиной его невезения стали азартные игры и долги, но, поскольку ее собственный жизненный путь не отличался праведностью, она воздержалась от осуждения и предоставила лорда его невезению. О разбойниках, похищающих детей, как, впрочем, и об очень многом, он тоже был не осведомлен. На прощание пригласил Шай и Лэмба перекинуться в картишки нынче вечером. Пообещал игру с маленькими ставками, хотя, по опыту Шай, с этого обычно и начиналось, и для того, чтобы умножить число неприятностей, ставкам совершенно не обязательно сильно уж расти. Она вежливо отказалась, намекнув при этом, что человек, испытавший столько невезения в жизни, не должен стремиться приумножать его. Он воспринял совет с просветленным лицом и тут же пригласил поиграть Джентили и его мальчиков. Леди Ингелстед выглядела так, будто готовилась загрызть насмерть всех этих бездельников, как только они приблизятся на расстояние вытянутой руки.

Следующим оказался, пожалуй, самый большой в Братстве фургон с застекленным окошком и надписью «Знаменитый Иосиф Лестек» на облупившейся фиолетовой краске. По мнению Шай, если человек достаточно известен, то ему нет необходимости писать свое имя на стенке фургона, но поскольку ее собственная известность ограничивалась приказами об аресте, то она не стала высказывать мысли вслух.

Лохматый парень держал в руках вожжи, а великий актер восседал рядом с ним — старый, изможденный и какой-то блеклый, закутанный в поношенное одеяло духолюдов. Внимание подъехавших Шай и Лэмба придало новые силы его хвастовству.

— Я… Иосиф Лестек. — Поразительно, но из сморщенного дельца раздался голос властителя душ, богатый, глубокий и густой, как сливовый соус. — Осмелюсь заметить, что имя это широко известно.

— К сожалению, — сказал Лэмб. — Нам не слишком часто доводилось побывать в театре.

— Что занесло вас в Дальнюю Страну? — спросила Шай.

— Болезнь вынудила меня оставить подмостки во Дворце Драмы Адуи. Труппа, конечно, сокрушалась, что утратила великого актера. Да, весьма сокрушалась. Но теперь я полностью восстановился.

— Радостное известие.

Шай опасалась даже представить больного Иосифа, ведь он и сейчас напоминал ходячий труп, поднятый посредством колдовства.

— Я должен отправиться в Криз, чтобы взять на себя руководство культурным возрождением!

— Культурным? — Шай приподняла край шляпы, чтобы взглянуть на расстилающуюся впереди пустошь — серая трава, чахлый кустарник и опаленные солнцем бока бурых валунов, никаких признаков жизни за исключением нескольких ястребов, которые, в надежде на поживу, кружили в вышине. — Там?

— Даже самые черствые сердца жаждут чего-то возвышенного.

— Приму ваши слова на веру, — сказал Лэмб.

Лестек улыбался краснеющему небокраю, прижав к груди бледную, почти прозрачную ладонь. Он производил впечатление человека, которому для разговора не нужны собеседники.

— Мое самое лучшее представление еще впереди, я это точно знаю.

— Будем ждать с нетерпением, — проворчала Шай, разворачивая коня.

Кучка, состоявшая приблизительно из дюжины сулджиков, наблюдала за торговлей, которая происходила у полуистлевшего фургона. Они не говорили на всеобщем, а Шай с трудом могла понять хотя бы несколько слов на сулджикском. Поэтому они раскланялись и разошлись, загадочные друг для друга.

Гуркский священник Ашджид стремился стать первым, кто принесет слово Пророка на запад, в Криз. Ну, или на самом деле вторым, поскольку миссионер по имени Октаади сломался после трех месяцев пребывания там и был зарезан и освежеван духолюдами, когда возвращался домой. Ашджид серьезно взялся за распространение слова Божьего в Братстве и устраивал ежедневные проповеди, хотя новообращенным обзавелся пока одним — придурошным разносчиком чистой воды. У священнослужителя не нашлось никаких сведений о мире, выходящем за пределы Писания, но он попросил Божьего благословения на их поиски, и Шай искренне поблагодарила. Благословения лучше, чем проклятия, поэтому, возможно, когда-то на вспаханном ими поле взойдут ростки успеха.

Священник представил им сурового типа, хозяина исправного и чистого фургона, по имени Савиан. Он выглядел как человек, с которым лучше не шутить. Равно как и меч у него на боку, побывавший во многих переделках. А лицо с седой щетиной и прищуренные из-под шляпы глаза явно видели их еще больше.

— Я — Шай Соут, а это — Лэмб. — Савиан просто кивнул в ответ, принимая на веру слова, но не показывая никакого к ним отношения. — Я ищу брата и сестру. Им шесть и девять лет. — На этот раз он даже не кивнул, молчаливый ублюдок, без сомнения. — Их похитил человек по имени Грега Кантлисс.

— Не могу вам помочь, — ответил он с легким следом имперского выговора.

Все это время Савиан смотрел на нее, не отрываясь, будто оценивал, но не впечатлился и перевел взгляд на Лэмба. Оценил и тоже не пришел в восторг. Потом прижал кулак ко рту и надолго, хрипло раскашлялся.

— Звучит кашель не очень… — проговорила Шай.

— А он когда-то бывает хорошим?

Шай заметила арбалет, висевший на крючке у него под рукой. Незаряженный, но взведенный. Спусковой механизм зажат клинышком.

— Вы готовитесь к бою?

— Надеюсь, что не придется. — Хотя снаряжение красноречиво свидетельствовало, что надежды его редко сбывались.

— Только дурак надеется на бой, да?

— К сожалению, один или два всегда нас подстерегают поблизости.

— К сожалению, это правда, — фыркнул Лэмб.

— Чем думаете заниматься в Дальней Стране? — поинтересовалась Шай, рассчитывая хоть как-то расшевелить эту личность-деревяшку.

— Это мое дело… — Он снова закашлялся. Даже открывая рот, он почти не шевелился. Шай задумалась, а есть ли мышцы у него на лице?

— Мы могли бы попробовать работу старателей, — высунулась из фургона женщина.

Худая и мускулистая, с коротко подстриженными волосами и синими глазами, которые многое повидали.

— Я — Корлин.

— Моя племянница, — пояснил Савиан, но при этом они обменялись заговорщицкими взглядами, и Шай не могла понять, в чем дело.

— Старателей? — переспросила она, сдвигая шляпу на затылок. — Не так много женщин-старателей я знала.

— Хотите сказать, что женщина не может то же, что и мужчина? — спросила Корлин.

— Возможно, если она достаточна тупа и пытается попробовать, — приподняла бровь Шай.

— По-моему, ни один пол не может претендовать на излишнюю гордыню.

— По-моему, тоже, — ответила Шай, шепотом добавив: — Знала бы я, мать его так, что это значит… — И добавила, раскланиваясь и высылая вперед коня: — Увидимся еще в дороге.

Ни Корлин, ни ее дядя не ответили, но провожали их тяжелыми взглядами, будто состязались между собой, кто жестче.

— Подозрительные эти двое, — сказала она Лэмбу. — Не видела у них никакого старательского инструмента.

— Может, они хотят купить его в Кризе?

— И заплатить впятеро? Ты видел их глаза? Не думаю, что они часто давали себя обжулить.

— Ты прямо все насквозь видишь.

— Я пытаюсь разузнать побольше на тот случай, если со мной начнут играть в какие-то игры. Ты не думаешь, что они могут помешать?

— Я думаю, лучше относиться к людям так, как ты хочешь, чтобы они относились к тебе. И оставить за ними немного свободы. Мы все можем кому-то помешать тем или иным образом. У половины этой толпы наверняка есть в запасе грустная история. Иначе зачем тащиться к черту на рога через пустошь в подобном обществе?

Рейналь Бакхорм только и мог говорить о надеждах, хотя заикался при этом. Ему принадлежала половина коров в Братстве, на него работали несколько пастухов, и он пятый раз направлялся в Криз, где, по его же словам, всегда есть спрос на мясо. Но теперь захватил с собой жену и детей, намереваясь осесть. Посчитать его отпрысков было трудно, но казалось, что их очень много. Бакхорм спрашивал Лэмба, видел ли тот траву в Дальней Стране? Лучшая, черт побери, трава в Земном Круге! А вода? Тоже! Они стоили того, чтобы преодолеть непогоду, духолюдов и убийственное расстояние. Когда Шай упомянула о Греге Кантлиссе, он покачал головой и сказал, что не подумал бы, как низко может пасть это отребье. Его жена, Лулайн Бакхорм, обладательница широчайшей улыбки, но такого крошечного тела, что не верилось, как она могла произвести на свет весь этот выводок, тоже покачала головой и сказала, что ужаснее известия она никогда не слышала, что она очень сожалеет и не могла ли она что-либо сделать для Шай, ну или хотя бы обнять, вот если бы не рослая лошадь… А потом вручила маленький пирожок и посоветовала поговорить с Хеджесом.

Хеджесом оказался скользкий тип на замученном муле с небольшим запасом инструментов и неприятной привычкой разговаривать, наклонив голову. Он никогда не слыхал о Греге Кантлиссе, зато показал искалеченную ногу и рассказал, что увечье он получил в сражении при Осрунге. Шай не поверила его истории, но мать советовала стараться разглядеть в людях лучшие черты. Хороший совет, пускай сама она не торопилась им пользоваться. Закончилось тем, что Шай угостила его пирожком Лулайн Бакхорм, а Хеджес посмотрел ей в глаза и сказал:

— А ты ничего…

— Не дай подаркам себя одурачить, — ответила она.

Когда они поехали дальше, хромой все еще стоял, глядя на пирожок в руке, будто он значил так много для него, что жалко было есть.

Шай объехала все Братство, пока не охрипла, задавая вопросы, а уши не разболелись выслушивать ответы и жалобы. Она поняла, что Братство — хорошее название для этого сборища, незлобливого и дружелюбного по большей части. Зеленые новички, странные и порой недалекие, но все они твердо верили в лучшее завтра. Даже Шай, ожесточенная заботами, усталостью, непогодой, переживаниями о судьбе Ро и Пита, размышлениями о прошлом Лэмба, это ощутила. Свежий ветер на щеке и свежие надежды на будущее звучали в ее ушах, и она с удивлением обнаружила глуповатую улыбку на собственных губах, когда пробиралась между фургонами, кивала людям, хлопала по спине новых знакомых. Когда Шай вспомнила, почему здесь, то стерла улыбку, но она вернулась, как голуби на свежезасеянное поле.

А вскоре она перестала бороться с улыбкой. Птицы расклевывают ваш урожай, а от веселья какой вред? Поэтому Шай позволила усмешке остаться. И чувствовала себя весьма неплохо.

— Много сочувствия, — сказала она, поговорив почти с каждым к тому времени, как солнце опустилось в позолоченную равнину и зажглись первые факелы, освещая путь Братству, которое преодолевало последнюю милю перед ночевкой. — Много сочувствия, но никакой помощи.

— Думаю, сочувствие — это уже что-то, — ответил Лэмб.

Она ждала продолжения, но он замолчал, сгорбившись в седле и покачиваясь в такт неторопливым шагам коня.

— Они кажутся неплохими в большинстве. — Она болтала лишь для того, чтобы заполнить пустоту в душе, а потому злилась на саму себя. — Не знаю, что они будут делать, если появятся духолюды и все пойдет наперекосяк, но они неплохие.

— Думаю, никогда не получится предугадать, как поведут себя люди, если дела пойдут скверно.

— Вот тут ты чертовски прав, — глянула она на Лэмба.

На мгновение он поднял глаза, а потом снова виновато отвел взгляд. Шай едва успела открыть рот, как мощный голос Свита раскатился в сумерках, возвещая остановку после долгого дня.

Перекати-поле

Темпл крутанулся в седле, сердце бешено колотилось. Он видел только лунный свет, пробивающийся сквозь густые ветви. Да и то еле-еле. Тьма хоть глаз выколи. Возможно, он услышал шорох побегов под ветром, или пробиравшегося по своим делам безобидного кролика, или убийцу-духолюда — дикаря, измазанного кровью невинных жертв. Говорили, что они любят сдирать кожу с лиц пленников и носить вместо шляпы.

Под пронизывающим порывом холодного ветра, зашатавшего сосны, Темпл сгорбился. Рота Щедрой Руки держала его в мерзких объятиях так долго, что он привык чувствовать себя в безопасности, полной и всеобъемлющей, которую она обеспечивала. И теперь остро ощущал потерю. В этой жизни есть много вещей, которые вы не цените, пока не потеряете по глупости. Например, добротный плащ. Или хотя бы маленький нож. Или немного отъявленных убийц во главе с любезным мерзавцем, страдающим от старческих недугов.

В первый день он торопился и боялся лишь того, что его поймают. Промозглым утром второго дня начал переживать, что вдруг не найдут. На третий день он очень расстроился, сообразив, что они, по всей видимости, и не пытались его преследовать. Побег из Роты без цели и без припасов через нехоженые пустоши все меньше и меньше походил на легкий путь куда бы то ни было.

За тридцать лет не слишком счастливой жизни Темпл сменил множество ролей. Был попрошайкой, вором, учеником священника, неудачливым лекарем, неумелым мясником, косоруким плотником, очень недолго пробыл любящим мужем и безумно любящим отцом, сразу после этого — несчастным горемыкой и беспробудным пьяницей, самонадеянным мошенником и, наконец, узником Инквизиции. Потом осведомителем инквизиторов, переводчиком, счетоводом и законником. Побывал на стороне всех, каких только можно, компаний, за исключением правых. Участвовал как сообщник в убийствах, а последний раз, но весьма неудачно, сумел побыть праведником. Только скитальца и перекати-поле в списке еще не было.

Он даже не удосужился прихватить с собой кремень и огниво. А если бы и прихватил, то не обладал должными навыками, чтобы развести костер. И все равно еды, которую можно было бы приготовить, у него не было. Он потерялся во всех смыслах этого слова. Очень быстро он угодил в когтистые лапы голода, холода и страха, которые теперь беспокоили гораздо больше, чем когда-либо укоры совести. Наверное, побег следовало продумать тщательнее, но побег и раздумья не смешивались, как масло и вода. Он винил Коску. Винил Лорсена. Винил Джубаира, Шила и Суфина. Винил каждого ублюдка из тех, что сумел вспомнить, за исключением самого главного — того, который мерз и голодал в седле, все больше теряясь с каждым мигом.

— Дерьмо! — рявкнул он в пустоту.

Его надежная лошадь дернула ушами и пошла. Она сделалась равнодушно спокойной к его вспышкам ярости. Темпл глянул на кривые ветки, на луну, чей свет пробивался через полосы стремительных облаков.

— Боже, — пробормотал Темпл, слишком отчаявшись, чтобы задумываться, насколько по-дурацки выглядит. — Ты меня слышишь? — Никто, конечно, не ответил. Бог не отвечал таким, как он. — Я знаю, что не был достойнейшим. И даже не был особенно хорошим… — Он вздрогнул. Как только ты соглашаешься с Его существованием, пропадает всякий смысл юлить и скрывать правду. — Ну, ладно, я весьма плохой, но… Но я ведь далеко не худший. — Беззастенчивое хвастовство. Но из этого можно было бы сделать неизбитую надпись на могильном камне. Если не считать, что некому будет ее вырезать, когда он умрет здесь в пустошах и истлеет непогребенный. — Уверен, что могу исправиться, но только в том случае, если ты снизойдешь и дашь мне… еще одну попытку. — Наглость и еще раз наглость. — Всего лишь одну…

Никакого ответа. Лишь еще один порыв ветра, заставивший шелестеть листву. Если Бог есть, то он — весьма необщительный подонок, а если нет…

И вдруг Темпл уловил слабый рыжеватый отблеск между деревьями.

Огонь! Радость всколыхнулась в его душе!

Но тут же осторожность взяла верх.

Чей это костер? Дикарей, которые стоят всего лишь на одну ступеньку выше животных и собирают отрезанные уши врагов?

Затем он уловил запах жареного мяса, и живот издал долгое и грозное урчание. Такое громкое, что Темпл испугался, что его услышат. В молодости он так часто голодал, что считал себя большим докой по части терпения, но, как и во всем прочем, в борьбе с голодом надо упражняться, иначе теряешь мастерство.

Мягко натянув повод, он остановил коня, как можно тише соскользнул с седла и привязал животное к ветке. Пригибаясь, пробрался через кустарник и переплетение теней от корявых веток, шепотом ругаясь, когда цеплялся одеждой и обувью за колючки.

Костер горел посреди маленькой поляны, на огне жарился насаженный на прут какой-то мелкий зверек. Темпл с трудом подавил желание впиться в него зубами. Между костром и потертым седлом расстелено одеяло. К дереву прислонен круглый щит с металлической оковкой, которая вкупе с деревянной основой носила следы частого употребления. Рядом — топор с тяжелым, зазубренным лезвием. Не надо быть знатоком оружия, чтобы догадаться с первого взгляда — он создан рубить людей, а не деревья.

Ночевка одиночки, но воровать у него ужин — идея очень вредная для здоровья.

Темпл отвел взгляд от мяса, собираясь отступить. Рот наполняла слюна, а желудок сводили болезненные спазмы. Возможная смерть от топора не слишком обнадеживает в любое время, но голодная смерть маячила гораздо явственнее. Он медленно выпрямился, намереваясь уйти…

— Хорошая ночка, — выдохнул голос с северным произношением прямо в ухо Темпла.

Он замер, волоски на шее встали дыбом.

— Немного ветрено, — удалось с трудом выдавить из пересохшего горла.

— Бывало и похуже. — Холодное острие уперлось в спину Темпла. — Покажи свое оружие, но медленно, как улитка зимой.

— У меня… нет оружия.

— Что? — после удивленного молчания переспросил незнакомец.

— У меня был нож, но… — Темпл отдал его костлявому фермеру, чтобы тот зарезал его друга. — Я его потерял.

— В великой пустоши и без клинка? — Будто это так же странно, как быть без носа. Темпл пискнул по-девчачьему, когда широкая ладонь проскользнула под его рукой и принялась ощупывать. — И правда, нет. Если ты только не прячешь нож в заднице. — Неприятное предположение. — Я не буду там искать. — А вот это уже радует. — Ты безумец?

— Я — стряпчий.

— Одно другому не мешает.

— Ну… возможно.

Снова молчание.

— Ты законник Коски?

— Был.

— Ха!

Острие убралось, оставив на коже болезненную точку. Очевидно, некие гадости, даже покинув тебя, способны оставить напоминание о себе, если пробыл с ними достаточно долго.

Человек прошел мимо Темпла. Здоровенная, черная, косматая фигура. Широкий нож поблескивал в кулаке. Сняв меч с пояса, он бросил его на одеяло, уселся рядом, скрестив ноги. Красные и желтые язычки пламени отражались от металлического глаза.

— Порой жизнь водит нас странными путями, не находишь?

— Кол Трясучка, — пробормотал Темпл, не зная — радоваться или печалиться.

Северянин потянулся и двумя пальцами прокрутил вертел. Жир капнул в огонь.

— Голодный?

— Это вопрос… — Темпл облизнулся. — Или приглашение?

— Тут больше, чем я могу съесть. Ты бы привел лошадь, пока она не сбежала. Да, шагай осторожно, — Трясучка кивнул в сторону леса. — Там овраг футов двадцать в глубину и быстрый ручей на дне.

Темпл привел лошадь, стреножил, расседлал и, оставив на спине сырой потник, отпустил искать пропитание. Грустное наблюдение, но голодный человек обычно не склонен заботиться о кормежке для других. Трясучка обрезал мясо с костей и ел с жестяной тарелки, накалывая ножом. Еще куски лежали на кусках коры по другую сторону от костра. Темпл упал перед ними на колени, как пред священным алтарем.

— Огромное спасибо… — Начав жевать, он закрыл глаза от удовольствия, наслаждаясь вкусом. — А я уже было думал, что умру здесь…

— А кто сказал, что ты не умрешь?

Поперхнувшись, Темпл мучительно закашлялся, а потом спросил, только чтобы нарушить томительную тишину:

— Ты здесь один?

— Я понял, что приношу несчастья спутникам.

— И не боишься духолюдов?

Северянин покачал головой.

— Я слышал, они перебили уйму народа в Дальней Стране.

— Когда придут убивать меня, услышу. — Трясучка отбросил тарелку и прилег, опираясь на один локоть. Изуродованное лицо скрывалось в темноте. — Человек может непрестанно обсираться, ожидая неприятностей, а смысл?

И правда…

— Ты все еще охотишься на девятипалого.

— Он убил моего брата.

— Мне жаль.

— А мне нет. Мой братец был редкостным дерьмом. Но родня есть родня.

— Не знаю… — Родственники Темпла редко задерживались в его жизни. Мать умерла, жена умерла, дочь умерла. — Я могу назвать родней разве что… — он хотел назвать имя Суфина, но понял, что тот тоже мертв, — Никомо Коску.

— По моему опыту, не самый безопасный человек, — проворчал Трясучка, сдерживая смех. — Лучше не иметь его за спиной.

— А откуда опыт?

— Нас обоих наняли, чтобы пришить кое-кого. В Стирии, лет десять назад, а то и больше. Балагура тоже. Ну, и еще нескольких. Палача. Отравителя.

— Если судить по именам — довольно веселая компания.

— Я не такой весельчак, каким кажусь. Дела пошли… — Трясучка осторожно потрогал шрам под металлическим глазом, — слегка наперекосяк.

— Дела идут наперекосяк почти всегда, если вмешивается Коска.

— Так случается даже без его участия.

— Но с ним чаще, — пробормотал Темпл, глядя в огонь. — Он и раньше особо ничем не заморачивался, а сейчас вообще плюет на все. Он стал хуже.

— Так бывает со всеми людьми.

— Нет, не со всеми.

— А! — Трясучка оскалился. — Ты один из тех мечтателей, о которых я слышал.

— Нет-нет, не из них. Я всегда стараюсь отыскать легкий путь.

— Весьма мудро. Я считаю, что, если ты надеешься на что-то, всегда получится наоборот. — Северянин неторопливо крутил кольцо на мизинце, камень вспыхивал алым, словно кровь. — Я тоже когда-то мечтал стать лучше, чем был.

— И что произошло?

Трясучка вытянулся рядом с костром, подложив под голову седло и закутавшись в одеяло.

— Я пробудился.

Темпл открыл глаза при первом прикосновении неясного серовато-голубого рассвета. И земля была холодной и твердой, и одеяло коротким и воняло конским потом, и ужин слишком скудным, но все же впервые за долгое время он выспался по-настоящему. Щебетали птицы, ветер шелестел листвой, из-за деревьев доносилось журчание стремительного ручья.

Побег из Роты ни с того ни с сего показался решительным по замыслу и смелым по исполнению. Темпл поуютнее свернулся под одеялом. Если Бог есть, то он все-таки милосердный парень, как Кадия…

Меч Трясучки и щит исчезли, а рядом с его одеялом сидел на корточках незнакомый человек.

Голый по пояс, под бледной кожей прорисовывались жгуты мышц. Ноги прикрывало грязное женское платье, разрезанное посредине и прошитое бечевкой так, чтобы получились широкие штаны. Половина головы выбрита, а рыжие волосы на второй смазаны жиром и скручены в подобие шипов. В одной из свободно свисающих рук он держал топорик, а во второй — блестящий нож.

Вот и духолюды…

Не мигая, он глядел поверх потухшего костра пристальным взглядом синих глаз. Темпл ответил столь же пристальным взглядом и вдруг понял, что неосознанно натянул двумя руками пропахшее конем одеяло до подбородка.

Еще два человека бесшумно скользнули из леса. Первый нацепил на голову некое подобие шлема, хотя, по всей видимости, не для защиты от земного оружия. Просвечивающееся сооружение из веток с прикрепленными по углам перьями держалось при помощи воротника из старого ремня. Щеки второго исполосовали самодельные шрамы. При иных обстоятельствах — ну, к примеру, на карнавале у стирийцев — они могли бы вызвать веселье и смех. Здесь же, в неисследованных глубинах Дальней Страны в одном-единственном зрителе радость не всколыхнулась.

— Нойа!

Четвертый духолюд возник словно из ниоткуда. По возрасту ближе к юноше, чем к зрелому мужчине. Песочно-желтые волосы, бледная кожа и полоски коричневой краски под глазами. Ну, Темпл, во всяком случае, надеялся, что это краска. Кости какого-то мелкого зверька, нашитые спереди на рубаху из мешковины, постукивали, когда он приплясывал, переступая с одной ноги на другую, широко улыбаясь при этом.

— Нойа! — сказал он Темплу.

Тот очень медленно встал, приветливо улыбаясь юноше и остальным. Продолжать улыбаться, и, глядишь, все обойдется миром.

— Нойа? — спросил он наугад.

Парень ударил его по голове.

Темпл упал, скорее, от неожиданности, чем от силы удара. Ну, или пытался убедить себя в этом. Неожиданность и звериное чутье, которое подсказало, что, оставаясь на ногах, ничего не выиграешь. Мир понесся по кругу. В волосах что-то зашевелилось. Прикоснувшись к черепу, Темпл ощутил под пальцами кровь.

И только тогда он заметил в кулаке у юнца камень. Острый обломок покрывали синие кольца. А теперь и кровь Темпла.

— Нойа! — закричал духолюд, поманив Темпла.

Но у бывшего стряпчего не возникло желания встать.

— Постой! — сказал он для начала на всеобщем.

Духолюд шлепнул его ладонью.

— Постой! — повторил он на стирийском.

Парень ударил еще раз.

— У меня нет ничего… — на этот раз речь кантиков.

Удар камнем в щеку повалил его на бок.

Темпл потряс головой, будто пьяный. В ушах звенело.

Он вцепился в первое, что попалось под руку, возможно, ногу юнца, и поднялся на колени. Его колени или колени духолюда? Не важно… Чьи-то колени.

Во рту ощущался привкус крови. Щека горела. Нет, не болела, а, скорее, онемела.

Юноша что-то сказал остальным, размахивая руками, словно просил одобрения.

Тот, что был с шипами на голове, серьезно кивнул и открыл рот для ответа, но тут его голова отлетела.

Стоявший рядом с ним повернулся, но замешкался из-за украшавших голову палок. Меч Трясучки отрубил ему руку чуть выше локтя и глубоко вонзился в грудь. Кровь хлынула ручьем. Не издав ни звука, духолюд повалился навзничь, увлекая за собой застрявший в ребрах меч.

Дикарь со шрамами на лице прыгнул на Трясучку, размахивая кулаками, схватился за щит. Они топтались по поляне, разбрасывая ногами тлеющие угли костра.

Все это произошло за считаные мгновения — вдох или два. А потом юнец снова ударил Темпла по голове. Нечестно до смешного… Будто главного врага. Праведное возмущение подняло Темпла с земли. Трясучка поставил духолюда со шрамами на щеках на колени и долбил по голове окрайком щита. Мальчишка в который уже раз ударил Темпла, но тот устоял, сграбастав за увешанную косточками рубаху прежде, чем подкосились ноги.

Они упали, тыча друг в дружку кулаками и царапаясь. Темпл оказался снизу, но, сцепив зубы, сунул большой палец в ноздрю духолюда, отталкивая его. При этом он не размышлял, как это все глупо и бессмысленно, хотя в глубине души понимал, что умелые бойцы наверняка философствуют после драки, а не во время ее.

Духолюд приподнялся, крича на своем непонятном языке, и они покатились под гору, между деревьями. Темпл колотил юнца в расквашенный нос сбитыми кулаками, визжал, когда тот перехватил его руку и укусил. А потом вдруг лес исчез, оставалась только ровная земля, шум бегущей воды стал очень громким, и опора исчезла, а они полетели вниз. Темпл смутно припомнил слова Трясучки об овраге.

Ветер свистел, чувство тяжести исчезло. Внезапно возникли камни, листья и белая пена на воде. Темпл отпустил духолюда, оба падали без звука. Происходящее казалось невероятным. Будто во сне. Сейчас — «Бац!», проснешься, а ты снова в Роте…

«Бац!» получился, когда они достигли воды.

По счастливой случайности, Темпл падал вниз ногами. Он окунулся с головой, холод охватил его плотным коконом, ревущая вода сдавила, закрутила, растягивая едва ли не в пять сторон одновременно. Казалось, руки сейчас вывернет из суставов. Поток кружил его, будто беспомощный лист.

На миг его голова вынырнула на поверхность. В лицо ударили брызги. Темпл судорожно втянул воздух и снова ушел под воду. Что-то твердое ударило в плечо. Мелькнуло небо. Конечности отяжелели, возникло искушение сдаться и утонуть. Темпл никогда не был истинным бойцом.

Рядом мелькнуло бревно-плавник, без коры, отбеленное, словно кость, солнцем и водой. Темпл вцепился в него, словно в последнюю надежду на спасение души. Легкие горели огнем. Почти целое дерево! Ствол с остатками веток, торчащими во все стороны. Темплу удалось забросить на него грудь, кашляя и отплевываясь, прижимаясь щекой к гнилой древесине.

Он дышал. Один-два вдоха. Час. Сотню лет…

Вода, щекоча, омывала его. Приложив немало усилий, Темпл поднял голову и посмотрел в небо. Облака мчались по глубокой, насыщенной синеве.

— И ты думаешь, мать твою, что это похоже на шутку? — успел он каркнуть, прежде чем волна плеснула в рот холодной водой.

Ну, ладно, значит, не шутка. Темпл замер без движения. Слишком усталый и измученный болью, чтобы шевелиться. Ну, хотя бы течение успокоилось. Река стала шире, берега ниже, полого сбегая к гальке у воды.

Темпл позволил событиям развиваться так, как будет им угодно. Полностью положился на Бога, поскольку больше положиться было не на кого. Небеса помогут.

Хотя надеялся на другое.

Топляк

— Стоять! — орала Шай. — Стоять!

Может, тому виной шум реки или они чувствовали, что она в своей жизни достаточно грешила, но волы, как обычно, пропустили приказ мимо ушей и упрямо продолжали тянуть на глубину. Проклятые безмозглые наглые твари. Если им втемяшилось что-то в головы, то не вышибить никакими силами. А вдруг таким образом жизнь, не слишком довольная ее поступками, предлагала Шай взглянуть на себя со стороны?

— Стоять, я сказала! Ублюдки вы такие!

Она вцепилась ногами в промокшее седло, пару раз обернув веревку вокруг правого предплечья, и тянула изо всех сил. Второй конец был крепко-накрепко привязан к ярму на шее вола. Веревка туго натянулась, разбрызгивая воду. Одновременно Лиф загнал своего конька в реку с другой стороны и щелкнул кнутом. Оказалось, что парень — отличный погонщик. Один вол из передней пары обиженно фыркнул, но развернул широкий нос поперек стремнины, к изрезанной колесами галечной отмели на том берегу, где уже сгрудилась половина Братства.

Миссионер Ашджид стоял в толпе, молитвенно воздев руки к небу, словно его работа была самой важной, и молил небеса утихомирить воду. Шай не замечала, чтобы наступило успокоение. Ни реки, ни ее самой, черт дери!

— Прямо, прямо держи! — рычал Свит, осадив обтекающую лошадь на намытом островке. Он снова решил отдохнуть. Аж зло брало, как часто.

— Прямо держи! — звучал позади голос Маджуда, вцепившегося в козлы фургона так сильно, что удивительно — как еще не оторвал.

Похоже, он боялся воды, что весьма удивительно для первопроходца.

— А как вы думаете, старые ленивые мудаки, я чем занимаюсь? — прошипела Шай, толкая пятками усталую лошадь и с силой дергая за веревку. — Жду, пока нас в море смоет?

Такой исход не казался невероятным. Они собирали волов в упряжки по шесть, восемь или даже двенадцать голов и впрягали в самые тяжелые повозки, но все равно беспокойства хватало. Если фургоны не срывались на стремнину, угрожая уплыть, то, напротив, застревали в глине на отмелях.

Вот, к примеру, как один из фургонов Бакхорма только что. Теперь Лэмб, забравшись в воду по пояс, приподнимал его заднюю ось, а Савиан, свесившись с коня, лупил по крупу переднего вола. Причем так старался, что Шай забеспокоилась — сохранит ли несчастное животное целыми кости. Но в конце концов фургон тронулся, а Лэмб устало вскарабкался в седло. Если тебя зовут не Даб Свит, то тяжелой работы тебе хватит с избытком.

Но работа никогда не пугала Шай. С раннего детства она поняла — получив задание, следует посвятить себя его решению. Так и время летит незаметно, и по шее не получишь. Потому она усердно трудилась в юном возрасте, будучи на побегушках, на ферме, уже зрелой женщиной, а в промежутке — грабила людей и чертовски в этом преуспела, хотя тут уж лучше промолчать. Теперь ее работой стали поиски брата и сестры, но поскольку судьба подбросила переправу через реку на волах, Шай полагала, что приложит к тому все усилия, невзирая на вонь, усталость в дрожащих руках и заливающуюся в задницу воду.

Наконец она выбралась на островок. Животные обтекали и пыхтели, под колесами хрустела галька. Лошадь под Шай дрожала, и это была уже вторая за сегодняшний день.

— И это гребаный брод, по-твоему? — перекрикивая рев воды, спросила она у Свита.

Он усмехнулся, сморщив обветренное лицо.

— А как бы ты это назвала?

— Течением, таким же, как и везде, пригодным для того, кто хочет утопиться.

— Надо было сказать, что ты не умеешь плавать.

— Я-то могу, но из сраного фургона лосось никакой, зуб даю.

— Ты разочаровываешь меня, девочка, — легонько двинув пяткой, развернул коня Свит. — Я думал, ты любишь приключения!

— Чтоб по своей воле? — Она повернулась к Лифу: — Ты готов?

Парень кивнул.

— А ты?

Маджуд слабо махнул рукой.

— Боюсь, я никогда не буду готов. Пойдем, пойдем…

Вновь потуже обмотав руку веревкой, Шай представила себе лица Ро и Пита и отправилась следом за Свитом. Холод охватил ее лодыжки, потом бедра. Волы пристально вглядывались в противоположный берег. Лошадь фыркала и трясла головой — никому не хотелось стать мокрее, чем раньше.

— Легче, легче! — командовал Лиф, размахивая кнутом.

Им оставалась последняя, самая глубокая, протока. Вода бурлила вокруг волов, вспениваясь белыми бурунами выше по течению. Шай натягивала веревку, заставляя упряжку войти в воду наискось, чтобы не смыло с выбранного направления. Фургон трясло и раскачивало. Вначале под водой скрылось днище, потом и оси больших колес, а вскоре и сам он наполовину поплыл. Весьма дерьмовая лодка из повозки.

Вдруг один из волов потерял опору под ногами — вытянул шею, стараясь изо всех сил удержать ноздри над водой. За ним — второй. Выпученные глаза испуганно вращались. Веревка натянулась. Шай обмотала ее еще туже и всем весом налегла. Пенька соскользнула с перчатки, больно врезаясь в кожу предплечья.

— Лиф! — зарычала Шай сквозь зубы. — Гони их…

Один из передней упряжки поскользнулся, лопатки ходуном заходили под землисто-серой шкурой. Он развернулся вправо, сбивая с ног напарника. Река потащила их в сторону. Веревка дернулась, едва не вырвав руку Шай из сустава, а ее саму из седла, прежде чем она успела сообразить, что же происходит.

Теперь передние волы барахтались и постепенно стягивали на глубину следующую пару, а Лиф орал и стегал наотмашь кнутом. Точно так же он мог бы лупить реку, которой, впрочем, и так доставалось большинство ударов. Шай тянула, напрягая все силы. С таким же успехом она могла бы увлекать за собой дюжину мертвых волов. Кстати, именно такими они скоро и станут.

— Мать вашу! — выдохнула она.

Веревка внезапно соскользнула с руки, виток за витком обжигая кожу. Кровь смешалась с водяными брызгами, оседая на лице и мокрых волосах. Испуганно мычали волы. Испуганно стенал Маджуд.

Фургон полз боком — вот-вот поплывет. Опасно накренился. Вожак упряжки нащупал копытом дно, а Савиан гнал его, рыча от ярости. Шай откинулась назад и тянула, тянула, тянула… Веревка рвалась из рук. Лошадь дрожала. Мелькнул далекий берег. Люди кричали и махали руками. Их голоса, свое хриплое дыхание, мычание животных — все смешалось у нее в голове.

— Шай!

Голос Лэмба. И сильное плечо рядом. Теперь она знала, что может разжать ладонь.

Как тогда, когда она упала с крыши сарая и Лэмб поднял ее: «Все хорошо. Тише, тише». Солнце, пробивающееся через веки, вкус крови во рту… Но страха не оставалось. И много позже, через несколько лет, он перевязывал ожоги на ее спине: «Ничего, скоро пройдет…» А когда она возвращалась домой после тех черных лет, не зная, кого или что там встретит, то увидела его, сидящего на крыльце с той же улыбкой, что и обычно: «Хорошо, что ты вернулась». Как будто она уезжала ненадолго. И крепкие объятия, от которых она почувствовала скапливающиеся на ресницах слезы…

— Шай?

— Ох…

Лэмб усадил ее на берег. Вокруг мелькали расплывчатые лица.

— Ты в порядке, Шай? — кричал Лиф. — Она в порядке?

— Отойдите от нее!

— Дайте ей воздуха!

— Я дышу… — проворчала она, отмахиваясь от доброжелательных рук и пытаясь сесть, хотя понятия не имела, что из этого получится.

— Может, тебе лучше посидеть немного? — спросил Лэмб. — Тебе надо…

— Все хорошо, — отрезала она, подавив желание блевать. — Пострадала моя гордость, но ничего — заживет. — В конце концов, там хватало шрамов. — И рука поцарапана. — Стянув зубами перчатку, она вздрогнула — каждый сустав правой руки пульсировал болью — и зарычала, попытавшись пошевелить дрожащими пальцами. Свежий ожог от веревки обвивался вокруг предплечья, как змея вокруг ветки.

— Выглядит плохо! — Лиф хлопнул себя по лбу. — Моя вина! Если бы я…

— Нет ничьей вины. Только моя. Я должна была отпустить гребаную веревку.

— Я один из тех, кто благодарит тебя, что не отпустила. — Маджуд только теперь отцепил закостеневшие на сиденье пальцы. Он накинул одеяло на плечи Шай. — Пловец из меня никудышный.

Шай покосилась на него, но тут в горле опять запершило, и она уставилась в мокрую гальку прямо перед собой.

— А ты не задумывался, что путешествие через двадцать рек без мостов может быть ошибкой?

— Всякий раз, как только мы пересекаем одну из них. Но что делать торговцу, который чует запах прибыли на том берегу? И хотя я терпеть не могу опасности, но прибыль все-таки люблю сильнее.

— Это то, что нам нужно. — Свит водрузил шляпу на голову и замер напротив. — Побольше корыстолюбия! Отлично! Так, представление окончено, она еще жива! Распрягайте волов и обратно. Оставшиеся фургоны через реку не перелетят.

Корлин с сумкой в руках протиснулась между Лэмбом и Лифом. Опустилась на колени рядом с Шай, беря ее за руку и взглядом заставляя замолчать. У нее было такое выражение, будто она точно знала, что правильно, и никому и в голову не могло прийти переспросить.

— С тобой все будет хорошо? — спросил Лиф.

— Можете продолжать, — отмахнулась Шай. — Все идите работать.

Она знала, что когда много людей начинает ее жалеть, то ей становится неловко до свербежа в заднице.

— Ты уверена? — Лэмб глядел на нее сверху вниз и от этого казался еще больше.

— Должна заметить, что у всех вас есть занятия более важные, чем мешать мне, — бросила Корлин, уже осматривая раны.

Они убрались в сторону брода. Лэмб кинул последний сочувственный взгляд через плечо. Корлин принялась перевязывать предплечье Шай быстрыми уверенными движениями, не тратя времени попусту и очень умело.

— Думала, они так и будут торчать здесь… — Вытащив из сумки маленькую бутылочку, Корлин сунула ее Шай.

— Вот это — лечение что надо! — Шай сделала осторожный глоток и поджала губы от крепкого напитка.

— А почему оно должно быть плохим?

— Всегда поражалась, что некоторые не могут сами себе помочь.

— Верно подмечено. — Корлин оглянулась на брод, где катили вручную ветхий фургон Джентили к дальнему берегу. Один из старичков-старателей махал тощей рукой, когда колесо завязло на отмели. — Не все они годятся для такого путешествия.

— Я думаю, большинство из них неплохие люди.

— Когда-нибудь ты построишь лодку, соберешь всех хороших людей, и поглядим, как она поплывет.

— Пробовала. Я утонула вместе с ними.

Уголок рта Корлин дернулся.

— Почему-то мне кажется, что я была в том плавании. Ледяная вода, не правда ли? — Лэмб присоединился к Савиану. Два старика напряглись, и от их усилий фургон сдвинулся с места. — Видишь, как много в этих диких краях сильных мужчин. Трапперы и охотники проводят под крышей не больше одной ночи за век. Эти люди свиты из дерева и кожи. И все-таки, мне кажется, я не видела мужчин сильнее, чем твой отец.

— Он мне не отец, — буркнула Шай и добавила: — Твой дядя тоже не из слабаков.

Корлин отрезала бинт резким взмахом маленького ножа.

— Может, нам разогнать волов и заставить этих двоих старых ублюдков таскать фургоны?

— Пожалуй, скорость передвижения увеличилась бы.

— Думаешь, Лэмб даст запрячь себя в хомут?

— Да легко. Но не знаю, как Савиан отнесется к кнуту.

— Боюсь, кнут об него сломается.

Фургон наконец-то освободился и поехал. Старый кузен Джентили вертелся на козлах. А позади, на мелководье, Савиан похлопал Лэмба по плечу.

— Похоже, они сдружились, — заметила Шай. — Эти два молчуна.

— Ах, это молчаливое братство ветеранов.

— Почему ты думаешь, что Лэмб — ветеран?

— Да по всему. — Корлин осторожно сколола бинт булавкой. — Готово! — Она повернулась к мужчинам, брызгающимся водой, и внезапно тревожно воскликнула: — Дядя! Твоя рубашка!

Скромность, доведенная до безумия. Переживать о порванном рукаве, когда половина компании разделись до пояса, а парочка вообще сверкала голыми задницами. Но когда Савиан резко дернулся, чтобы посмотреть, в чем дело, Шай мельком увидела его голое предплечье. Кожу покрывали иссиня-черные вытатуированные письмена.

И какой смысл спрашивать — ветераном чего он был? Мятежник. Вероятнее всего, он сражался в Старикленде, а теперь скрывался, поскольку их преследовала Инквизиция Его Величества, насколько слышала Шай.

Она подняла взгляд — Корлин смотрела на нее. Ни одной не удалось скрыть мысли.

— Подумаешь, рубашка порвалась, делов-то…

Но Корлин прищурила синие глаза, а Шай вспомнила, что у нее по-прежнему в руке нож, и ощутила потребность очень тщательно подбирать слова.

— Я хотела сказать, что у каждого из нас в прошлом одна-две прорехи. — Шай вернула бутылку и медленно выпрямилась. — И у меня достаточно хлопот, чтобы не совать пальцы под чужие латки. Их дела касаются только их самих.

Корлин отпила из горлышка, глядя на Шай поверх бутылки.

— Отличная привычка.

— А это — отличная повязка, — ответила она, пошевелив пальцами и улыбаясь. — Не припомню, чтобы меня перевязывали лучше.

— А что, частенько приходилось?

— Резали часто, но, по большей части, я оставляла их заживать просто так. Наверное, потому, что никто не спешил меня перевязать.

— Грустная история.

— О! Пересказать их — дня не хватит. — И вдруг Шай прищурилась, глядя на реку. — Что это?

К ним медленно плыло засохшее дерево, попав в ловушку на отмели. Космы перемешанной с пеной травы нависли на его ветвях. К стволу еще что-то прицепилось. Даже кто-то — в воде шевелились ноги. Шай сбросила одеяло и поспешила на берег. Вошла в воду, задрожав от холода.

Добрела до дерева и схватилась за ветку. Вздрогнула, когда боль пронзила все суставы ее правой руки, отдаваясь в ребрах, и была вынуждена взяться левой.

На стволе путешествовал мужчина. Он лежал ничком, поэтому Шай не могла видеть лицо, только шапку темных волос, а задравшаяся рубаха открывала кусок голой коричневой спины.

— Забавная рыбешка, — сказала Корлин, стоявшая на берегу, уперев руки в бока.

— Может, хватит шуточки шутить? Помоги мне вытащить его.

— А кто он?

— Гребаный император гурков! Откуда мне знать?

— А мне хотелось бы знать.

— Так давай вытащим и спросим.

— Не было бы слишком поздно.

— Когда его унесет в море, конечно, будет поздно.

Корлин неприятно цыкнула зубом и сошла с берега в реку, не замедлив шаги.

— Если он — убийца, это будет на твоей совести.

— Согласна.

Вдвоем они вцепились в дерево и вытащили его вместе с грузом, вспахав обломками ветвей галечник на отмели. Отступили, приглядываясь. Промокшая рубашка Шай прилипала к животу с каждым вдохом.

— Ну, ладно, — Корлин наклонилась, поудобнее берясь за человека. — Держи свой нож наготове.

— Он у меня всегда наготове.

Корлин рывком перевернула приплывшего на спину, при этом одна его нога шлепнула по воде.

— Ты представляешь, как должен выглядеть император гурков?

— Пожалуй, он упитанней, — пробормотала Шай, глядя на тощее тело, жилистую шею и заостренные скулы — одна из них с уродливой раной.

— И наряжен лучше… — добавила Корлин, рассматривая драные лохмотья, служившие незнакомцу одеждой, и единственный уцелевший башмак. — И, пожалуй, постарше. — Этому было где-то чуть-чуть за тридцать — редкие седые волосы на голове и темная щетина на щеках.

— И не такой искренний, — Шай с трудом подобрала это слово для описания его лица. Он казался почти мирным, несмотря на рану. Как будто только что закрыл глаза, чтобы поразмышлять над окружающим миром.

— С большинством искренне выглядящих ублюдков надо держать глаза на затылке, — Корлин склонила голову к одному плечу, потом к другому. — Но он хорошенький. Для топляка.

Наклонившись, она приложила ухо к его рту, послушала и уселась на корточках, продолжая рассматривать находку.

— Он живой? — спросила Шай.

— Есть только один способ проверить. — Корлин дала незнакомцу пощечину и довольно жестко.

Открыв глаза, Темпл увидел лишь слепящий яркий свет.

Рай!

Но почему в Раю так больно?

Значит, Ад?

Но в Аду должно быть жарко.

А все его тело сводило от холода.

Решив приподнять голову, он понял, что для это требуется слишком большое усилие. Попытался пошевелить языком — ничуть не лучше. Призрачный силуэт, окруженный сияющим ореолом, появился в поле зрения. Как же больно глазам…

— Боже? — каркнул Темпл.

От пощечины в голове загудело, щека вспыхнула, но в глазах прояснилось.

Нет, не Бог.

Во всяком случае, его изображали не так.

Бледнокожая женщина. Не старая, но Темпл чувствовал, что жизненного опыта ей не занимать. Длинное угловатое лицо, обрамленное рыже-каштановыми волосами, отчего казалось еще длиннее, мокрые щеки и потрепанная шляпа, вся покрытая солевыми разводами. Подозрительный суровый взгляд. Искривленные презрительно губы. Причем морщинки в уголках рта говорили, что это ее привычная гримаса. Она выглядела привычной к тяжелой работе и нелегкому выбору, но россыпь веснушек на переносице слегка смягчала внешнюю суровость.

Позади мелькнуло лицо второй женщины. Постарше, более круглое. Короткие волосы взъерошены ветром, и синие глаза, выглядевшие так, будто их уж точно ничто и никогда не взъерошит.

Обе женщины промокли. Так же, как и Темпл. Так же, как и галька под ним. Он слышал плеск волны за спиной, крики людей и животных. Оставалось лишь одно объяснение, пришедшее не сразу и путем доказательств от противного.

Он все еще жив.

И эти две женщины, возможно, заметили слабую, расплывчатую улыбку, которую он выдавил в последнее мгновение.

— Привет… — проблеял Темпл.

— Меня зовут Шай, — сказала та, что помладше.

— Ну, и зря, — ответил Темпл. — Мне кажется, мы знакомы уже давно.

В данных обстоятельствах шутка показалась ему отменной, но она и не подумала улыбнуться. Люди редко веселятся над шутками, связанными с их именами. В конце концов, они слышали их тысячи раз.

— Меня зовут Темпл, — сказал он, пытаясь приподняться.

В этот раз сумел опереться на локоть, прежде чем сдался обессиленный.

— Нет, не император гурков, — почему-то пробормотала та, что постарше.

— Я… — Он на миг задумался, соображая, кто же он сейчас. — Законник.

— Отсюда и его искренность.

— Не догадывалась, что увижу законника так близко, — заметила Шай.

— А что, очень хотелось?

— До сих пор не слишком.

— Я выгляжу сейчас не лучшим образом. — С помощью женщин Темплу удалось сесть, заметил, что Шай держит одну ладонь на рукояти ножа, и слегка заволновался.

Весьма внушительного, судя по ножнам, а сурово сжатые губы давали понять, что она не постесняется им воспользоваться.

Темпл решил не делать резких движений. Это оказалось нетрудно, плавные тоже давались с трудом.

— И как законник угодил в реку? — спросила старшая женщина. — Дал плохой совет клиенту?

— Это хорошие советы обычно ставят нас в затруднительное положение. — Темпл попробовал еще одну улыбку. Раньше ведь получалось… — А ты не сказала, как тебя зовут.

— Не сказала. — Она не стала мягче. — Значит, тебя не сбросили?

— Ну, мы… Я и еще один человек сбросили друг друга.

— А что теперь с ним?

— Где он сейчас?

— Где-то плывет, а где — не знаю, — Темпл беспомощно пожал плечами.

— Оружие есть?

— У него даже обуви нет, — вмешалась Шай.

Темпл глянул на свои босые ноги, худые — кожа да кости, и пошевелил пальцами.

— Обычно я носил с собой маленький нож… Но он не всегда приносил мне удачу. Думаю, справедливости ради стоит отметить — у меня была очень плохая неделя.

— В какие-то дни нам везет, — Шай протянула ему руку, помогая подняться. — В какие-то — нет.

— Ты уверена? — спросила ее напарница.

— А у нас есть выбор? Может, кинем его обратно в воду?

— Слыхала я предложения и похуже.

— Тогда можешь оставаться здесь.

Шай перекинула руку Темпла себе через шею и подняла-таки его на ноги.

Боже, как все болело. Голова была, как дыня, по которой кто-то ударил молотком. Боже, как он замерз. Вряд ли было бы холоднее, если бы он умер в реке. Боже, какая слабость. Его колени дрожали так сильно, что он, казалось, мог слышать, как они шлепают по мокрым штанинам. И хорошо, что Шай позволила на себя опереться. Уж она не производила впечатление готовой грохнуться в обморок. Ее плечо под его рукой давало опору, как скала.

— Спасибо! — совершенно искренне сказал он. — Огромное спасибо.

Темпл всегда чувствовал себя лучше, когда рядом находился кто-то сильный, о кого можно опереться. Так вьющийся цветок находит прочную опору в соседнем дереве. Певчая птичка усаживается на рог быка. Ну, или пиявка, которая присасывается к конской заднице.

Они вскарабкались на берег. Его ноги — и босая, и обутая — скользили по грязи. За спиной через реку перегоняли коров, всадники наклонялись в седлах, махали шляпами и веревками. Выкрикивали команды. Животные сбивались в кучу, плыли, карабкаясь друг на друга и поднимая тучи брызг.

— Добро пожаловать в наше маленькое Братство, — усмехнулась Шай.

Люди, скот и фургоны скучились неподалеку от реки, укрываясь от ветра за рощей. Кто-то рубил деревья, чтобы чинить имущество. Кто-то старался напялить ярмо на упрямых волов. Некоторые переодевались в сухую одежду взамен промокшей, и загар резко выделялся на их руках. Парочка женщин установили котел над костром и мудрили с похлебкой, от запаха которой в животе Темпла мучительно заурчало. Двое детей развлекались, гоняя по кругу трехногую собачку.

Он прилагал все усилия, чтобы улыбаться, кивать и заслужить всеобщее расположение, пока Шай помогала ему пройти сквозь толпу, поддерживая сильной рукой за подмышки, но снискал лишь несколько хмурых любопытных взглядов. Люди сосредоточились на работе. Все они нацелились получить прибыль из неприветливой новой земли, меняя одну каторгу на другую. Темпл вздрогнул, но уже не от боли и холода. Когда он примкнул к Никомо Коске, это было еще и от нежелания впрягаться в новый тяжелый труд.

— Куда направляется Братство? — спросил он, надеясь не услышать такие названия, как Сквордил или Эверсток, вовсе не имея желания вторично встречаться с их обитателями.

— На запад, — ответила Шай. — Прямиком через Дальнюю Страну, в Криз. Устраивает?

Темпл никогда не слышал о Кризе. И это в его глазах стало наилучшей рекомендацией этому городу.

— Куда угодно, кроме тех мест, откуда я прибыл. Запад подходит как нельзя лучше. Если ты меня возьмешь с собой.

— Это не мне решать, а во-он тем старым ублюдкам.

Их было пятеро, стоявших особняком в голове обоза. Темпл слегка заволновался, увидев, что самая старшая из них — женщина-духолюдка, высокая, с худым лицом, жестким, как кожаное седло, и пронзительным взглядом синих глаз, устремленных сквозь Темпла к далекой линии горизонта. Рядом с ней кутался в огромную шубу щуплый старик с лохматой седой бородой и нечесаными волосами, с парой ножей и охотничьим мечом в украшенных золотом ножнах на поясе. Он кривил рот, будто выловленный из воды человек — несмешная шутка, но вежливость не позволяет ему хмуриться.

— Это — знаменитый первопроходец Даб Свит и его напарница — Кричащая Скала. А это — глава нашего веселого Братства Абрам Маджуд. — Лысый сухопарый кантик, чье лицо состояло из немыслимого количества углов, но выделявшиеся на нем глаза смотрели вдумчиво и оценивающе. — Это — Савиан. — Высокий мужчина с серой щетиной и взглядом, как кувалда. — А это… — Шай замешкалась, будто стараясь подобрать правильное слово. — Это — Лэмб.

Лэмбом оказался здоровенный старик-северянин, слегка сутулый, как если бы он пытался выглядеть меньше ростом. Благодаря отсутствию кусочка уха и обилию шрамов складывалось впечатление, что на его лице долгое время молотили пшеницу. Темплу захотелось поежиться при взгляде на этот богатый арсенал рубцов и переломов, но он повел себя как опытный человек, каким и являлся на самом деле, и улыбнулся этому сборищу старых пердунов, ищущих приключений, будто бы увидел самое богатое собрание произведений искусств.

— Господа и… — Он глянул на Кричащую Скалу, подумал, что слово не вполне подходит, но деваться было некуда. — Дама… Повстречаться с вами — великая честь для меня. Меня зовут Темплом.

— Болтает складно, — пророкотал Савиан, будто занося в список неблагонадежных. — Где ты его нашла?

Благодаря своим злоключениям Темпл научился мгновенно распознавать человека опасного, а потому решил, что этого типа он будет опасаться.

— Выловила из реки, — ответила Шай.

— А почему не сбросила обратно?

— Наверное, не хотела убивать.

Савиан перевел на Темпла твердый, как кремень, взгляд и пожал плечами.

— Зачем убивать? Просто дала бы ему утонуть.

Воцарилось молчание, за время которого Темпл чувствовал, как ветер выстуживает его мокрые штаны, а пять старейшин рассматривали его — каждый со своей колокольни, но со смесью презрения и подозрительности.

— Откуда ты приплыл, Темпл? — первым заговорил Маджуд. — Похоже, ты родился далеко от этих мест.

— Не далее, чем вы, уважаемый. Я родом из Дагоски.

— О! Некогда чудесный город для торговли, хотя со времени разорения Компании Торговцев Специями он стал хуже. И как уроженец Дагоски оказался здесь?

Когда приходится постоянно скрывать прошлое, это начинает напрягать. Почему все так и норовят порыться в нем?

— Я вынужден признаться… Я связался с плохими людьми.

— Это случается даже с лучшими из нас, — Маджуд широким жестом указал на спутников.

— Разбойники? — спросил Савиан.

И даже хуже.

— Солдаты, — ответил Темпл, пытаясь избежать прямого обмана и выставить себя в лучшем свете. — Я бросил их и ушел. На меня напали духолюды. В драке мы скатились по склону в… в овраг. — Он осторожно потрогал разбитую щеку, вспоминая ужасный миг, когда исчезла земля. — А потом долго летели в воду.

— Это бывает, — заметил Лэмб, глядя вдаль.

Свит выпятил грудь и поддернул ремень.

— Где именно ты наткнулся на духолюдов?

— Где-то выше по течению, — пожал плечами Темпл.

— Как давно? Сколько их было?

— Я видел четверых. Случилось все на рассвете, с тех пор я все время плыл.

— Это могло быть в двадцати милях к югу… — Свит и Кричащая Скала многозначительно переглянулись. В его взгляде проскальзывало беспокойство, она же сохраняла каменную неподвижность лица. — Лучше всего будет, если мы отправимся туда и посмотрим на месте.

— Хм… — промычала старуха.

— Предвидите опасность? — спросил Маджуд.

— Всегда. Только тогда тебя ждут приятные разочарования. — Проходя между Лэмбом и Савианом, Свит похлопал их по плечам. — Отличная работа на переправе. Надеюсь быть столь же полезным, когда доживу до ваших лет. — Шлепок достался и Шай. — И ты тоже, девочка. В следующий раз просто бросай веревку, хорошо?

Только тогда Темпл заметил окровавленную повязку на ее безвольной руке. Да, он редко принимал близко к сердцу чужие раны.

— Я полагаю, — Маджуд улыбнулся, хвастаясь золотым зубом, — ты хотел бы путешествовать вместе с нами, с Братством?

— Очень хотел бы, — вздохнул с облегчением Темпл.

— Каждый из примкнувших к нам или платит за проезд, или привносит какие-то умения.

— А! — тут же разочаровался Темпл.

— Ты владеешь каким-то ремеслом?

— И даже несколькими… — Он быстренько выбрал в уме те из них, упоминание о которых не грозило немедленным купанием в реке. — Ученик священника, лекарь-любитель…

— У нас есть лекарь, — сказал Савиан.

— Священник, к сожалению, тоже, — добавила Шай.

— Мясник.

— У нас есть охотники, — возразил Маджуд.

— Плотник.

— По фургонам?

— Нет, дома строил…

— Зачем нам тут дома? А твоя последняя работа?

Вряд ли наемник сможет завоевать расположение.

— Стряпчий, — проговорил он, внезапно осознав, что ничего и не выиграл на самом деле.

Уж не дружбу Савиана, это точно.

— Здесь нет иных законов, кроме тех, что люди сами устанавливают.

— Умеешь управлять волами? — спросил Маджуд.

— Боюсь, что нет.

— Пасти коров?

— Сожалею, но нет.

— Ухаживал за лошадьми?

— Ну, за одной…

— Опыт в сражениях? — это опять Савиан.

— Очень маленький, но и тот гораздо больше, чем хотелось бы. — Темпл боялся, что этот допрос выставляет его не в лучшем свете, если это вообще возможно. — Но… Я хочу начать жизнь с начала, упорно трудиться, как любой мужчина или женщина здесь, и… я очень хочу учиться. — Закончив речь, он задумался — удавалось ли ему раньше вместить в одну фразу столько вымысла?

— Желаю тебе успеха в обучении, — сказал Маджуд. — Но обычные путешественники платят по сто пятьдесят марок.

На миг воцарилась тишина, за время которой все, в том числе и Темпл, прикидывали — найдется ли означенная сумма?

— Кажется, у меня немного не хватает, — он похлопал себя по сырым карманам.

— И сколько же?

— Ровно сто пятьдесят марок.

— Ты позволил нам ехать бесплатно, и, как мне кажется, мы отработали сполна, — вмешалась Шай.

— Ту сделку заключал Свит, — Маджуд скользнул взглядом по Темплу, и тот понял, что пытается спрятать босую ногу позади обутой, но без особого успеха. — По крайней мере, каждый из вас имел по два сапога. А этому потребуется одежда, обувь, лошадь. Мы не можем себе позволить принимать каждого нищего, который попадется на дороге.

Темпл моргнул, не до конца понимая, к чему ведет торговец.

— К чему ты ведешь? — спросила Шай.

— Оставим его у брода, пусть дожидается Братство с другими требованиями.

— Или очередных духолюдов, я думаю?

— Если бы дело касалось только меня! — воздел руки Маджуд. — Но я вынужден принимать во внимание чувства моего компаньона Карнсбика. А его сердце словно из стали, если дело касается выгоды. Мне очень жаль… — И он выглядел, будто, и правда, сочувствовал, но при этом не собирался изменять решение.

Шай искоса глянула на Темпла. Все, что ему оставалось, — как можно искреннее встретить ее взгляд.

— Вот дерьмо! — Шай уперлась кулаками в бока, на миг запрокинула голову к небу, а потом, оттопырив нижнюю губу, прижала язык к дырке между передними зубами и сплюнула. — Тогда я оплачу за него.

— Правда? — брови Маджуда полезли на лоб.

— Правда? — спросил Темпл, не менее потрясенный.

— Не сомневайтесь, — бросила она. — Деньги хочешь прямо сейчас?

— О, не волнуйся, — едва заметно улыбнулся Маджуд. — Я знаю твое отношение к расчету.

— Мне это не нравится, — проворчал Савиан. — Этот ублюдок может быть кем угодно.

— Ты тоже, — ответила Шай. — Я понятия не имею, чем ты занимался в прошлом месяце и чем займешься в следующем. И я твердо знаю — это не мое дело. Я оплачу проезд, и он остается. Если тебе не нравится, можешь сам сплавляться по течению, как тебе? — Шай сверкнула глазами прямо в каменное лицо Савиана, и Темпл решил, что она нравится ему все больше и больше.

— А что на это скажешь ты, Лэмб? — Савиан скривил тонкие губы.

Старый северянин медленно смерил взглядом Темпла, потом Шай и снова Темпла. Казалось, он все делает очень медленно.

— Я считаю, что попытку нужно давать каждому.

— Даже тем, кто не достоин?

— В особенности им.

— Вы можете мне доверять, — сказал Темпл, глядя на стариков самым серьезным взглядом из своего арсенала. — Я не подведу, обещаю. — След из его нарушенных клятв тянулся через половину Земного Круга, в конце концов. Одним больше, одним меньше — какое это может иметь значение для пропуска на небеса?

— Говорить — не значит выполнять, не правда ли? — Савиан подался вперед, сузив глаза еще сильнее, хотя, казалось бы, куда еще? — Я буду следить за тобой, парень.

— Для меня это великая честь, — пискнул Темпл, потихоньку отступая — Шай уже уходила, а он хотел догнать ее.

Поравнявшись с ней, он сказал:

— Я очень благодарен. Нет, в самом деле. Не знаю, что и сделать, чтобы рассчитаться…

— Вот и вернешь все деньги.

— Да, — откашлялся он. — Конечно…

— И еще четверть суммы сверху. Я не занимаюсь благотворительностью.

Вот теперь она понравилась ему гораздо меньше.

— Да-да, я понимаю. Всю сумму и сверху одну четверть. Не менее честно, чем на рынке. Я всегда плачу свои долги. — Ну, кроме денежных, пожалуй.

— Ты в самом деле хочешь чему-то учиться?

— Да! — Хотя, если честно, ему хотелось все забыть.

— И согласен так же вкалывать, как и любой человек в Братстве?

Судя по пыльным, потным и вконец замученным лицам, попадающихся навстречу, это он пообещал очень опрометчиво.

— Да!

— Ладно. Работу я для тебя подыщу, можешь не беспокоиться.

В жизни Темпл волновался о многих вещах, но нехватка каторжного труда не входила в список.

— Я жду… Я хочу начать как можно скорее…

Он отчетливо осознал, что вытащил шею из одной петли только для того, чтобы сунуть ее в новую. Хотя, если смотреть без предубеждений, вся его жизнь, представлявшая собой череду непрерывных побегов, состояла из последовательности петель, которые по большей части он сам себе свил. Но свитые своими руками петли удушают ничуть не хуже других.

Шай задумалась, поглаживая раненую руку.

— Возможно, у Хеджеса найдется подходящая одежда… У Джентили есть старое седло, но еще вполне годное, а у Бакхорма найдется мул на продажу.

— Мул?

— Если мул, мать твою, для тебя недостаточно круто, можешь валить до Криза на своих двоих.

Темпл подумал, что вряд ли он сумеет шагать так же долго, как и мул, а потому через силу улыбнулся. Ничего, он отомстит ей сполна. Если не деньгами, то утонченной издевкой.

— Я буду преисполнен благодарностью за каждый миг пребывания на спине этого благородного животного, — выдохнул он.

— Благодарность — это то, что ты должен чувствовать, — отрезала она.

— Обещаю, — кивнул он.

— Ладно, — согласилась Шай.

— Ладно. — И после молчания. — Ладно…

Причины

— Нет, какова страна, а?

— Как по мне, так ее до хрена и больше, — скривился Лиф.

Свит раскинул руки и втянул носом воздух, будто намереваясь всосать весь мир вокруг.

— Это — Дальняя Страна, как она есть! Слишком далекая отовсюду, откуда может прийти цивилизованный человек. Слишком далекая отовсюду, куда он может захотеть отправиться.

— Слишком далекая, потому что чертовски далека вообще от всего, — подытожила Шай, разглядывая бескрайний простор травы, которую нежно колыхал ветер.

Бесконечный простор, и вдали серая полоска холмов, такая бледная, что казалась ненастоящей.

— Но и дьявол с этими цивилизованными людьми, а, Лэмб?

— Да пусть просто будут где есть! — Лэмб невозмутимо приподнял бровь.

— Мы можем даже попросить у них немного горячей воды. Иногда, — пробормотала Шай, почесывая подмышку. Она чувствовала, что обзавелась парочкой живности, не говоря уже о корке от пыли, покрывающей ее с ног до головы, скрипящей на зубах соленой грязью и смертью от жажды.

— Да будь они прокляты, скажу я! И горячая вода с ними вместе! Хочешь, сверни на юг, и сможешь попросить у старого легата Сармиса ванну, если тебе так невмоготу. Или вернись в Союз и обратись с просьбой к Инквизиции.

— Боюсь, они предложат мне слишком горячую водичку, — ответила она.

— Тогда ответь мне, где человек может чувствовать себя столь же свободным, как здесь?

— Думаю, нигде, — согласилась Шай, хотя по ее мнению, в этой пустоши крылось что-то дикое. Необъятная ширь подавляла.

Но только не Даба Свита. Он еще раз вдохнул полной грудью.

— В нее, в Дальнюю Страну, легко влюбиться, но она — жестокая повелительница. Так и норовит обмануть. Так повелось со мной с тех пор, когда я был моложе Лифа. Самая лучшая трава за горизонтом. Самая сладкая вода в следующей реке. Самое синее небо во-он за теми горами. — Он тяжело вздохнул. — Но к тому времени, как ты это поймешь, твои суставы скрипят по утрам, а сам ты не можешь проспать и двух часов, чтобы не вскочить по малой нужде. И внезапно ты осознаешь, что самая лучшая земля осталась позади, а ты не ценил ее, проходя мимо с устремленным вперед взором.

— Минувшие года — теплая компания, — размышлял вслух Лэмб, потирая звездообразный шрам на небритой щеке. — Каждый раз ты оборачиваешься, а этих ублюдков за твоей спиной все больше и больше.

— И вдруг оказывается, что все напоминает о прошлом. Где-то, кто-то… Может, и ты сам. Настоящее становится размытым, а прошлое — все четче. А будущее истончается, как пыль под ногой.

— Счастливые поля прошлого, — с легкой улыбкой пробормотал Лэмб, вглядываясь в даль.

— Люблю, когда старые засранцы треплются между собой, — повернулась к Лифу Шай. — Начинаю чувствовать себя моложе.

— А вы, зеленые кузнечики, думаете, можно вечно откладывать на завтра? — проворчал Свит. — Время бережет вас, как деньги в банке? Ничего, еще поймете.

— Если духолюды не перебьют нас раньше, — встрял Лиф.

— Спасибо, что напомнил об этой счастливой возможности, — ответил Свит. — Если тебе надоело философствовать, могу предложить более интересное занятие.

— Что именно?

Старик-первопроходец указал на землю. Там сквозь сухую и выбеленную траву проглядывал небывалый урожай навоза — напоминание о некогда прошедшем здесь стаде диких коров.

— Собирай дерьмо.

— Разве он не набрался дерьма достаточно, слушая твои с Лэмбом воспоминания о былых годах? — фыркнула Шай.

— Воспоминания нельзя сжечь в костре. К моему огромному сожалению, а то я спал бы в тепле каждую ночь. — Свит взмахом руки указал на однообразную равнину вокруг — только небо и земля, и ничего, кроме земли и неба. — Ни единой деревяшки на многие мили вокруг. Мы будем жечь дерьмо, пока не пересечем мост в Сиктусе.

— И готовить еду на нем же?

— Оно улучшит запах нашей еды, — сказал Лэмб.

— В этом-то вся прелесть, — подтвердил Свит. — Так или иначе, вся детвора собирает топливо.

— Я — не детвора! — Лиф покосился на Шай и, как бы в доказательство своих слов, подергал редкие светлые волоски у себя на подбородке, которые с недавнего времени холил и лелеял.

Шай сомневалась — не растет ли у нее борода больше, чем у парня. Да и Свит остался непоколебим. Он хлопнул Лифа по спине, к его вящему разочарованию.

— Ты достаточно молод, чтобы собирать дерьмо на благо всего Братства. Ведь коричневые ладони — знак отличия и подтверждение истинной отваги! Медаль равнин!

— Хочешь, руки стряпчего тоже примут участие? — спросила Шай. — Три гроша — и он твой на целый день.

— Только два, — прищурился Свит.

— По рукам! — кивнула она.

Какой смысл торговаться, когда цены и так малы до невозможности?

— Надеюсь, стряпчему понравится, — ухмыльнулся Лэмб, когда Лиф и Свит отправились обратно, к Братству, при этом разведчик вовсю разглагольствовал о прелестях ушедших лет.

— Он тут не для своего развлечения.

— Как и никто из нас, я полагаю.

Несколько мгновений они ехали молча. Только они и небо, такое огромное и бездонное, что казалось, вот-вот притяжение земли исчезнет, и ты улетишь в синюю высь, чтобы не остановиться никогда. Шай слегка пошевелила правой рукой. Она еще плохо слушалась, боль из локтя и плеча отдавалась в шею и вниз, к ребрам, но с каждым днем становилось все легче. Наверняка все наихудшее осталось позади.

— Я сожалею… — ни с того ни с сего сказал Лэмб.

Шай глянула на него. Старик сгорбился и ссутулился, будто у него на шее висел якорь.

— Да я не сомневалась ни единого дня.

— Я не об этом, Шай. Я сожалею… о том, что произошло в Эверстоке. О том, что я сделал. И чего не сделал. — Он говорил все медленнее и медленнее, пока Шай не стало казаться, что каждое слово ему достается в тяжелой борьбе. — Прости, что прежде никогда не рассказывал, кем был до того, как приехал на ферму твоей матери… — Она смотрела на него с пересохшим ртом, но Лэмб только хмурился, потирая большим пальцем культю отрубленного. — Все, к чему я стремился, это — похоронить прошлое. Стать никем и ничем. Ты можешь понять меня?

— Могу. — Шай сглотнула. У нее самой хватало воспоминаний, которые она не прочь была бы утопить в самой глубокой трясине.

— Но семена прошлого всегда дают всходы, как говорил мой отец. Я — набитый дурак, который получает один и тот же урок, но продолжает ссать против ветра. Прошлое невозможно похоронить. Во всяком случае, не такое, как у меня. Эта срань всегда вылезет наружу.

— Кем ты был? — Голос Шай показался едва слышным хрипом в безграничном пространстве. — Солдатом?

— Убийцей, — его взгляд стал еще тяжелее. — Давай называть вещи своими именами.

— Ты сражался на войне? На севере?

— И на войне, и в стычках, и в поединках. Больше, чем можно представить. Когда меня не вызывали на поединки, я начинал вызывать сам. Когда закончились враги, я принялся за друзей.

До того Шай думала, что любой ответ лучше, чем никакого. Но теперь она не была в этом уверена.

— Полагаю, у тебя были на то причины, — пробормотала она так тихо, что фраза превратилась во вкрадчивый вопрос.

— Вначале хорошие. Потом дрянные. А потом я обнаружил, что вполне способен проливать кровь без причины, и совсем отказался от этой срани.

— Но теперь у тебя есть причина.

— Да. Теперь есть. — Он вздохнул и даже немного выпрямился. — Эти дети… Наверное, это единственное, что я в жизни сделал хорошего. Ро и Пит. И ты.

— Если ты и меня причислил к чему-то хорошему, — фыркнула Шай, — тогда ты в полной растерянности.

— Да, — Лэмб казался таким удивленным и заинтересованным, что она с трудом выдержала его взгляд. — Так получилось, что ты — одна из лучших людей, кого я знаю.

Шай отвела взгляд, растирая онемевшее плечо. Она всегда полагала, что ласковые слова гораздо тяжелее проглотить, чем суровые. Все дело в том, к чему вы привыкли.

— У тебя чертовски узкий круг друзей.

— Враги для меня привычнее. Но даже так. Не знаю, как так вышло, но у тебя доброе сердце, Шай.

Она вспомнила, как он нес ее от дерева, пел колыбельные детям, смазывал ей ожоги…

— У тебя тоже, Лэмб.

— О! Я могу обманывать людей. Клянусь могилами предков, я могу одурачить даже себя самого. — Он оглянулся назад, на ровную линию горизонта. — Нет, Шай, мое сердце не доброе. Там, куда мы едем, нас подстерегают опасности. Если повезет, то небольшие. Хотя за свою жизнь я не могу похвастаться особым везением. Послушай меня. Если я скажу, чтобы ты не стояла у меня на пути, не стой. Слышишь меня?

— Это почему? Ты убьешь меня?

Она думала, что наполовину пошутила, но его бесстрастный голос заставил смех умереть.

— Я не могу предположить, что я сделаю.

В тишине налетел порыв ветра, волнуя высокие травы, и Шай показалось, что она услышала отголоски криков. Без сомнения, в них звучал страх.

— Ты тоже услышал?

Лэмб уже разворачивал коня в сторону Братства.

— Что я говорил о везении?

Среди фургонов царила полная неразбериха. Все смешалось в кучу. Люди орали друг на друга, фургоны сталкивались. Собаки кидались под колеса, а дети орали в ужасе. Казалось, что Гластрод восстал из мертвых и желает уничтожить человечество.

— Духолюды! — донесся до Шай чей-то вопль. — Они пришли за нашими ушами!

— Утихомирьтесь! — орал Даб Свит. — Никакие это не гребаные духолюды, и им дела нет до ваших ушей! Такие же путешественники, как и мы!

Присмотревшись к равнине на севере, Шай заметила цепочку всадников, пока что не более чем пятнышки между бескрайней черной землей и бескрайним белесым небом.

— Откуда ты знаешь? — возмутился лорд Ингелстед, прижимая к груди наиболее ценное имущество, как будто собирался дать деру, хотя трудно предположить, куда бы он смог убежать.

— Да оттуда! Кровожадные духолюды не едут просто так по равнине! Вы ждете здесь и постарайтесь не покалечить друг дружку. Мы с Кричащей Скалой едем на переговоры.

— Если это путешественники, они могут что-то знать о детях, — сказал Лэмб, направляя коня следом за разведчиками. Шай тоже не собиралась оставаться в стороне.

Если раньше Шай казалось, что их собственное Братство — грязное и невзрачное, то теперь она убедилась, что они выглядят подобно королевскому кортежу по сравнению с той чередой оборванцев, на которую они наткнулись. Измученные, с лихорадочным блеском в глазах. Кони исхудали настолько, что выпирают ребра и желтые зубы. Горстка шатающихся фургонов, а позади несколько тощих коров, таких, что дунет ветер и улетят. Вне всяких сомнений, Братство проклятых.

— Как дела? — спросил Свит.

— Как дела? — Их предводитель, здоровенный ублюдок в рваном мундире солдата Союза с потрепанным золотым галуном, свисающим с рукавов, остановил коня. — Как дела? — Наклонившись с коня, он плюнул на землю. — Не далее чем год назад мы ехали в ту сторону, а теперь, мать его так, не став ни на медяк богаче, возвращаемся обратно. Эти парни по горло сыты Дальней Страной. Мы возвращаемся в Старикленд. Хотите совета? Делайте то же самое.

— Что, никакого золота? — спросила Шай.

— Возможно, девочка, какое-то и есть, но я не спешу умереть ради него.

— Ничто не дается с легкостью, — заметил Свит. — Опасность есть всегда.

— Я смеялся над опасностями, когда вышел в путь в прошлом году! — фыркнул мужчина. — Заметно, чтобы я сейчас смеялся? — Шай уж точно не замечала. — Криз погружен в кровавую войну, убийства каждую ночь, и в сражение ввязываются все новые и новые люди. Они больше не трудятся хоронить мертвецов как следует.

— Насколько я помню, им всегда больше нравилось откапывать, чем закапывать, — проговорил Свит.

— А стало еще хуже. Мы поднялись в Бикон, на холмы, чтобы найти себе работу. Местность кишела людьми, жаждущими того же.

— Бикон кишел? — удивился Свит. — Когда я там был прошлый раз, то не насчитал и трех палаток.

— Там сейчас целый город. Был, по крайней мере…

— Был?

— Мы оставались там день или два, а потом ушли в глухомань. Вернулись в город, проверив несколько ручьев и не найдя ничего, кроме стылой грязи. — Он замолчал, глядя в никуда. Один из его товарищей сдернул с головы шляпу с наполовину оторванными полями и внимательно изучал ее. Удивительно сочеталось каменное лицо и выступившие на глазах слезы.

— Ну, и? — потребовал Свит.

— Все исчезли. В лагере было двести человек или даже больше. Все исчезли, вы понимаете?

— Куда они подевались?

— Вот и мы, дьявол меня задери, задумались! И никакого желания присоединиться к ним не возникло! Заметь, там все опустело! Еда на столах, постиранные тряпки на веревке, а больше ничего. А на площадке мы нашли нарисованный Круг Дракона, шагов десять в поперечнике. — Мужчина дрожал. — К херам собачьим все это, как по мне!

— К херам, в преисподнюю! — согласился его сосед, водружая рваную шляпу обратно.

— Народ Дракона не видели много лет… — Свит казался слегка взволнованным, и это впервые на памяти Шай.

— Народ Дракона? — спросила она. — Кто это? Что-то вроде духолюдов?

— Вроде, — буркнула Кричащая Скала.

— Они живут на севере, — пояснил разведчик. — Высоко в горах. С ними лучше не шутить.

— Я бы пошутил с самим Гластродом, — сказал человек в мундире Союза. — Я сражался с северянами на войне, я бился с духолюдами на равнинах, я дрался с людьми Папаши Кольца в Кризе, и я не уступлю ни перед кем из них. — Он покачал головой. — Но я не стану биться с этими драконьими ублюдками. Даже если тамошние горы целиком из золота. Колдуны они, вот они кто. Колдуны и демоны, и меня рядом с ними не будет.

— Спасибо за предупреждение, — сказал Свит. — Но мы забрались так далеко, что, скорее всего, продолжим путь.

— Может, вы и разбогатеете, как Валинт вместе с Балком, но только без меня! — Он махнул рукой своим сбившимся в кучу спутникам. — Поехали!

Когда он повернулся, Лэмб схватил его за рукав.

— А ты слышал о Греге Кантлиссе?

— Он работает на Папашу Кольцо, — мужчина высвободил рукав. — И более отвратного ублюдка ты не найдешь во всей Дальней Стране. Братство из тридцати человек ограбили и перебили в холмах неподалеку от Криза прошлым летом. Отрезали уши, сдирали кожу, насиловали. Папаша Кольцо сказал, что это, скорее всего, духолюды, и никто не доказал обратного. Но ходил слушок, что это — дело рук Кантлисса.

— У нас к нему есть дельце, — сказала Шай.

— Тогда мне жаль вас, — беженец перевел на нее взгляд запавших глаз. — Я не видел его несколько месяцев и не имею ни малейшего желания увидеть ублюдка когда-либо вновь. И его, и Криз, и любую часть этой проклятой страны. — Он цокнул языком и направил коня на восток.

Какое-то время они наблюдали, как сломленные люди ползли по длинному пути обратно к цивилизации. Не то зрелище, которое могло бы в кого-то вселить надежду, даже если бы они были более легковерными фантазерами, чем Шай.

— Думала, ты всех знаешь в Дальней Стране, — сказала она Свиту.

— Тех, кто здесь достаточно долго, — пожал плечами старый разведчик.

— А как насчет Греги Кантлисса?

— Криз кишит убийцами, как трухлявый пень мокрицами, — он снова пожал плечами. — Я бываю там не столь часто, чтобы научиться отличать одного от другого. Доберемся туда живыми, познакомлю вас с Мэром. Может, тогда вы получите некоторые ответы.

— С Мэром?

— Мэр всем заправляет в Кризе. Ну, Мэр и Папаша Кольцо всем заправляют. Так вышло, что они там были с тех времен, когда поселенцы сколотили первые две доски. Они и тогда не были особо дружелюбны по отношению друг к другу. И как мне кажется, так и не подружатся.

— А Мэр поможет нам отыскать Кантлисса? — спросил Лэмб.

Плечи Свита поднялись так высоко, что еще чуть-чуть, и сбили бы шляпу.

— Мэр всегда сможет помочь вам. Если вы сможете помочь Мэру.

Он стукнул коня пятками и поскакал обратно, к Братству.

О, Боже, пыль!

— Просыпайся!

— Нет, — Темпл попытался натянуть на голову жалкое подобие одеяла. — Ради Бога, нет…

— Ты должен мне сто пятьдесят три марки, — проговорила Шай, глядя сверху вниз.

Каждое утро одно и то же. Если позволительно назвать это утром. В Роте Щедрой Руки, если не маячила близкая добыча, немногие пошевелились бы, пока солнце не встанет достаточно высоко, а уж стряпчий поднимался одним из последних. В Братстве все было по-другому. Над головой Шай мерцали яркие звезды, небо едва-едва начало светлеть.

— А начали с какого долга? — прохрипел Темпл, пытаясь вычистить из горла вчерашнюю пыль.

— Сто пятьдесят шесть.

— Что?

Девять дней вынимающего жилы, рвущего легкие, растирающего задницу в кровь труда, а он сумел уменьшить долг всего на три марки! И не надо врать, что старый ублюдок Никомо Коска был никудышным работодателем.

— Бакхорм накинул три марки за ту корову, которую ты вчера потерял.

— Я хуже раба… — пробормотал Темпл с горечью.

— Конечно, хуже. Раба я могла бы продать.

Шай пнула его ногой. Он зашевелился и, ворча, натянул не подходящие по размеру башмаки на ноги, мокрые из-за того, что торчали из-под одеяла, рассчитанного на карликов. Накинул куртку поверх заскорузлой от пота рубахи и похромал к фургону кашевара, потирая отбитую седлом задницу. Ужасно хотелось расплакаться, но Темпл не собирался давать Шай повод для радости. Если она вообще могла чему-то обрадоваться.

Разбитый и несчастный, он стоя прожевал полусырое мясо, оставленное с вечера в углях, и запил холодной водой. Окружавшие его люди готовились к трудам нового дня, выпуская пар изо рта и негромко переговариваясь о золоте, которое ждало их в конце пути. При этом так широко распахивали глаза, будто речь шла не о желтом металле, а о смысле жизни, высеченном на скалах в краях, которые никто никогда не наносил на карту.

— Ты опять гонишь стадо, — сказала Шай.

Раньше работа Темпла частенько бывала грязной, опасной и бесполезной, но она и на волос не приближалась к той мучительной смеси скуки, неудобства и нищенской оплаты, как необходимость целый день ехать в хвосте Братства.

— Опять? — Его плечи стремительно опустились, будто от услышанного предложения провести утро в Аду. Да, собственно, так оно и было.

— Нет, я прикалываюсь. Твои навыки законника требуются всем нарасхват. Хеджес желает, чтобы ты подал прошение королю Союза от его лица. Лестек задумал создать новое государство и ищет совета относительно его будущей конституции. А Кричащая Скала решила внести изменения в завещание.

Они стояли в темноте. Ветер, мчащийся через пустошь, отыскал прореху рядом с подмышкой Темпла.

— Ладно, я еду со стадом.

— Конечно.

Темпл с трудом подавил желание умолять ее. Гордость пересилила. Хотя, возможно, к обеду и придется. Но вместо этого он подхватил груду наполовину разлезшихся ошметков кожи, изображавших его седло, а заодно и подушку, и поплелся к мулу. Скотина наблюдала за его приближением, не скрывая горящей ненависти во взоре.

Он прилагал все усилия, чтобы они с мулом стали настоящими напарниками в этом безрадостном деле, но упрямую животину, казалось, не могло убедить ничто. Мул вел себя как заклятый враг, используя любую возможность, чтобы укусить или оказать неповиновение, и взял за обыкновение мочиться на нескладные башмаки Темпла, пока тот пытался оседлать его. К тому времени как стряпчий взгромоздился в седло и заставил мула, несмотря на сопротивление, шагать к хвосту Братства, передние фургоны уже катились, поднимая пыль скрипучими колесами.

О, Боже, пыль…

Узнав о стычке духолюдов с Темплом, Даб Свит повел Братство через просторы досуха выжаренной солнцем травы и белесой ежевики, где, похоже, один лишь взгляд на голую землю порождал клубы пыли. Чем ближе к хвосту колонны повозок ты ехал, тем теснее знакомство с пылью ты завязывал, а Темпл шесть дней ехал самым последним. Большую часть дня она заслоняла солнце, погружая мир в бесконечное серое марево. Смазывалась окружающая местность, исчезали фургоны, а коровы, бредущие впереди, превращались в бесплотные очертания. Каждый кусочек тела Темпла был иссушен ветром и пропитан грязью. Если пыль тебя не удушит, то вонь от скотины добьет, это точно.

Подобного же успеха можно было достичь, натирая задницу проволочной щеткой и поглощая смесь песка и коровьего дерьма.

Несомненно, он должен упиваться удачей и благодарить Бога, что остался жив, но все же трудно испытывать признательность за эту пылевую пытку. В конце концов, благодарность и обида ходят рука об руку. Вновь и вновь он прикидывал, как бы сбежать, выскользнуть из долговой удавки и обрести свободу, но не видел никакого пути, не говоря уже о легком пути. Окружавшие его сотни миль открытого пространства держали крепче, чем решетки в темнице. Он пытался жаловаться на жизнь любому, кто согласился бы слушать, то есть никому. Ближайший всадник, Лиф, по всей видимости, страдал от юношеской влюбленности в Шай, числя ее где-то между дамой сердца и матерью. Он устраивал вызывающие едва ли не хохот сцены ревности, когда она разговаривала или шутила с другим мужчиной, что случалось, на его беду, весьма часто. Хотя тут ему не следовало волноваться. Темпл не строил никаких романтических иллюзий по отношению к своей главной мучительнице.

Хотя, следовало признать, ее порывистая манера двигаться и работать вызывала странный интерес. Всегда в движении, быстрая, сильная. Вся в работе. Даже на отдыхе, когда остальные сидели и лежали, она продолжала крутить в руках шляпу, нож, пояс или пуговицы на рубашке. Иногда Темпл задумывался — вся ли она такая твердая, как плечо, на которое он опирался тогда? Как бок, которым она к нему прижималась? И целовалась ли она так же отчаянно, как торговалась?

Когда Свит наконец-то вывел их к жалкому ручью, единственное, чего удалось добиться, — не допустить столпотворения скота и людей. Коровы карабкались друг на друга, толкались и взбивали копытами бурый ил. Дети Бакхорма носились как угорелые и плескались в воде. Ашджид возносил хвалу Богу за Его небывалую щедрость, пока его дурачок кивал головой и наполнял бочки про запас. Иосиф Лестек потирал бледное лицо и цитировал пасторальные стихи. Темпл сыскал отмель выше по течению и плюхнулся на спину в мшистые водоросли, широко улыбаясь, когда влага начала впитываться в одежду. Минувшие несколько недель значительно снизили планку его наслаждения жизнью. А еще он радовался солнцу, которое ласкало лицо, пока неожиданно не набежала тень.

— Моя дочь заплатила за тебя, — Лэмб нависал над ним.

Этим утром Лулайн Бакхорм устроила стрижку детям, и северянин с великой неохотой позволил втиснуть себя в очередь последним. Теперь, с коротко подрезанными волосами и бородой, он выглядел мощнее и суровее, чем раньше.

— Осмелюсь заметить, что она свою выгоду получит, даже если придется продать меня на мясо.

— Не стану возражать. Это возможно, — согласился Лэмб, протягивая флягу.

— Она — жесткая женщина, — сказал Темпл, принимая ее.

— Ну, не совсем уж. Тебя же она спасла.

— Это верно, — вынужденно признал Темпл, прикидывая — не была ли смерть более милосердным итогом.

— Значит, иногда она бывает мягкой, так?

Темпл поперхнулся водой.

— Обычно она кажется сердитой из-за чего-то…

— Ей часто приходилось испытывать разочарования.

— Сожалею, но вряд ли я смогу в корне переломить это обыкновение. Я обычно разочаровываю людей.

— Мне знакомо это ощущение. — Лэмб неторопливо потер бороду. — Но всегда есть завтра. Старайся стать лучше. Такова жизнь.

— Именно поэтому вы здесь? — спросил Темпл, возвращая флягу. — Начать жизнь с чистого листа?

— А Шай тебе не рассказала? — Лэмб уставился на него.

— Она если и говорит со мной, то исключительно о моем долге и о том, как медленно я его возвращаю.

— Да, я слышал. Побыстрее у тебя не получается.

— Каждая заработанная марка подобна прожитому году.

Старик присел на корточки у ручья.

— У Шай есть брат и сестра. Их… забрали. — Он опустил под воду флягу, наблюдая за пузырями. — Разбойники похитили их, сожгли нашу ферму, убили нашего друга. Всего они забрали около двадцати детей и повезли их вверх по реке, в Криз. Мы гонимся за ними.

— И что будет, когда найдете?

Лэмб сунул пробку на место с такой силой, что покореженные суставы на могучей правой руке побелели.

— Сделаем все, что понадобится. Я поклялся беречь этих детей перед их матерью. В былые годы я нарушил множество клятв, но эту намерен сдержать. — Он глубоко вздохнул. — Что заставило тебя плыть по реке? Я никогда особо не разбирался в людях, но ты не кажешься одним из тех, кто стремится начать новую жизнь в диких краях.

— Я убегал. Так или иначе, но у меня это вошло в привычку.

— Что-то подобное было и у меня, но потом я понял — как ни пытаешься скрыться от неприятностей, они все равно следуют за тобой. — Он протянул Темплу ладонь, чтобы помочь подняться.

Бывший стряпчий уже почти принял помощь, но замер.

— У тебя девять пальцев.

Внезапно Лэмб нахмурился и тут же перестал быть похожим на неторопливого и дружелюбного старика.

— Ты недолюбливаешь беспалых?

— Я — нет… Но, возможно, одного такого я встречал. Он говорил, что отправился в Дальнюю Страну, чтобы отыскать девятипалого.

— Подозреваю, я не единственный в этих краях, кто лишился пальца.

Темпл почувствовал, что надо осторожнее подбирать слова.

— Мне кажется, что тот человек мог искать как раз тебя, очень похоже. У него серебряный глаз.

— Человек без глаза ищет человека без пальца, — невозмутимо произнес Лэмб. — Это какая-то баллада, на мой взгляд. Он сказал, как его зовут?

— Кол Трясучка.

Лицо северянина скривилось, будто он разжевал кислятину.

— Проклятье! Прошлое не хочет оставаться там, где ты его бросил.

— Ты его знаешь?

— Знал. Много лет назад. Но, как говорится, старое молоко скисает, а старая месть с годами становится только слаще.

— Кто говорит о мести? — На Темпла упала вторая тень. Боковым зрением он заметил Шай, упирающуюся руками в бока. — Сто пятьдесят две марки. И восемь медяков.

— О, Боже! Почему вы не оставили меня в реке?

— Каждое утро я задаю себе тот же вопрос. — Твердый сапог ткнул Темпла в спину. — Поднимайся. Маджуду нужен Билль о Правах по поводу табуна его лошадей.

— Правда? — Надежда всколыхнулась у него в груди.

— Нет.

— Я опять еду за стадом…

Шай просто усмехнулась и, развернувшись, ушла.

— Ты говорил, она бывает мягкой, — пробормотал Темпл.

— Всегда есть завтра, — ответил Лэмб, вытирая мокрые ладони о штаны.

Переправа Свита

— Я преувеличивал? — спросил Свит.

— В этот раз — нет, — кивнула Корлин.

— В самом деле огромный, — проворчал Лэмб.

— Несомненно, — добавила Шай.

Она никогда не относила себя к тем женщинам, на которых легко произвести впечатление, но Имперскому Мосту в Сиктусе это удалось. Особенно на женщину, которая неделями напролет не видела даже обычного дома. Он раскинулся над широкой, неторопливой рекой, опираясь на пять высоких арок, возносясь высоко над гладью воды. Скульптуры на полуразрушившихся пьедесталах от ветра и времени превратились в округлые глыбы, каменная кладка поросла шиповником и плющом, попадались целые деревья. И по всей длине, от начала до конца, мост кишел людьми. Даже столько натерпевшийся от веков, он внушал почтение и трепет и выглядел больше похожим на чудо природы, чем на создание человеческой гордыни, не говоря уже о человеческих руках.

— Он здесь больше тысячи лет, — сказал Даб Свит.

— Почти столько же, сколько ты протираешь штаны о седло, — фыркнула Шай.

— Заметь, за этот срок я менял штаны, но всего два раза.

— Вряд ли я могу это одобрить, — покачал головой Лэмб.

— Менять штаны так редко? — спросила Шай.

— Вообще менять их.

— Это наша последняя возможность поучаствовать в торге до самого Криза, — сказал Свит. — Это если мы встретим там дружеский прием.

— Никогда не следует полагаться на удачу, — заметил Лэмб.

— Особенно в Дальней Стране. Так что проверьте — все ли вы купили, что вам понадобится, или нет ли у вас чего-то, что вам ну никак не надо. — Свит кивнул на полированный комод, который бросили у дороги. Его тонкая резьба растрескалась от дождя, а в ящиках поселились орды муравьев. Они не первый раз проезжали мимо неподъемных вещей, разбросанных, как деревья после половодья. Многие люди полагали, что это — блага цивилизации, без которых невозможно жить. Но самая лучшая мебель перестает казаться полезной, когда приходится тащить ее на себе. — Никогда не держи при себе вещь, если ты не можешь переплыть с ней реку. Так говорил мне старина Корли Болл.

— И что с ним случилось? — спросила Шай.

— Утонул, насколько я слышал.

— Люди редко следуют собственным советам, — пробормотал Лэмб, поглаживая рукоятку меча.

— Да вообще никогда, — бросила Шай, глянув на него. — Давайте поторопимся, тогда у нас есть надежда перебраться на ту сторону до сумерек.

Она повернулась и махнула Братству, что можно продолжать движение.

— Еще чуть-чуть, и она начнет всем командовать, да? — донеслось до ее ушей ворчание Свита.

— Не начнет, если ты удачлив, — ответил Лэмб.

Народ роился на мосту, как мухи на навозной куче. Ветер пригнал их со всех концов этой дикой страны, чтобы торговаться и пьянствовать, драться и трахаться, смеяться и плакать и предаваться всем остальным занятиям, какими обычно занимаются люди, оказавшись в компании себе подобных после многих недель, месяцев или даже лет отшельничества. Здесь крутились охотники, трапперы и старатели — в самодельной необычной одежде, лохматые, с одинаковым, причем весьма отвратным, запахом. Были миролюбивые духолюды, которые или торговали пушниной, или попрошайничали, или блуждали в толпе, напившись в хлам. Хватало исполненных самых горячих надежд людей, держащих путь к золотым приискам, и разочаровавшихся, что возвращались обратно, стараясь выкинуть из головы неудачи. Торговцы, игроки, шлюхи стремились построить собственное благосостояние на плечах всех и каждого. Неистовые, будто завтра мир провалится в преисподнюю, они толпились среди костров и развешанных на просушку шкур и шкур, свернутых для дальней дороги, в конце которой из нее выкроят шляпу для богатого бездельника из Адуи, чтобы все соседи передохли от зависти.

— Даб Свит! — буркнул человек с бородой широкой, как ковер.

— Даб Свит! — кричала крошечная женщина, обдирающая тушу больше ее раз в пять.

— Даб Свит! — орал полуголый старикан, складывающий костер из ломаных рам от картин.

Первопроходец кивал, раскланивался с каждым, знакомый, по всей видимости, с половиной обитателей равнин.

Предприимчивые купцы обматывали фургоны аляповатыми тканями, используя их как торговые палатки, и выставляли вдоль Имперской Дороги, ведущей к мосту, которая превратилась в рынок, оглашаемый криками приказчиков, блеянием скота, грохотом товаров и звоном монет. Женщина в очках на носу сидела за столом, сделанным из старой двери, на котором красовались отрезанные и высушенные головы. Надпись выше гласила: «Черепа духолюдов. Куплю или продам». Еда, оружие, одежда, лошади, запасные части фургонов, любые вещи, которые могли понадобиться человеку в Дальней Стране, продавались впятеро дороже их обычной стоимости. Брошенное наивными путешественниками имущество — от столовых приборов до оконных стекол — распродавалось их прожженными товарищами за бесценок.

— Полагаю, было бы выгодно возить сюда мечи, а обратно — оставленную мебель, — задумчиво проговорила Шай.

— У тебя отлично наметан глаз на выгодные сделки, — сказала Корлин, усмехаясь уголком рта.

Трудно было найти в суматохе более трезвый рассудок, но эта женщина раздражала, делая такое лицо, будто все знала лучше других.

— Сами они ко мне не прибегут.

Шай отдернулась, когда на дорогу перед ней брызнула струя птичьего помета. Здесь вообще кружили целые стаи пернатых — от самых больших до совсем крошечных. Пронзительно щебеча и горланя, они кружились в вышине, сидели рядком, сверля пронзительным взглядом едущих мимо, дрались друг с другом на мусорных кучах, вышагивали в поисках — как бы слямзить что-нибудь, что плохо лежит, и то, что хорошо лежит, тоже. Мост, палатки и даже людей покрывали полоски их белесого дерьма.

— Одна из них вам просто необходима! — кричал торговец, держащий за шкирку злобно шипящую кошку и сующий ее Шай под нос. Другие хвостатые собратья по несчастью выглядывали из клеток с видом заключенных на долгие срока. — В Кризе бегают крысы размером с коня!

— Тогда и кошки нам понадобятся побольше! — рявкнула Корлин в ответ, потом повернулась к Шай: — А где твой раб?

— Помогает Бакхорму перегонять его стадо через этот долбаный бардак, смею заметить. — И сварливо добавила: — Он не раб!

Похоже, ей на роду написано защищать людей, которых охотно удавила бы своими руками.

— Ну, ладно, твой мужчина-шлюха.

— И это мимо, насколько я знаю. — Шай хмуро смотрела на человека в расстегнутой до пупа рубашке, который выглядывал из-за засаленного полога палатки. — Правда, он говорил, что освоил много ремесел…

— Мог бы попытаться заняться хотя бы этим. Насколько я вижу, это единственный способ, который поможет ему вернуть тебе долг.

— Поживем, увидим, — ответила Шай, хотя она начинала полагать, что Темпл — не самое лучшее вложение денег. Этот долг ему предстоит выплачивать до Судного дня, если не помрет раньше, что казалось более вероятным, или не найдет какого-то другого дурачка, с которым сбежит в ночь, что казалось еще более правдоподобным. В прошлые годы она называла Лэмба трусом. Но он, по крайней мере, никогда не боялся работы. Никогда, на ее памяти, не жаловался. Темпл же, едва открывал рот, начинал скулить о пыли или непогоде, или о натертой заднице.

— Я тебе покажу натертую задницу, — прошипела она. — Бесполезный говнюк.

Может, стоит пытаться отыскать в людях лучшее, что у них есть, но Темпл был из тех, кто умел это очень хорошо скрывать. До сих пор. А что следует ожидать, вылавливая мужчину из реки? Героя?

Две дозорные башни некогда защищали подходы к мосту по обоим берегам. На ближнем они разрушились и превратились в заросшую груду камней. Но между ними кто-то сляпал наспех ворота — самое отвратное произведение столярного искусства из всех виденных Шай, а она в свое время переломала немало досок. Остатки древнего фургона, ящики, бочки, из которых во все стороны торчали гвозди, и даже колесо, прибитое спереди. На обломанной колонне с одной стороны восседал парнишка, напустивший на себя самый воинственный вид, что Шай когда-либо видела.

— Па! У нас гости! — крикнул он, когда к воротам приблизились Лэмб, Свит и Шай, а за ними и остальные фургоны завязшего в толчее Братства.

— Вижу, сынок! Отличная работа! — произнес здоровенный мужик, побольше Лэмба, пожалуй, с нечесаной рыжей бородой.

С ним рядом стоял рыхлый типчик с очень пухлыми щеками, в шлеме, созданном для человека гораздо менее пухлого, который сидел на нем, как чашка на булаве. Еще один почтенный обыватель вызвездился на разрушенной башне, держа в руках лук.

Рыжебородый вышел перед воротами с копьем в руках. Он не целился в них, но и не целился в сторону.

— Это — наш мост, — сказал он.

— Вот это да! — Лэмб стащил шляпу и вытер ею лоб. — Никогда бы не подумал, что вы, парни, так здорово управляетесь со строительством из камня.

Нахмурившись, Рыжебородый немного поразмыслил — не стоит ли обидеться. Потом сказал:

— Нет, мы это не строили.

— Но это наше! — закричал Пухлый, как если бы громкость добавляла словам истинности.

— А ты — здоровенный дурак! — добавил парнишка со столба.

— А кто докажет, что это ваше? — спросил Свит.

— А кто докажет, что это не наше? — воскликнул Пухлый. — Собственность охраняется законом!

Шай оглянулась, но Темпл все еще волочился за стадом.

— Ха! Когда нужен проклятый законник, его никогда нет под рукой.

— Если хотите пройти, нужно платить. Марка за одного человека, две — за каждую скотину, три — за фургон.

— Да! — присоединился мальчишка.

— Вот так дела! — Свит покачал головой, будто воочию наблюдал разложение всех ценностей человечества. — Запрещать человеку ехать туда, куда ему хочется.

— Есть люди, готовые получить прибыль с чего угодно, — сказал Темпл, наконец-то подъехавший верхом на муле.

Он стащил тряпку с лица — желтая полоса пыли вокруг глаз смотрелась, как шутовская раскраска — и блекло улыбнулся, словно делал одолжение Шай.

— Сто сорок четыре марки, — сказала она.

Улыбка Темпла испарилась, что доставило Шай видимое облегчение.

— Как я разумею, надо поговорить с Маджудом, — вздохнул Свит. — Погляди только, расходы как снег на голову.

— Погоди! — махнула рукой Шай. — Как по мне — ворота так себе. Даже я могу их сломать.

— Хочешь попробовать, женщина? — Рыжебородый стукнул копьем о землю.

— Ну, попробуй, сука! — заорал паренек. Его голос уже начал раздражать Шай.

— Мы-то не хотим решать дело силой. — Она потерла ладони. — Но вот духолюды не всегда бывают мирными, как я слышала… — Перевела дух, позволяя тишине выступить на своей стороне. — Говорят, Санджид опять вырыл меч войны.

— Санджид? — вздрогнул Рыжебородый.

— Он самый, — Темпл подхватил ее замысел, показывая изрядную живость ума. — Бич Дальней Страны! Вчера вырезали Братство из пятидесяти человек не далее как в дневном переходе отсюда. — Он широко открыл глаза и потянул себя за уши. — Все уши куда-то подевались.

— Я лично был там, — добавил Свит. — И с содроганием вспоминаю те издевательства над трупами, которые наблюдал.

— Да, издевались, — сказал Лэмб. — Меня тоже трясло.

— Да его вывернуло наизнанку! — воскликнула Шай. — Чтобы защититься от подобных неожиданностей, я предпочла бы иметь крепкие ворота. На той стороне такие же хлипкие?

— С той стороны мы ворот не делали… — ляпнул парнишка, прежде чем Рыжебородый яростным взглядом вынудил его замолчать.

Но первую атаку они выиграли. Шай коротко вздохнула.

— Ну, как по мне, так это ваше дело. Ведь это — ваш мост. Но…

— Что? — подхватил Пухлый.

— Так получилось, что с нами едет человек по имени Абрам Маджуд. Замечательный кузнец, между прочим.

— И кузница у него с собой, да? — хохотнул Рыжебородый.

— Ну, да. Он сам ее придумал, — развела руками Шай. — Он и его партнер Карнсбик запатентовали передвижную кузницу.

— Чего-чего?

— Такое же чудо нашего времени, как ваш мост — чудо времен минувших, — проговорил Темпл, искренний как никогда.

— Полдня — и у вас будет полный набор скоб, уголков, оковок, петель для ворот на обоих концах моста. И ни одна армия не пройдет через такие ворота.

Рыжебородый облизнулся и посмотрел на Пухлого. Тот облизал губы в ответ.

— Ладно. Тогда вот мое слово — половина стоимости проезда, если вы почините наши ворота…

— Едем бесплатно или не едем вообще.

— Половина! — рычал Рыжебородый.

— Сука! — добавил его сын.

Шай прищурилась.

— А ты что скажешь, Свит?

— Свит? — теперь в голосе Рыжебородого звучала не угроза, а восхищение: — Ты — Даб Свит, первопроходец?

— Тот, кто убил бурого медведя? — спросил Пухлый.

— Задушил, — Свит приосанился в седле. — Задушил мохнатого ублюдка этими самыми руками.

— Он? — завизжал мальчишка. — Этот проклятый карлик?

Отец отмахнулся от него.

— Кого колышет его рост? Скажи, Даб Свит, а можно использовать твое имя для моста? — Он воздел одну руку, словно указывал на вывеску. — Мы назовем это — «Переправа Свита»!

Предложение озадачило знаменитого жителя пограничья.

— Дружище, мост стоит здесь тысячу лет. Никто не поверит, что это я его построил.

— Они будут думать, что ты им пользуешься! Ведь каждый раз, пересекая реку, ты проходишь здесь.

— Каждый раз я перехожу там, где мне удобнее. Дерьмовый был бы из меня проводник, если бы я делал по-другому. Верно ведь?

— А мы будем говорить, что ты проезжаешь всегда здесь!

— Все это кажется мне жутко дурацким, — вздохнул Свит. — Но я думаю, имя это всего лишь имя…

— Обычно он берет пятьсот марок за использование своего имени, — вставила Шай.

— Что? — ошалел Рыжебородый.

— Что? — удивился Свит.

— А что тут такого? — подхватил ушлый Темпл. — В Адуе есть один булочник, так он платит Свиту тысячу марок в год за право разместить его портрет на коробках.

— Что? — охнул Пухлый.

— Что? — удивился Свит.

— Но… — продолжила Шай, — с учетом того, что мы сами намерены воспользоваться мостом…

— И принимая во внимание древность сооружения, — вставил Темпл.

— Мы можем сделать для вас скидку. Сто пятьдесят марок, наше Братство пересекает реку бесплатно, и вы размещаете имя Даба Свита на вывеске. Ну, как? Не сходя с места, вы выгадали триста пятьдесят марок! Это только за сегодня!

Пухлый, казалось, радовался прибыли. Но Рыжебородый все еще сомневался.

— А как мы проверим, что вы не станете продавать его имя на каждом мосту, пароме или броде в Дальней Стране?

— Мы составим купчую. Настоящую, все честь по чести. И каждый будет при своей выгоде.

— Купа… чую? — он едва сумел выговорить незнакомое слово. — А где вы тут найдете законника, клянусь Преисподней?!

Иногда дни невезения сменяются очень удачными днями. Шай торжественно опустила ладонь на плечо Темпла, улыбнулась и получила ответную улыбку.

— Нам повезло путешествовать в компании лучшего законника к западу от гребаного Старикленда!

— Он похож на сраного попрошайку, — издевательски протянул мальчик.

— Внешность бывает обманчива, — сказал Лэмб.

— Как и законники, — заметил Свит. — Ложь — их вторая натура и въедается в плоть и кровь.

— Он может составить все бумаги, — подвела итог Шай. — Но за двадцать пять марок.

Она плюнула на ладонь и протянула ее вперед.

— Ну, тогда согласен. — Рыжебородый улыбнулся, хотя за волосами не слишком-то и рассмотришь, плюнул в свою очередь и рукопожатием скрепил сделку.

— На каком языке делать черновик купчей? — осведомился Темпл.

Пухлый и Рыжебородый переглянулись, пожали плечами.

— Да без разницы, мы все равно читать не умеем.

И они развернулись, чтобы открыть ворота.

— Сто девятнадцать марок, — прошептал законник на ухо Шай и, пока никто не видел, выехал на муле вперед, приподнялся в стременах и столкнул мальчишку с его возвышения прямо в грязь перед воротами. — Ой, прости, пожалуйста. Я тебя не заметил.

Возможно, он был не прав, но Шай с удивлением обнаружила, что Темпл значительно вырос в ее глазах.

Мечты

Хеджес ненавидел Братство. Вонючий черномазый ублюдок Маджуд, заикатый мудило Бакхорм, старый притворщик Свит со своими правилами для дебилов. Правила устанавливали, когда есть, когда останавливаться, что пить, где гадить и какой величины собаку ты можешь взять с собой. Хуже, чем в проклятой армии. Кстати, об армии — когда ты в ней, то хочется поскорее убраться куда угодно, а когда покинул, обуревает желание вернуться.

Он передернулся, потер ногу, пытаясь унять боль, но она всегда оставалась там, будто в насмешку. Если бы он только знал, что рана загниет, то никогда не ткнул бы себя. Думал, что умнее всех, когда смотрел, как эскадрон мчится в атаку вслед за этим засранцем Тани. Маленькая дырка на ноге лучше, чем большая в сердце, не так ли? Не считая того, что враг покинул стены за сутки до атаки и сражаться не пришлось никому. После сражения единственного раненого вышвырнули из армии на одной ноге и без всякого будущего. Невезение… Оно, как обычно, следовало за ним.

Нет, было в Братстве и кое-что хорошее. Хеджес повернулся в потрепанном седле и оглянулся на Шай Соут, которая рысила рядом с коровами. Красоткой ее не назовешь, но что-то эдакое в ней было. Ей плевать, что рубашка пропотела и не скрывает очертания тела — весьма неплохие, насколько он мог судить. Ему всегда нравились сильные женщины. И она не ленивая, все время при деле. Непонятно, чего она вздумала хихикать с этим засратым перцеедом Темплом, бесполезным черномазым ушлепком. Вот если бы она подъехала к нему, к Хеджесу, он бы развеселил ее по-настоящему.

Он снова потер ногу, умостился удобнее в седле и сплюнул. Она-то ничего, но остальные — конченые ублюдки. Вот, к примеру, где Савиан? Сидит на козлах фургона со своей глумливой сучкой, которая задирала острый подбородок, будто умнее всех и умнее Хеджеса в отдельности. Он снова плюнул. Слюна бесплатная, следовательно, ею можно пользоваться сколько душе угодно.

Люди говорили не с ним, смотрели мимо, когда передавали бутылку по кругу, ненавязчиво обделяли его. Но он не лишился глаз, не лишился ушей, поэтому помнил, что видел Савиана в Ростоде после кровавой бойни, где тот был большим начальником. И его суровая сука-племянница крутилась там же, скорее всего. А еще Хеджес помнил услышанное имя. Контус. Слышал, когда его произносили вполголоса и повстанцы падали носами в пропитанную кровью землю, будто узрев великого Эуза. Он видел то, что видел, и слышал то, что слышал. Старый ублюдок вовсе не путешественник, мечтающий намыть себе золотишка. Нет, его мечты куда ужаснее. Худший из мятежников, вот только никто больше понятия об этом не имеет. Только гляньте — сидит там, будто сказал в споре последнее слово. Но последнее слово останется за Хеджесом. Пускай его преследуют неудачи, но у него есть чутье на возможности. Надо только дождаться удобного мгновения, чтобы превратить тайну в золото.

А до того нужно ждать, улыбаться и размышлять, как же ты ненавидишь этого заикатого мудилу Бакхорма.

Он знал, что это напрасная трата сил, которых и так мало, но иногда Рейналь Бакхорм ненавидел своего коня. Ненавидел коня, ненавидел седло, ненавидел флягу и повязку на лице. Но знал, что зависит от них, как скалолаз от веревки. В Дальней Стране есть множество необычных способов умереть — духолюды могут содрать кожу, может ударить молния, несложно утонуть в половодье. Но большинство возможных смертей скучны и неинтересны. Норовистая лошадь может убить тебя. Лопнувшая подпруга может убить тебя. Змея под босой пяткой убивает очень верно… Он знал, что легко не будет. Все качали головами и квохтали, что это безумие, ехать туда. Но слушать — одно, а жить — другое. Работа, трудности, отвратительная погода. Ты сгорал на солнце и промокал под дождем, вечно обдуваемый ветром, который мчался через пустоши в никуда.

Иногда он вглядывался в безжалостную пустоту впереди и думал: а ступала ли здесь нога человека? От этой мысли кружилась голова. Насколько далеко они забрались? Сколько еще предстоит идти? Что будет, если Свит однажды не вернется из трехдневной разведки? Сумеют они найти дорогу без него через это море травы?

Он должен выглядеть невозмутимым и вместе с тем жизнерадостным, должен выглядеть сильным. Как Лэмб. Искоса он поглядывал на могучего северянина, который спешился, чтобы вытащить застрявший в колее фургон лорда Ингелстеда. Бакхорм не знал, сумел бы справиться с повозкой даже вместе с сыновьями, но Лэмб приподнял фургон, не рассуждая. Старше Бакхорма, самое меньшее, на десять лет, он, казалось, был высечен из камня — никогда не уставал, никогда не жаловался. Люди брали с Бакхорма пример. Если он расслабится, что тогда? Возвращаться? Он оглянулся через плечо и понял, что, хотя пути, возможно, выглядят одинаково, но назад дороги нет.

Он видел свою жену, бредущую в цепочке прочих женщин, чтобы справить малую нужду. Его не отпускала мысль, что она несчастлива, и это висело тяжелым бременем, причиняя нравственные страдания. Но разве он затеял путешествие только ради своей выгоды? Его устраивала жизнь в Хормринге, но мужчина должен работать, чтобы обеспечить все потребности жены и детей, чтобы у них было будущее. Там, на западе, он его видел. Но не знал, как сделать счастливой жену. Разве он не исполнял супружеский долг еженощно — уставший или отдохнувший, больной или здоровый, не важно?

Иногда Бакхорма просто распирало от желания спросить жену: чего тебе надо? Вопрос так и рвался с языка, но проклятое заикание не позволяло ему выйти на свободу. Может, стоило спешиться и прогуляться с ней рядом, как когда-то, поболтать, но кто заставит коров пошевеливаться? Темпл? Из груди его вырвался горький смех, когда он глянул на приблуду. Типичная разновидность молодчиков, которые считают, что мир обязан обеспечить легкую жизнь. Такие порхают, как мотыльки, от одного приключения к другому, оставляя другим разгребать то, что он наворотил. Ему даже плевать на работу, за которую ему платят. Знай себе едет стремя в стремя с Шай Соут и хихикает с ней. Бакхорм тряхнул головой при виде странной парочки. Из них двоих Шай более достойна уважения.

Лулайн Бакхорм заняла свое место в кругу, внимательно оглядевшись по сторонам.

Ее фургон почти остановился, как бывало всегда без ее волевого напора. Трое старших детей боролись за вожжи, и их бессмысленные крики растекались над травой.

Иногда она ненавидела своих детей. Это нытье, эти воспаленные болячки, постоянные жалобы. «Когда будет стоянка? А когда будем есть? А когда мы приедем в Криз?» Их нетерпеливость была еще невыносимее из-за ее собственной. Она отчаянно мечтала о чем угодно, лишь бы нарушить бесконечное однообразие путешествия. Наверное, осень уже вступила в свои права, но как угадать время года здесь? Ну, возможно, по ветру, который стал чуть холоднее. Плоская равнина, такая бесконечно плоская, что Лулайн начинало казаться, будто они карабкаются вверх по наклонной поверхности, становившейся все круче с каждым днем.

Она услышала, как леди Ингелстед одернула юбки, и тут же почувствовала толчок в бок. Да уж, никто не уравнивает лучше, чем Дальняя Страна. Здесь они мочились вместе с женщиной, которая в цивилизованном мире не удостоила бы ее даже взгляда, поскольку муж ее заседал в Открытом Совете Союза, хотя и был дураком. Над ведром, скрытом от любопытных глаз, присела Пег Сисбет, которой недавно исполнилось шестнадцать. Она недавно вышла замуж, поражала наивностью в любовных отношениях и считала, что ее супруг знает ответ на любой вопрос. Ничего, она еще все поймет.

Лулайн перехватила сальный взгляд Хеджеса, который плелся мимо на паршивом муле, сурово сдвинула брови в ответ и плотнее прижалась к плечу леди Ингелстед, растопырив локти и стараясь сделаться настолько большой, насколько это вообще возможно. Ну, по крайней мере, чтобы он не заметил ничего, кроме решительного неодобрения.

И тут Рейналь пришпорил коня, оказавшись между Хеджесом и женщинами, и завел с ним ни к чему не обязывающую беседу.

— Ваш муж — хороший человек, — одобрила леди Ингелстед. — Вы можете всегда полагаться на него, в любом начинании.

— Это точно, — ответила Лулайн, постаравшись, чтобы в ее голосе звучала гордость супруги самого хорошего человека.

Иногда она ненавидела своего мужа. За его непонимание ее устремлений, за его убежденное разделение труда на мужской и женский. Можно подумать, забить кол для забора, потом напиться — настоящее дело, а днем и ночью обслуживать ораву детей — баловство какое-то. Запрокинув голову, она увидела в небе белых птиц, куда-то летящих клином. Как жаль, что ей не дано присоединиться к ним. Сколько ей еще топать за фургоном?

Ее все устраивало в Хормринге — дом и добрые друзья. Да она годы потратила, чтобы все обустроить! Но никто никогда не спрашивал Лулайн, чего же ей хочется на самом деле. Рейналь ожидал лишь, что она бросит насиженное место и последует за ним куда угодно. Вот сейчас он поскакал в голову колонны, чтобы поговорить с Маджудом. Большие люди обсуждают важные дела…

Мужу и в голову не приходило, что Лулайн мечтала скакать верхом, чтобы ветер бил в лицо, улыбаться бескрайним просторам, арканить коров, прокладывать путь, беседовать на советах, а он пускай волочится за скрипучим фургоном, меняет пеленки младшему, пусть его соски жуют каждые час или два, а еще готовит обед и выполняет супружеский долг каждую проклятую ночь, и не важно — уставший или отдохнувший, больной или здоровый…

Дурацкая мысль. Ему это и в голову не придет. А ей приходило, и весьма часто, но как только возникало желание высказать упреки вслух, что-то сковывало язык, будто это она — заика. В этом случае она просто пожимала плечами и умолкала.

— Нет, вы видели такое! — возмутилась леди Ингелстед.

Шай Соут спрыгнула с седла не далее чем в дюжине шагов от фургонов и присела на корточки в высокой траве в конской тени, держа поводья в зубах. Спустила штаны до колен и весело зажурчала, развернувшись белым задом в сторону горизонта.

— Невероятно… — прошептал кто-то.

Подтянув штаны, Шай приветливо помахала рукой, застегнула пояс и, выплюнув поводья в ладонь, запрыгнула в седло. На все про все почти не ушло времени, да и присела она именно тогда, когда захотелось. Лулайн Бакхорм хмуро окинула взглядом женщин, стоявших в кругу лицом наружу, в то время как одна из шлюх присаживалась на ведро.

— Есть ли причина, по какой мы не можем так же? — пробормотала она.

— Наверняка есть! — Леди Ингелстед пронзила ее стальным взором. Шай Соут ускакала прочь, крича Свиту, что фургоны слишком растянулись. — Хотя, должна признаться, сейчас я не могу точно сказать, какая именно.

Из колонны донесся пронзительный крик, напомнив Лулайн голос ее старшей дочери. Сердце женщины забилось. Она рванулась из строя, не помня себя от ужаса, но увидела, что дети просто-напросто продолжают драться за вожжи, вопя и хохоча.

— Не волнуйтесь, — леди Ингелстед погладила ее по руке. — Все хорошо.

— Здесь столько опасностей, — вздохнула Лулайн и попыталась успокоить бьющееся сердце. — Столько может всего случиться.

Иногда она ненавидела свою семью, а иногда любила до муки. Эта загадка, по всей видимости, не имела решения.

— Ваша очередь, — сказала леди Ингелстед.

— Верно! — Лулайн начала подбирать юбки, а круг за ее спиной сомкнулся. Проклятие! Знала ли она, что справлять малую нужду ей придется через такие трудности?

Знаменитый Иосиф Лестек кряхтел, напрягался, наконец выдавил в кружку еще несколько капель.

— Да… да…

Но фургон вдруг тряхнуло, кастрюли и миски загрохотали, и актер выпустил из рук конец, чтобы схватиться за поручень. Когда он сумел выпрямиться, позыв улетучился.

— За грех какой проклятье старости на людях? — произнес он строку из последнего монолога «Смерти нищего».

О, в какой тишине он шептал их на пике расцвета своей славы! Какими аплодисментами взрывался зал! Нескончаемые овации… А теперь? Он получил представление о дикой местности, когда труппа проводила гастроли в Мидерленде, но даже не догадывался, какими бывают настоящие дикие края. Из окна он видел только бесконечный океан травы. Из нее торчали развалины, давно забытые остатки Империи, пролежавшие здесь множество лет. Рухнувшие колонны, заросшие стены. Таких руин немало оставалось в этой части Дальней Страны. Их слава минула, их историю забыли, они никого не интересовали. Осколки былых эпох. Впрочем, как и он.

С неудержимой тоской Лестек вспоминал времена, когда мог отлить полное ведро. Бил струей, как пожарный рукав, даже не задумываясь, а потом убегал на сцену, греться в тепле ароматных ламп на китовом жиру, вызывать восторг зала, срывать неистовые аплодисменты. И эта парочка уродливых троллей — драматург и постановщик — умоляли его задержаться еще на сезон, просили, унижались, сулили огромные гонорары, а он не замечал их, увлеченно припудривая лицо. Его приглашали в Агрионт играть в стенах дворца перед лицом Его Августейшего Величества и Закрытым Советом! Он играл роль Первого Мага перед самим Первым Магом — кто из актеров может похвастаться тем же? Он ходил по мостовой из посрамленных критиков, восторженных поклонников и не замечал их у своих ног. Неудачи были не для него.

Потом стали подводить колени, потом кишечник, а за ним и мочевой пузырь. Ухмыляющийся драматург предложил нового актера на главные роли, конечно, с сохранением для Лестека пристойной оплаты и ролей второго плана, пока он не вернет прежнюю силу. Он шатался на сцене, запинался в репликах, потел в сиянии вонючих ламп. И, наконец, постановщик, ухмыляясь, предложил расстаться. Да, это были замечательные годы сотрудничества для них обоих — какие спектакли, какие зрители! — но приходит пора, и нужно искать новые успехи, гнаться за новой мечтой…

— О, вероломство, вот твой мерзкий лик…

Фургон покачнулся, и жалкие капли, которые он выдавливал последний час, выплеснулись из кружки на руку. А он даже не заметил. Стоял и тер щетину на подбородке. Надо бы побриться…

Все-таки следовало соблюдать определенные условности. Он нес культуру в дикие дебри, разве нет? Вытащил письмо Камлинга и вновь пробежал его глазами, проговаривая вслух. Да, он страдал чрезмерно вычурным стилем, этот Камлинг, но похвалами и высокими оценками приятно щекотал самолюбие, обещал прекрасное будущее, замыслил эпохальное представление на подмостках древнего имперского амфитеатра Криза. Постановка века, как он выражался. Культурная феерия!

Иосиф Лестек еще не ушел. Нет! Удача может явиться, откуда не ждешь. И главное, прошло уже много времени с его последних видений. Определенно жизнь налаживается! Лестек сложил письмо и отважно схватился за конец, пристально глядя в окно на медленно проплывающие руины.

— Мое лучшее представление еще впереди, — прошептал он, стиснув зубы и напрягаясь, чтобы выдавить еще каплю в кружку.

— Любопытно, каково это? — произнесла Саллайт, задумчиво глядя на ярко разукрашенный фургон с пурпурной надписью на стенке «Иосиф Лестек». Не то чтобы она когда-то училась грамоте, но Лулайн Бакхорм однажды прочла ей вслух.

— Ты о чем? — спросила Голди, дергая вожжами.

— Ну, быть актером. Выступать перед залом и все такое…

Однажды она видела представление. Мать и отец брали ее с собой. Еще до того, как умерли. Само собой, до того. Не столичные актеры, но тоже неплохие. Она хлопала, пока не заболели ладони.

Голди потеребила локон, выбившийся из-под поношенной шляпки.

— Разве ты не играешь роль перед каждым посетителем?

— Ну, это же не совсем одно и то же.

— Зрительный зал меньше, а так — то же самое. — Они слышали, как Наджис во всеуслышание стонала в заднем отсеке фургона, обслуживая одного из престарелых кузенов Джентили. — Изобразишь, что ты в восторге, получишь деньжат сверху. — Ну, или остается надежда, что кончит быстрее. Это тоже очень даже неплохо.

— Никогда не умела притворяться, — вздохнула Саллайт.

Она не притворялась, что ей нравится. Разве что воображала, что она вообще в другом месте.

— Да я не только о трахе. Не только. И не столько о нем, в конце концов. — Голди повидала многое. Она была дьявольски опытной. Саллайт понимала, что не может с ней даже сравниться. Может, когда-нибудь. — Просто попытайся глядеть на них, будто они хоть что-то из себя представляют. Ведь это то немногое, чего люди всегда хотят, правда ведь?

— Надеюсь… — Саллайт бы понравилось, если бы ее перестали рассматривать как вещь.

Люди глядели на нее и видели шлюху. Она часто задумывалась: кто-нибудь в Братстве знает, как ее зовут? Меньше чувств, нежели к корове, а уж ценность ее так точно меньше. Вот что бы сказали родители, узнав, что их дочь шлюха? Но они не скажут ничего, потому что умерли, и Саллайт им ничего не сможет сказать. Могло быть и хуже, как ей казалось.

— Главное, выжить. Это — правильный взгляд на мир. Ты еще молода, дорогуша. У тебя есть время заработать. — Течная сука бежала вдоль каравана, а за ней вприпрыжку поспевала дюжина или больше кобелей всевозможных размеров и мастей, преисполненных надежды. — Такова жизнь, — сказала Голди, проследив за ними. — Упорно работай и, может быть, разбогатеешь. Накопишь деньжат достаточно, чтобы бросить и уйти на покой. Чем не мечта?

— Это? — На взгляд Саллайт, довольно убогая мечта. Но могло быть и хуже.

— Сейчас скучновато, но вот увидишь — приедем в Криз, и дело пойдет! Посмотришь, как монеты посыплются. Лэнклан знает свою работу. Так что можешь не волноваться.

Все хотели попасть в Криз. Едва проснувшись, начинали обсуждать дорогу. Приставали к Свиту, чтобы он точно сказал, сколько миль они уже прошли и сколько еще остается, выслушивая ответ, словно смертный приговор. Но Саллайт боялась этого города. Бывало, Лэнклан рассказывал, сколько там одиноких мужчин с горящими глазами, обещал, что у них будет по пятьдесят посетителей в день — о таком можно лишь мечтать. На взгляд Саллайт, сущий Ад. Иногда она люто ненавидела Лэнклана, но Голди заверяла ее, что он — сутенер, каких поискать.

Вопли Наджис стали такими громкими, что привлекали внимание.

— Долго нам еще ехать? — Саллайт попыталась отвлечься разговором.

— Еще много равнин и много рек… — Голди подняла хмурый взгляд к горизонту.

— То же самое ты говорила неделю назад.

— Это было правдой тогда, правда и сейчас. Не переживай, дорогуша. Даб Свит приведет нас куда надо.

Но Саллайт хотелось, чтобы было наоборот. Вот бы следом за Дабом Свитом они проехали по большому кругу и вернулись в Новый Келн, где на пороге дома ее встретят улыбающиеся отец и мать. Вот это — предел мечтаний. Но они умерли от лихорадки, а великая пустошь — не то место, где принято мечтать. Она глубоко вздохнула и до боли потерла нос, чтобы не расплакаться. Все равно не поможет. Слезы еще ни разу ей не помогли.

— Старый добрый Даб Свит! — Голди тряхнула вожжами, понукая волов. — Я слышала, он ни разу в жизни не заблудился.

— Выходит, ты не сбился с пути? — сказала Кричащая Скала.

Свит отвел взгляд от приближающегося всадника и косо посмотрел на нее, взгромоздившуюся на верхушку одной из наполовину обвалившихся стен. За спиной у покачивающей ногой духолюдки горело закатное солнце. Старый флаг, украшавший ее голову, Кричащая Скала скинула, распустив серебристые волосы, в которых еще оставалась пара золотых прядей.

— А ты когда-нибудь видела, чтобы я заблудился?

— Да каждый раз, когда я не показываю тебе дорогу.

Он снисходительно улыбнулся. За время этой поездки ему пришлось лишь дважды ускользнуть со стоянки ясной ночью, чтобы настроить астролябию и выбрать правильное направление. Даб Свит выиграл инструмент в карты у отошедшего от дел капитана морского судна и за долгие годы ни разу не пожалел. Равнины порой похожи на море. Ничего, кроме неба, горизонта и проклятого груза в обозе. Чтобы соответствовать легенде, человеку следует иметь в рукаве одну-две уловки.

Бурый медведь? Да, он убил его. Правда, не голыми руками, а копьем. И медведь был старым, медлительным и не слишком крупным. Но ведь медведь! И он в самом деле убил его! Почему бы людям не восхищаться? Даб Свит — убийца медведя! Но при каждом новом пересказе история все приукрашивалась и приукрашивалась — голыми руками, спасая женщину, трех медведей… В конце концов легенда затмила его самого.

Прислонившись к обломку колонны, он скрестил руки и следил за приближающимся всадником, который ехал галопом, без седла, на манер духолюдов. Задница разведчика предсказывала неприятности.

— И кто из меня сделал проклятую знаменитость? — пробормотал он. — Не я, это точно…

— Ха! — ответила Кричащая Скала.

— Да я не давал ни единого повода в своей жизни…

— Хм.

Когда-то давно, услыхав очередную историю о Дабе Свите, он засовывал большие пальцы за пояс и задирал подбородок, наивно полагая, что его жизнь и вправду такова. Но проходили, как всегда, безжалостные годы, историй становилось все больше, а Даба Свита как такового все меньше. Наконец они превратились в рассказы о человеке, которого он никогда в жизни не встречал, чьих подвигов никогда не совершал и даже не пытался. Изредка они навевали воспоминания об отчаянных и безумных схватках, утомительных переходах, мучительном голоде и холоде в пути, тогда он качал головой и задавался вопросом: какое гребаное волшебство превратило обычные житейские случаи в благородные приключения?

— Что они получили? — проговорил он. — Кучу историй, которые можно развешивать на уши. А что получил я? Ничего, чтобы чувствовать себя обеспеченным. Только старое седло и мешок с людской ложью в довесок.

— Хм, — откликнулась Кричащая Скала, будто так и должно было случиться.

— Несправедливо. Очень несправедливо.

— Почему это должно быть справедливо?

Свит ворчливо согласился. Он больше не старел. Он постарел окончательно. В груди ломило, когда он засыпал, в коленях стреляло, когда просыпался, мерз, как никогда раньше, оглядывался на прожитые дни и понимал, что они явно превосходят числом те, которые отмеряны ему на будущее. Неизвестно, сколько еще ночей он сможет проводить под открытым небом, а люди продолжают смотреть на него в благоговейном страхе, словно он круче Иувина, а если они окажутся в безвыходном положении, то он призовет грозу на головы духолюдов или сожжет их молнией из задницы. Только откуда у него молния?

Иногда после беседы с Маджудом, где он играл роль «этот человек все знает и не отступает ни перед какими трудностями» лучше, чем справился бы сам Иосиф Лестек, Даб Свит забирался в седло с трясущимися руками и потухшим взглядом и говорил Кричащей Скале: «Я за себя не отвечаю…», а она кивала в ответ, словно так и должно быть.

— Ведь раньше я был кем-то? — пробормотал он.

— Ты и сейчас кто-то, — отозвалась Кричащая Скала.

— И кто же?

Всадник осадил коня в нескольких шагах, прищурившись, окинул взглядом Свита и Кричащую Скалу, ожидавших его в развалинах. Осторожный, как испуганный олень. Спустя мгновение он перекинул ногу через холку коня и спешился.

— Даб Свит, — сказал духолюд.

— Локвей, — ответил разведчик. Это должен быть он. Один из нового угрюмого поколения, которое во всем видело только плохое. — Почему Санджид не пришел?

— Можешь говорить со мной.

— Могу. А должен?

Локвей ощетинился. Гордость и злость так и лезли из него, как из всех юнцов. По всей видимости, Свит и сам в молодости был таким же. Вполне возможно, он был еще хуже, но к настоящему времени подобное поведение ему надоело до чертиков.

— Ладно, ладно, поговорим, — махнул он духолюду.

Первопроходец вздохнул. Ощущение гнильцы усиливалось и не становилось приятнее. Он долго готовился, согласовывал с каждой из сторон, но последний шаг всегда самый трудный.

— Тогда говори! — бросил Локвей.

— Я провожу Братство в одном дневном переходе к югу отсюда. Они при деньгах.

— Тогда мы нападем.

— Ты, мать твою, будешь делать то, мать твою, что я тебе, мать твою, скажу! — зарычал Свит. — Передай Санджиду, чтобы прибыл, как и договаривались. Они дьявольски напуганы. Покажитесь в боевой раскраске, скачите по кругу, пустите несколько стрел, и они будут счастливы вам заплатить. Только не надо все усложнять, тебе ясно?

— Ясно, — кивнул Локвей, но Свит здорово сомневался, что он понимает значение слов «не надо усложнять».

Он приблизился к духолюду вплотную, лицом к лицу, к счастью, тот стоял ниже по склону, засунул большие пальцы за ремень и выставил вперед нижнюю челюсть.

— Никаких убийств, ты слышал? Все легко и просто, и все получат деньги. Половина — вам, половина — мне. Это ты передашь Санджиду.

— Передам, — ответил Локвей, глядя с вызовом.

Свита так и подмывало дать ему по зубам и послать к чертям эту сделку. Но здравый смысл возобладал.

— А ты что скажешь? — спросил духолюд у Кричащей Скалы.

Она промолчала, продолжая раскачивать ногой. Будто ее никто и не спрашивал. Свит не сдержался и хихикнул.

— Ты смеешься надо мной, недомерок? — вскипел Локвей.

— Я смеюсь, а ты стоишь передо мной, — отрезал Свит. — Думай, что хочешь, мать твою. А теперь пошел вон и передай Санджиду мои слова.

Потом он долго глядел, нахмурившись, вслед скачущему на закат Локвею, пока духолюд и его конь не превратились в черную точку, и думал, что этот случай, по всей видимости, не войдет в новую легенду о Дабе Свите.

Однако мерзкое ощущение только усилилось. Но что тут поделаешь? Он же не может водить Братства до бесконечности?

— Надо отложить кое-что, чтобы удалиться на покой, — пробормотал он. — По-моему, я не слишком корыстолюбивый…

Он покосился на Кричащую Скалу, которая вновь повязывала голову обрывками флага. Большинство людей ничего не прочитали бы на ее лице, но Свит, знавший духолюдку множество лет, уловил легкую тень разочарования. А может, это его собственное беспокойство отразилось, как на глади пруда?

— Я — никакой не гребаный герой, — заявил он. — Что бы они там ни болтали!

Она лишь кивнула, словно это само собой разумеющееся утверждение.

Народ расположился лагерем среди руин. Высокая палатка Санджида стояла в сгибе руки огромной упавшей статуи. Никто не знал, чье это изваяние. Древний Бог, умерший и канувший в вечность. Локвею казалось, что Народ скоро последует за ним.

Среди немногочисленных палаток царила тишина. Молодые воины жили отдельно, чтобы охотиться. На веревках сохли полоски мяса. Челноки ткачих, которые трудились над одеялами, щелкали, отсчитывая неумолимое время. Вот до чего дошли те, кто должен править равнинами. Ткали ради крошечной оплаты, воровали деньги, поскольку только так они могли покупать то старье, что спихивали им торговцы.

Черная оспа пришла прошлой зимой, и половина детей умерли, крича от сжигающей их горячки. Люди предали огню старые жилища, рисовали на земле священные круги и говорили правильные заклинания, но ничего не помогло. Мир менялся, и прежние обряды утратили силу. Дети продолжали умирать, женщины продолжали рыть могилы, мужчины оплакивали мертвых, а Локвей оплакивал неистовее остальных.

Санджид взял его за плечо и сказал:

— Я не боюсь за себя. Я свое пожил. Я боюсь за вас, за молодых, за тех кто идет нам на смену, вам предстоит увидеть конец мира.

Локвей тоже боялся. Иногда ему казалось, что вся жизнь его пропитана страхом. Разве это достойно воина?

Он привязал коня и прошел через стоянку. Две сильные дочери вынесли Санджида из его палатки. Душа его уходила вздох за вздохом. С каждым утром могучий вождь, перед которым дрожал весь мир, усыхал все больше и больше.

— Что сказал Свит? — прошелестел он.

— Проедет Братство. Они готовы заплатить. Я ему не доверяю.

— Он всегда был другом Народа. — Одна из дочерей вытерла слюну с уголка его безвольного рта. — Мы встретим его… — Санджид засыпал на ходу.

— Мы встретим его, — кивнул Локвей, но он боялся будущего.

Боялся за своего маленького сына, который три дня назад впервые рассмеялся, а значит, стал одним из Народа. Казалось бы, надо радоваться, но Локвей не ощущал ничего, кроме страха. Разве это мир для новой жизни? В дни его юности Народ был многочисленным, его стада — неисчислимыми. Теперь их украли чужаки, пастбища уничтожены ползущими Братствами, исчезли звери, на которых охотились воины, а Народ разобщен и рассеян, пробавляясь презренным трудом. Раньше будущее всегда было похоже на прошлое. Сейчас же прошлое вспоминалось с радостью, а мысли о будущем наполняли ужасом и ожиданием смерти.

Но Народ без борьбы не сдастся. Вот Локвей и сидел рядом с женой и сыном под сияющими звездами и мечтал о лучшем будущем, которое никогда не наступит.

Гнев Божий

— Не нравится мне эта туча! — крикнул Лиф, откидывая волосы с лица, но ветер немедленно вернул их обратно.

— Если в Аду могут быть облака, — пробормотал Темпл, — то они именно так и выглядят.

Туча на горизонте нарастала, как грязно-серая гора, как темная клокочущая башня, подпирающая небеса, которая превратила солнце в неясное пятно и окрашивала всю округу в мрачные и угрожающие цвета. И всякий раз, когда Темпл оглядывался, она приближалась. Вся бескрайняя и открытая, как на ладони, Дальняя Страна погружалась в тень, и похоже, ураган пройдет как раз над их головами. Может быть, Темпл притягивает к себе опасности?

— Давай зажжем костры и бегом к фургонам! — воскликнул он, как будто доски и парусина смогли бы защитить от ярости небес.

Ветер не помогал решению поставленной задачи. И морось, начавшаяся мгновением позже, не способствовала. Да и обрушившийся ливень, налетевший сразу со всех сторон, промочивший поношенную куртку Темпла, как будто одежды и не было вовсе. Ругаясь, он сгорбился над грудой коровьих лепешек, которые расползались в мокрых руках, принимая изначальное, весьма пахучее состояние, пока Темпл тыкал в них тлеющими остатками факела.

— Прекрасное развлечение — поджигать размокшее дерьмо, правда? — кричал Лиф.

— Была у меня работенка и получше! — ответил Темпл, который раньше полагал, что прежние занятия весьма отвратные, но сейчас начал сомневаться.

Застучали копыта, и Шай спрыгнула с седла, прижимая шляпу к голове. Она приблизилась, перекрикивая ветер, но Темпл на миг отвлекся на ее рубашку, влажную и плотно облепившую тело, с расстегнутой верхней пуговицей. Ворот открывал загорелый треугольник у горла и дальше кожу светлее, острые очертания ключиц, а еще ниже…

— Я спросила — где стадо? — проревела она прямо ему в лицо.

— Э-э… — Темпл ткнул большим пальцем через плечо. — Где-то в миле позади!

— Гроза их пугает! — Лиф щурился от ветра, а может, злился на Темпла, трудно сказать наверняка.

— Бакхорм боится, что они разбегутся. Он отправил нас, чтобы зажечь огни вокруг лагеря, — Темпл указал на дугу из девяти или десяти костров, которые им удалось зажечь до ливня. — Он думает, это отпугнет стадо, если они запаникуют! — Хотя в настоящее время плоды их усилий, казалось, не в силах отпугнуть и кучку ягнят. Ветер дул что есть силы, неся клубы дыма по равнине, заставляя длинную траву метаться, рисуя пляшущими колосками волны и спирали. — А где Свит?

— Ни слуху ни духу! Мы еще поговорим с ним начистоту. — Шай схватила Темпла за мокрую куртку. — Все равно вы больше ничего не зажжете! Возвращаемся к фургонам!

Втроем они пробивались через пелену дождя, хлещущего струями наотмашь, жалящего, сбивающего с ног. Шай тащила за уздечку упирающуюся лошадь. Кромешный мрак окутал равнины, не позволяя им разглядеть повозки до тех пор, пока не уперлись в них носом. Люди отчаянно понукали волов, пытались спутать обезумевших от ужаса коней, привязывали мелкую скотину или боролись с собственными плащами или накидками, которые под порывами ветра превратились в серьезных противников.

Посреди сумятицы, выпучив глаза от усердия, застыл Ашджид, воздев жилистые руки к проливающимся небесам. Дурачок из Братства стоял перед ним на коленях. Вместе они напоминали изваяние из жития какого-нибудь Пророка.

— Вам не защититься от гнева небес! — кричал Ашджид, указывая вверх пальцем. — От Бога не скроешься никуда! Бог все видит!

Темплу всегда казалось, что самый опасный священник тот, кто искренне верит.

— Ты обращал внимание, — спросил он, — что Бог усердно наблюдает за нами, но когда дело доходит до помощи, проявляет ужасную нерасторопность?

— У нас есть заботы поважнее, чем этот болван со своим придурком, — дернула его Шай. — Надо сдвинуть фургоны — если стадо пробежит здесь, страшно представить, что будет!

Теперь дождь лил сплошной стеной, Темпл промок так, будто его окунули с головой в воду. Если подумать, то в первый раз за несколько недель. На глаза попалась Корлин — сцепившая зубы, с волосами, прилизанными вокруг черепа, она сражалась с веревками, пытаясь закрепить хлопающую парусину. Рядом с ней Лэмб с натугой уперся плечом в борт фургона, как будто мог сдвинуть его в одиночку. А может, и мог… Когда парочка взъерошенных сулджиков присоединились к северянину, повозка покатилась. Лулайн Бакхорм подсаживала детей в фургон, и Темпл поспешил ей на помощь, сбрасывая с глаз липнущие волосы.

— Покайтесь! — ревел Ашджид. — Это не гроза! Это — гнев Божий!

Савиан дернул его за драную мантию.

— Это — гроза. Будешь болтать, я покажу тебе, что такое гнев Божий!

И толчком повалил старика.

— Нам надо… — рот Шай продолжал шевелиться, но ветер унес слова. Она поволокла Темпла, и он, шатаясь, сделал несколько шагов, которые показались ему милями. День стал черным, словно ночь, струйки сбегали по щекам. Он дрожал от холода и страха. Руки безвольно болтались. Он развернулся и внезапно потерял направление, ощущая нарастающую панику.

Куда делись фургоны? Где Шай?

Поблизости догорал один из костров, ветер уносил в темноту красные искры, Темпл побрел к нему. Ветер дунул так, будто за спиной захлопнулась дверь, толкнул и вцепился в него, как пьянчуга в собутыльника, а потом, словно ловкий борец, повалил Темпла, дунув с другой стороны. Он беспомощно барахтался в траве. В ушах эхом отдавались безумные вопли Ашджида, который просил Бога поразить неверующих.

Звучало пугающе. Ведь нельзя просто захотеть и уверовать…

Он полз на четвереньках, опасаясь выпрямиться, ведь — кто знает? — возможно, он вознесся на небо и теперь уносился в неизвестную даль, а его кости остались белеть на землях, где не ступала нога человека. Разорвавшая темноту вспышка высветила застывшие на лету капли и струи дождя, фургоны, озаренные белым сиянием, застывших в различных позах людей, будто в безумной игре… А потом снова все скрыл секущий ливнем мрак.

Уже мгновение спустя ревел и грохотал гром, заставляя подкоситься колени Темпла, который ощутил дрожь самой земли. Но хотя гром и закончился, барабанная дробь становилась громче и громче. И теперь уж в самом деле сотрясалась земля. Темпл догадался, что виной тому не гром, а копыта. Сотни копыт ударяли в землю, это скакали коровы, обезумевшие от грозы. Несколько тысяч фунтов говядины мчались туда, где он беспомощно стоял на коленях. Еще молния, и он уже увидел их — окруженные дьявольской тьмой, они покачивались вверх-вниз, как будто один зверь, многорогий и разъяренный, приближающийся по бурлящей потоками равнине.

— О, Боже… — прошептал он, уверенный, что наконец-то ледяные липкие ладони смерти сомкнулись вокруг него. — О, Боже…

— Шевелись, гребаный дурак!

Чья-то рука вцепилась ему в воротник. Очередная молния высветила лицо Шай — без шляпы, волосы прилизаны водой, губа упрямо закушена. Никогда еще Темпл так не радовался, когда его обругали. Он кинулся к ней, ветер нес их и подталкивал, как щепки в половодье. Дождь превратился в ливень из Писания, в легендарное наводнение, ниспосланное Богом старцу Сипоту в наказание за гордыню. Топот копыт сливался с громом, рушащимся с бурного неба, и превращался в единый ужасающий шум.

Двойная молния озарила заднюю стенку фургона и безумно дергающийся парусиновый полог, а под ним — лицо Лифа с выпученными глазами. Он тянул руки и выкрикивал слова поддержки, все равно не слышные из-за бури.

Кто-то неожиданно подхватил Темпла и забросил его в фургон. Новая вспышка позволила разглядеть Лулайн Бакхорм с детьми, которые забились между мешками и корзинами, а рядом две шлюхи и один из кузенов Джентили, все мокрые, как пловцы. Шай, при помощи Лифа, скользнула следом. А снаружи бурлила уже настоящая река, омывая колеса. Общими усилиями полог, рвущийся из рук, опустили.

Темпл в кромешной темноте откинулся на спину. Кто-то уселся напротив него — было слышно лишь дыхание человека. Может, Шай, может, Лиф, а возможно, кузен Джентили, но какая, в сущности, разница?

— Срань Господня… — пробормотал Темпл. — Ну и погодка там, снаружи.

Никто не ответил. Да и что скажешь? Но не исключено, все слишком устали, чтобы открывать рот, или просто не расслышали его слов за топотом бегущих мимо коров и града, барабанящего по навощенной парусине над головами.

Отследить путь, которым прошло стадо, оказалось совсем несложно — широкая полоса избитой копытами, превращенной в грязь земли огибала лагерь, а потом расширялась по мере того, как коровы разбегались в разные стороны. То здесь, то там виднелись туши затоптанных животных, мокрые и блестящие в лучах восходящего солнца.

— Благочестивым людям из Криза, наверное, придется подождать обращения в Веру, — проговорила Корлин.

— Похоже, что так, — согласилась Шай.

Сперва она приняла это за груду мокрого тряпья, но, присев рядом, увидела край черной мантии с белой окантовкой и признала одежду Ашджида. Сняла шляпу. Просто нужно было проявить какое-то уважение к смерти.

— Не много от него осталось.

— Полагаю, так обычно и бывает, если несколько сотен коров пробежит по человеку.

— Отговори меня, если я надумаю пережить подобное. — Шай выпрямилась, возвращая шляпу. — Давай лучше подумаем, что скажем остальным.

Лагерь бурлил. Люди чинили то, что поломала буря, и собирали то, что она разбросала. Некоторые коровы, возможно, разбежались на мили по округе. Лиф и еще несколько человек искали их. Лэмб, Савиан, Маджуд и Темпл приводили в порядок фургон, заехавший в промоину. Ну, Лэмб и Савиан приподнимали зад повозки, Маджуд колдовал над осью с молотком в руках, а Темпл подавал гвозди…

— Все в порядке? — спросил он, когда женщины приблизились.

— Ашджид погиб, — ответила Шай.

— Погиб? — проворчал Лэмб, отпуская фургон и складывая руки.

— Мертвее не бывает, — сказала Корлин. — По нему пробежало стадо.

— Говорил же ему, чтобы убирался! — прорычал Савиан, из которого сочувствие так и перло.

— И кто теперь будет молиться Богу за нас? — казалось, Маджуд слегка озаботился этим.

— А нужно, чтобы за тебя молились? — удивилась Шай. — Ты никогда не выглядел очень уж благочестивым.

Торговец потер узкий подбородок.

— Понятно, что Рай на дне полного кошелька, но… Я как-то привык к утренней молитве.

— И я тоже. — Бакхорм с несколькими сыновьями подошел к ним.

— Подумать только… — пробормотал Темпл. — Он все-таки обратил некоторых из нас.

— Погоди-ка, законник! — Шай повернулась к нему. — Кажется, в прошлые годы ты был священником?

— Да, — Темпл вздрогнул, но постарался удержать себя в руках. — Однако, из разных позорных событий моей жизни, за это мне почему-то стыдно сильнее всего.

— Ну, всегда есть место позади стада, — Шай пожала плечами. — Если это тебе больше подходит.

Темпл размышлял недолго и, повернувшись к Маджуду, сказал:

— На протяжении нескольких лет меня наставлял Кадия, Верховный Хаддиш Великого Храма Дагоски, всемирно известный оратор и богослов.

— Э-э… — Бакхорм сдвинул шляпу на затылок. — Хм… Ты молитву прочесть можешь или нет?

— Да, — вздохнул Темпл. — Могу. — И добавил едва слышно, только для Шай: — Молитва от неверующего священника перед неверующей паствой, собранной из народов с разными религиозными взглядами.

— Мы же в Дальней Стране, — пожала плечами Шай. — Думаю, у людей могут быть душевные сомнения… — И обратилась ко всем собравшимся: — Он прочитает лучшую молитву из тех, что вы слышали! Его зовут Темпл! Разве вы слышали более религиозное имя?

Маджуд и Бакхорм обменялись взглядами, в которых сквозило сомнение.

— Если пророки падают с небес, то, наверное, из реки их тоже можно выловить…

— И омыть дождем. Или еще как-нибудь…

— Лилось над всеми остальными тоже, — Лэмб глянул в небеса.

— А какова будет моя оплата? — спросил Темпл.

— Мы не платили Ашджиду, — нахмурился Маджуд.

— Ашджида заботил лишь Бог. А я должен заботиться о себе.

— Не говоря уже о твоих долгах, — вставила Шай.

— Не говоря о долгах, — согласился Темпл, убедительно глянув на Маджуда. — В конце концов, ты уже наглядно показал отношение к милосердию, когда отказался помогать утопающему.

— Уверяю тебя, что милосердие столь же не чуждо мне, как и любому человеку. Но я должен принимать во внимание моего партнера Карнсбика, а он считает каждый медяк.

— Это ты нам часто рассказываешь.

— И не тонул ты уже. Просто был мокрый.

— Можно испытывать милосердие и к мокрому.

— А ты не испытывал, — нажала Шай.

— Вдвоем вы даже слепцу очки продадите, — покачал головой Маджуд.

— Это так же полезно, как молитвы перед злодеями, — вставил Темпл, невинно взмахнув ресницами.

— Просто замечательно, — торговец потер лысый череп. — Но я ничего не покупаю, предварительно не приценившись. Читаешь молитву прямо здесь, и если слова сумеют убедить меня, то я назначаю справедливую оплату, которую буду выдавать каждое утро. Надеюсь, что спишу это на непредвиденные расходы.

— Значит, непредвиденные. — Шай повернулась к Темплу: — Ты хотел избавиться от хлопот со стадом? Эта работа может дать устойчивый доход. Просто наскреби немного веры, законник.

— Ладно, — ответил Темпл негромко. — Но раз я теперь — новый священник, я требую сапоги старого священника.

Он забрался на фургон, перед которым неровным полумесяцем собралась его паства. К удивлению Шай, она увидела почти половину Братства. Ничто так не способствует желанию помолиться, как смерть, а тут еще и прямое явление гнева Божьего минувшей ночью. Пришли все сулджики. Леди Ингелстад, строгая, но заинтригованная. Джентили с его древней родней. Бакхормы с детьми. Все шлюхи во главе с сутенером, хотя Шай подозревала, что он-то явился, чтобы следить за работницами, а вовсе не из религиозных побуждений.

Царила тишина, нарушаемая лишь скрежетом ножа Хеджеса по оселку — он готовился свежевать убитых коров на мясо — и скрипом лопаты Савиана, который готовил могилу для вечного успокоения предыдущего духовного наставника Братства. Теперь уже босого. Темпл сложил ладони и вознес смиренный взор к небу, глубокому и чистому теперь, не сохранившему и следов буйства прошлой ночи.

— Боже…

— Почти угадал! — В этот миг старина Даб Свит остановил коня рядом с толпой, удерживая поводья двумя пальцами. — Утро доброе, мои отважные спутники!

— Где ты был, во имя Преисподней?! — заорал Маджуд.

— На разведке. Разве ты не за это мне платишь?

— И за помощь в бурю.

— Но я не могу держать вас за ручку каждую милю пути в Дальней Стране. Мы ездили на север, — он ткнул пальцем через плечо.

— Север! — эхом отозвалась Кричащая Скала, которой удалось пересечь стоянку с противоположной стороны в гробовой тишине.

— Обнаружив некоторые следы духолюдов, мы пытаемся оградить вас от неприятных неожиданностей.

— Духолюды показались? — спросил Темпл, почувствовав легкую тошноту.

Свит, успокаивая толпу, поднял ладонь.

— Нет необходимости гадить в штаны прямо сейчас. Это — Дальняя Страна. Здесь всегда есть духолюды. Вопрос только, какие и сколько их. Мы переживали, что следы могли принадлежать воинам Санджида.

— И? — прищурилась Корлин.

— Прежде чем мы разыскали их, началась гроза. Все, что нам оставалось, это отыскать скалу и под ее защитой пережидать бурю.

— Ха! — бросила Кричащая Скала, очевидно соглашаясь.

— Ваше место здесь, — проворчал лорд Ингелстед.

— Даже мне не удается быть всюду, ваша милость. Но продолжайте ругать меня. Всеобщее презрение — судьба первопроходца. Все знают, как надо делать лучше, и все так и рвутся научить тебя. Я думал, в Братстве хватит отважных сердец и светлых голов, чтобы справиться с непогодой. Не то чтобы я причислял вашу милость к какой-либо из этих сторон, но… И что же мы видим? — Свит оттопырил нижнюю губу и указал на мокрую стоянку и потрепанных людей. — Потеряно лишь несколько коров, хотя буря вчера была — ого-го! Все могло быть гораздо хуже.

— Мне слазить? — спросил Темпл.

— Если из-за меня, то не надо. А что ты там, кстати, забыл?

— Он собирался прочитать утреннюю молитву, — пояснила Шай.

— Он? А что случилось с другим Божьим прихвостнем? Как там его зовут?

— Ночью по нему пробежалось стадо, — холодно, как будто это — обычное дело, пояснила Корлин.

— Вопросов более не имею, — Свит вытащил из седельной сумки наполовину пустую бутылку и хорошенько отхлебнул. — Ну, тогда за дело, законник.

Темпл вздохнул и посмотрел на Шай. Она пожала плечами и произнесла одними губами: «Стадо».

Он опять вздохнул и поднял взор к небу.

— Боже! — сделал он вторую попытку. — Руководствуясь основаниями, лишь тебе ведомыми, ты послал в этот мир очень много плохих людей. Людей, которые предпочитают не созидать, а красть. Людей, которые предпочитают ломать, а не строить. Людей, которые охотно подожгут дом, только чтобы поглядеть, как он горит. Я это знаю. Я встречался со многими из них. Я путешествовал с ними, — на миг он глянул вниз. — Я догадываюсь, что я был одним из них.

— О! А он неплох, — проворчал Свит, передавая бутылку Шай. Она глотнула, стараясь не переусердствовать.

— Может показаться, что эти люди похожи на чудовищ. — Голос Темпла повышался и понижался, пальцы шевелились и указывали, что, на взгляд Шай, очаровывало толпу. — Но правда заключается в том, что для этого не нужно никакого волшебства. Плохие друзья. Неверное решение. Неудача. И трусость, примерно такая же, как у всех. — Шай предложила выпивку Лэмбу, но он так увлекся проповедью, что и не заметил. Вместо него бутылку взяла Корлин. — Но собравшиеся здесь сегодня взыскуют милости твоей. Ты видишь здесь разных людей. — И довольно много, поскольку толпа постоянно росла. — Не идеальных, конечно. У каждого свои недостатки. Некоторые излишне жестоки. — Темпл строго глянул на Маджуда. — Некоторые склонны к пьянству. — Горлышко бутылки замерло на полпути к губам Корлин. — Некоторые слегка жадничают. — Взгляд его упал на Шай, и ей потребовалось усилие над собой, чтобы не почувствовать угрызения совести. — Но каждый из них прибыл сюда, чтобы делать что-то!

Одобрительный шум прокатился по рядам Братства. Впереди стоящие кивали.

— Каждый из них выбрал трудный путь! Правильный путь! — Нет, он в самом деле хорош. Шай едва узнавала в этом человеке, овладевшем сердцами так, будто слово Божье изливалось через его уста, жалкого хлюпика, скулившего о надоевшей пыли по десять раз на дню. — Они отважно встречают опасности в этих диких краях, чтобы собственными руками построить себе новые жизни, чтобы праведными усилиями пройти своим путем! — Темпл широко раскинул руки, как бы желая обнять паству. — Они — достойные люди, Боже! Твои дети стоят пред тобой, исполненные упорства и надежды! Защити их от грозы! Проведи их сквозь испытания дня нынешнего и всех грядущих дней!

— Ур-ра! — закричал дурачок, подпрыгивая и молотя в воздухе кулаками. Его восхищение легко переключилось на нового пророка. — Достойные люди! Достойные люди! — скакал он и кричал, пока Корлин не сцапала его за шиворот и не заткнула.

— Хорошо сказано, — одобрил Лэмб, когда Темпл спустился с фургона. — Черт побери! Отлично сказано.

— Если честно, я повторял чужие слова.

— Но ты произнес их так, будто веришь, — вмешалась Шай.

— Несколько дней, проведенных со стадом, и я готов поверить во что угодно.

Паства разбредалась по ежеутренним делам. Несколько человек поблагодарили Темпла перед уходом.

Остался Маджуд с поджатыми губами.

— Убедился? — спросила Шай.

Торговец полез за кошельком, что само по себе выглядело как чудо, и вытащил что-то похожее на монету в две марки.

— Ты должен продолжать проповеди, — сказал он Темплу. — Здесь они востребованы больше, чем законы.

Он щелчком ногтя подбросил сверкающую в солнечных лучах монету в воздух.

Темпл, улыбаясь, потянулся, но Шай успела раньше.

— Сто двенадцать, — сказала она.

Приземленные дела

— Ты должен мне…

— Сто две марки, — сказал Темпл, переворачиваясь.

Он уже бодрствовал. Последнее время он научился просыпаться с рассветом, готовый открыть глаза в любой миг.

— Верно. Вставай. Тебя хотят.

— Да, я всегда производил впечатление на женщин. Это — кара…

— Несомненно. Для них.

Темпл вздохнул и начал сворачивать одеяло. Тело слегка побаливало, но это мелочи. От работы он стал жестким. Места, которые долго были мягкими, затвердели. Пришлось утянуть ремень на несколько дырочек. Ну, не то чтобы дырочек, но он дважды передвинул гнутый гвоздь, служивший застежкой на той старой подпруге, которую ему выдали вместо ремня.

— Только не говори мне, что я опять гоню коров.

— Нет. Как только ты порадуешь Братство утренней молитвой, возьмешь у Лэмба коня. Сегодня ты едешь на охоту со мной и Свитом.

— Ты каждое утро намерена глумиться надо мной? — спросил он, натягивая сапоги. — Почему ты стала такой?

Она стояла, уперев кулаки в бока, и смотрела на него.

— Свит нашел небольшой лесок во-он там и думает, там найдется дичь. Но если тебе больше нравится со стадом, то оно в твоем распоряжении. Думала, ты способен оценить смену занятий, но ты выбрал, что выбрал… — Она развернулась, намереваясь уйти.

— Погоди! Ты серьезно? — Темпл попытался бежать за ней и натягивать второй сапог одновременно.

— Разве я могу играть твоими чувствами?

— Я еду на охоту?

Суфин сотню раз приглашал его поохотиться вместе, но всякий раз Темпл отвечал, что не представляет более скучного занятия. Но после нескольких недель в тучах пыли он был готов мчаться на зов через всю равнину, хохоча, даже если бы ему предложили поучаствовать дичью.

— Успокойся. Мы не совсем сбрендили, чтобы давать тебе лук. Я и Свит будем стрелять. Кричащая Скала вспугивает добычу. Ты с Лифом свежуешь туши и грузишь на повозку. Хорошо было бы захватить немного дров для костра, не воняющего дерьмом.

— Свежевание, разделка туш и костер без запаха дерьма! Слушаюсь, моя королева!

Темпл вспомнил те несколько месяцев, которые провел в Дагоске, помогая мяснику. Вонь, мухи, изматывающий труд и ужасный шум. Похоже на Ад. Поэтому он рухнул на колени, схватил Шай за руку и поцеловал ее в знак благодарности.

— Перестань кривляться, неудобно, — она вырвалась. Еще не рассвело, но Темплу почудилась улыбка в ее голосе. Шай протянула ему свой нож в ножнах. — Держи, понадобится.

— У меня свой нож! Большой нож! Я еду на охоту! — Продолжая оставаться на коленях, он протянул руки к небу.

Один из кузенов Джентили, ковыляя мимо по малой нужде, покачал головой:

— Да кого это колышет?

Когда рассвет вступил в свои права и колеса фургонов завертелись, пятеро охотников ехали прочь по пожухлой траве. Лиф управлял повозкой, в которую собирались грузить мясо. Темпл пытался убедить лошадь Лэмба, что они друзья. Наконец они достигли того, что здесь называли лощиной, но в любом другом месте Земного Круга сочли бы канавой. Здесь торчали задрипанные деревья, корявые и обожженные солнцем. Свит, откинувшись в седле, внимательно изучал этот малопригодный для жизни лес. Один Бог знает, зачем.

— Выглядит недурно, да? — спросил Кричащую Скалу.

— Ха! — Духолюдка стукнула пятками серого пожилого коня, и они двинулись вниз по склону.

Тощие олени, выбегавшие из зарослей под болты Свита и стрелы Шай, выглядели совсем не так, как упитанные телята, качавшиеся на крюках в зловонных складах Дагоски, но навыки вернулись довольно быстро. Вскоре Темпл делал несколько разрезов ножом, а потом сдирал шкуру единым куском, пока Лиф придерживал туши за передние копыта. Стряпчий даже возгордился, что умеет быстро извлекать внутренности из парящих на утренней прохладе брюшин. Он и Лифа научил этой уловке, и скоро они — руки в крови по локоть — смеялись и бросали друг в друга кишками, как мальчишки.

Весьма скоро у них оказалось пять оленьих туш, мелких и жестких, растянутых в задней части фургона, куча потрохов и красно-коричневые шкуры, напоминавшие одежду пловцов, сброшенную перед купанием.

Темпл вытер об одну из них ножи и мотнул головой:

— Я, пожалуй, гляну, чем заняты эти двое.

— Иди, последнего я сам разделаю, — улыбнулся Лиф, глядя, как Темпл взбирается на лэмбового коня. — И спасибо за науку!

— Наставничество — одно из самых достойных занятий. Так всякий раз говорил мне Хаддиш Кадия.

— А кто он?

Темпл задумался.

— Благородный покойник, отдавший свою жизнь за меня.

— Похоже на дерьмовую сделку, — сказал Лиф.

— Даже мне так кажется, — фыркнул Темпл. — Я вернусь еще до того, как ты закончишь.

Он поскакал через долину, а потом вдоль опушки, наслаждаясь резвой лошадкой и радуясь, что наконец-то наладил отношения с мальчишкой. Не далее как в сотне шагов впереди сидели верхом Шай и Свит.

— Не можете убивать быстрее, бездельники? — прикрикнул он на них.

— А вы уже закончили с предыдущими? — удивилась Шай.

— Они освежеваны, выпотрошены и просятся в котел.

— Будь я проклят! — проворчал Свит, упирая приклад арбалета, инкрустированный слоновой костью, в бедро. — Полагаю, кому-то сведущему нужно проверить работу законника. Вдруг он освежевал Лифа по ошибке?

Шай развернула коня, и они поскакали обратно, к повозке.

— Неплохо, — кивнула она с одобрением, едва ли не впервые за время знакомства, и Темпл вдруг понял, что ему это понравилось. — Мне кажется, из тебя все-таки получится обитатель равнин.

— Может быть. А может, я сделаю из вас хнычущих горожан.

— Для этого надо иметь закалку покрепче, чем у тебя сейчас.

— Да уж, с закалкой я как раз подкачал.

— Ну, не знаю, — она искоса глянула на него, оценивающе приподняв бровь. — Мне начинает казаться, что под всем этим тряпьем может прятаться металл.

— Наверное, олово, — Темпл стукнул кулаком себя в грудь.

— Да уж, меч не выйдет, но может получиться вполне приличное ведро.

— Или ванна.

— Черт побери, ванна, — она мечтательно прикрыла глаза.

— Или крыша.

— Черт побери, крыша… — они взобрались на холм и смотрели вниз на перелесок. — А ты помнишь, что такое кры…

Прямо перед ними стоял фургон, рядом — куча шкур, а у нее лежал Лиф. Темпл узнал его только по сапогам, поскольку все остальное заслоняли две коленопреклоненные фигуры.

Сперва он подумал, что парень, наверное, упал, а эти двое помогают ему встать. Но один из незнакомцев развернулся лицом. Одежда его состояла из дюжины криво сшитых кусков шкур, а в руке был окровавленный нож. Он издал неразборчивый крик, тонкий и пронзительный, словно воющий на луну волк. Во рту его затрепетал кончик языка. Подняв снаряженный лук, духолюд кинулся к ним.

Темпл сидел, оцепенев, и пялился на приближающего врага, который обвел глаза красными кругами. Щелкнула над ухом тетива Шай, и стрела, преодолев небольшое расстояние, вонзилась в обнаженную грудь духолюда, свалив его с ног, как удар в челюсть.

Глянув на второго духолюда, Темпл заметил, что тот снял со спины лук и тянется к колчану на бедре за стрелой. Шай помчалась вниз по склону, крича столь же неразборчиво, как и дикари, и размахивая своим коротким мечом.

Духолюду удалось вытащить стрелу, но тут он крутанулся на месте и осел. Только тогда Темпл заметил Свита, опускавшего разряженный арбалет.

— Их будет больше! — закричал разведчик, цепляя «стремя» арбалета носком сапога и натягивая тетиву. Одновременно он развернул коня так, чтобы видеть опушку.

Духолюд по-прежнему пытался вытащить стрелу, обронил ее, потянулся за второй, но рука плохо слушалась из-за засевшего в ней болта. Когда Шай, проскакав мимо, ударила его мечом прямо в лицо, он что-то выкрикнул и полетел кувырком.

Темпл съехал по склону и, спешившись, присел около Лифа. Нога парня дергалась, будто он хотел встать. Шай упала на колени рядом. Лиф потянулся к ее руке и открыл было рот, но оттуда хлынула кровь. Кровь текла изо рта, из носа, из неровных кусков кожи там, где у человека расположены уши, из порезов от ножа на руках, из груди, куда угодила стрела. Растерянный, Темпл вскинул руки, онемев от бессилия.

— Забери его на своего коня! — рычала Шай.

Темпл ожил и подхватил Лифа под мышки.

Откуда-то появилась Кричащая Скала и принялась лупить по голове дубинкой того духолюда, которого подстрелила Шай.

Его кости хрустели, насколько слышал Темпл, упрямо тащивший Лифа к своему коню. Он споткнулся, упал, поднялся, довершая начатое.

— Брось его! — кричал Свит. — Он не жилец — дураку ясно!

Темпл не обратил внимания на его слова, поскольку, стиснув зубы, пытался забросить Лифа на седло, вцепившись в пояс и окровавленную рубаху. Для тощего мальчишки весил он очень много.

— Не брошу его… — хрипел он. — Не брошу… Не брошу…

Во всем мире остались только он, Лиф и лошадь. Только боль в натянутых мышцах и смертельная тяжесть парня. Его бессмысленный, прерывистый стон. Он слышал топот копыт коня Свита, который пронесся мимо. Слышал крики на незнакомом языке — в голосах почти не было ничего человеческого. Лиф съезжал и соскальзывал, лошадь норовила отойти, а потом рядом оказалась Шай, рык страха, ярости и напряжения клокотал в ее горле. Вдвоем они закинули Лифа на луку, обломанное древко стрелы чернело на фоне неба.

Кровь покрывала руки Темпла. Несколько мгновений он рассматривал их.

— Скачи! — кричала Шай. — Скачи, гребаный дурак!

Он забрался в седло, схватил повод липкими пальцами, едва не свалился со своего коня — нет, с коня Лэмба — и мчался вперед. Ветер бил в лицо, унося рвущийся изо рта отчаянный крик, обжигая до слез глаза. Плоский горизонт прыгал и дергался. Лиф бился о луку. Свит и Кричащая Скала казались двумя пятнышками на фоне светлого неба. Шай скакала прямо перед ним, подавшись вперед. Ее конь вытянул хвост струной. Когда она оглянулась, Темпл прочел ужас в ее глазах. Он не хотел оборачиваться, но заставил себя.

Они поспевали за ним по пятам, похожие на посланцев Ада. Разрисованные лица, разрисованные лошади. Какие-то детские наряды, украшенные перьями, костями, зубами зверей, обрезками меха. У одного висела на шее высушенная человеческая рука, подпрыгивая в такт прыжкам коня. Второй водрузил на голову убор, сделанный из бычьих рогов, а третий использовал вместо нагрудника большое медное блюдо, ярко сверкающее под солнечными лучами. Желто-рыжие волосы развевались. Духолюды размахивали оружием — зазубренным, остроконечным, крючковатым, словно заготовленным для самых ужасных способов убийства. Мороз пробрал Темпла до самой задницы.

— О, Боже… О, Боже… Мать вашу… О, Боже…

Его дурацкая молитва звучала где-то в стороне, как и копыта коня… коня Лэмба. А стрелы мелькали совсем рядом, падая в траву. Шай что-то кричала через плечо, но слова уносил ветер. Темпл пытался удержаться. Цепляясь за повод, за рубашку Лифа. Спина и плечи зудели. Он чувствовал себя покойником или пленником, который завидует мертвецам. Единственная мысль колотилась в голове: почему он не поехал со стадом, черт побери? Надо было остаться на холме у Эверстока. Надо было шагнуть вперед, когда гурки явились в дом Кадии, а не стоять в одном ряду с остальными, терзаясь угрызениями совести.

Увидев движущиеся фигурки впереди, Темпл догадался, что это — Братство. Очертания фургонов на ровном горизонте и всадники, спешившиеся им навстречу.

Повернув голову, он увидел, как духолюды отставали все больше и больше, яростно горланя. Один из них выстрелил, но промахнулся. Темпл всхлипнул от облегчения, силы духа хватило лишь на то, чтобы остановить коня — коня Лэмба, — дрожавшего так же сильно, как и он сам.

Среди фургонов в панике метались люди, будто увидели не полдюжины духолюдов, а шесть сотен. Лулайн Бакхорм звала потерявшегося ребенка. Джентили запутался с завязками древнего нагрудника, старше его самого. Несколько коров вырвались и бегали среди толпы. Маджуд, стоя на козлах фургона, призывал всех к спокойствию, но никто его не слышал.

— Что случилось? — пророкотал Лэмб, как всегда, невозмутимый.

Но Темпл смог лишь покачать головой. Слова застряли в горле. Ему пришлось приложить усилие, чтобы разжать ладонь и выпустить рубашку Лифа, которого Лэмб снял с лошади и положил на землю.

— Где Корлин? — кричала Шай.

Темпл соскользнул с седла, ощущая, что его ноги превратились в две онемевшие деревяшки. Лэмб сорвал с Лифа окровавленную рубаху, разрезая ткань ножом. Склонившись над парнем, Темпл принялся промокать кровь, вытекающую из раны, но ее не становилось меньше. Она заливала все тело Лифа.

— Дай мне нож! — пощелкал пальцами Темпл, и Лэмб вложил ему в ладонь рукоять.

Законник смотрел на стрелу, рассуждая, что же лучше сделать — вытащить, вырезать, протолкнуть? Он пытался вспомнить, что советовал в таких случаях Кадия, который рассказывал о ранах от стрел, но ничего не приходило на ум.

Глаза Лифа остекленели, рот открылся. Волосы все больше напитывались кровью.

Шай присела рядом.

— Лиф? Лиф! — звала она.

А потом Лэмб осторожно выровнял тело, а Темпл, усевшись на пятки, воткнул нож в землю, перебирая в уме то немногое, что он знал о мальчике. Он был влюблен в Шай, ревновал ее к Темплу. Он потерял родителей и разыскивал брата, похищенного разбойниками. Он отлично управлялся со стадом, не чурался тяжелого труда… Теперь его судьба перерублена одним ударом, и никогда не будет продолжения. Все мечты, надежды, страхи Лифа закончились здесь, на примятой траве, и покинули мир навеки.

Преисподняя

Савиан рычал и кашлял, тыкая во все стороны арбалетом. Показывал, как составить фургоны в некое подобие крепости, как складывать бочки, сундуки с одеждой, бочки и бухты канатов, чтобы укрываться за ними. Коров согнали в середину. Женщин и детей отправили в безопасное место, хотя Шай понятия не имела, где его нашли! Люди растерялись, словно нападение духолюдов никогда ранее не обсуждалось. Бегали, выполняя распоряжения или делая то, что им запрещали, тащили упрямых коров, искали припрятанное оружие, укрывали пожитки или детей или просто глазели, схватив себя за головы, будто уже лишились ушей.

Крутой фургон Иосифа Лестека застрял в яме. Несколько мужчин раскачивали его, пытаясь высвободить.

— Бросьте! — крикнул Савиан. — Представление нас не спасет!

И они оставили украшенную объявлением о лучшем в мире спектакле повозку посреди равнины.

Протолкавшись через безумную сумятицу, Шай забралась на фургон Маджуда. Вдали, с южной стороны, над качающимися волнами травы, скакали кругами три духолюда. Один из них потрясал рогатым копьем. Шай показалось, что она слышит их пение — голоса радостные и высокие. Свит следил за ними, устроив арбалет на колене и почесывая бороду. Складывалось впечатление, что вокруг него образовался маленький островок спокойствия, где Шай с облегчением и уселась на корточки.

— Ну, как мальчишка?

— Умер, — ответила Шай, и ей стало тошно, что больше нечего добавить.

— Черт возьми… — Свит скривился, а потом, закрыв глаза, придавил веки большим и указательным пальцами. — Черт возьми… — Потом он посмотрел на духолюдов, скачущих у горизонта, и покачал головой. — Лучше приложить все усилия, чтобы большинство из нас не отправились следом за ним.

Раскатистый голос Савиана гнал людей на фургоны. Неопытные руки сжимали новые, ни разу не использованные луки и старые, которые давно лежали без дела.

— О чем они поют? — Шай вытащила из колчана стрелу и медленно крутила ее в пальцах, ощущая шероховатость древка, как будто прикосновение к дереву — новое ощущение, ранее никогда не испытанное.

— О нашей скорой смерти, — фыркнул Свит. — Они полагают, что до нее рукой подать.

— Правда? — не сдержалась Шай.

— От многого зависит. — Челюсть Свита пошевелилась под зарослями бороды, а потом он медленно небрежно сплюнул. — Например, эта троица — передовой отряд всего войска Санджида, или он разделил его на несколько частей.

— И как это нам поможет?

— Полагаю, мы сумеем посчитать их, когда увидим. Если получится несколько дюжин, то у нас есть надежда выжить, если несколько сотен, то оправдаются самые дерьмовые сомнения.

Бакхорм вскарабкался на фургон. Короткая кольчуга сидела на нем, как седло на корове, хлопала по бедрам и выглядела просто уродской.

— Чего мы ждем? — прошипел он. Появление духолюдов излечило его заикание. — Почему стоим на месте?

— А куда ехать? — Свит медленно повернулся к нему и вперился в лицо стальным взглядом. — Тут поблизости нет крепостей. — Он кивнул на равнину, пустую, насколько видел глаз, за исключением трех духолюдов, кружащих по краю неглубокой долины. Далекое пение неслось над травой. — Один клочок земли ничуть не лучше другого, чтобы умереть.

— Лучше потратить больше времени на подготовку к предстоящей встрече, — Лэмб выпрямился на соседнем фургоне.

За прошедшие несколько недель он собрал немало клинков и осматривал их один за другим, сохраняя спокойствие, как будто готовился не к сражению в дикой стране, где нет понятия о законах, а к пахоте на родной ферме.

«Даже еще спокойнее, — подумала Шай. — Как будто он давно мечтал вспахать это поле, но только сейчас получил возможность».

— Кто ты? — спросила она.

— Ты же знаешь меня, — он на миг оторвался от своих клинков.

— Я знаю здоровенного, добродушного северянина, который лишний раз мула не хлестнет. Я знаю нищего бродягу, который пришел ночью на нашу ферму и согласился работать за еду. Я знаю человека, который укачивал моего брата, больного горячкой, и пел ему колыбельные. Но ты — другой…

— Это я… — Он шагнул с фургона на фургон, широкими ладонями взял ее за талию и прошептал на ухо: — Но это не весь я. Не становись на моем пути, Шай. — Спрыгнув на землю, обернулся и крикнул Свиту: — Защищай ее!

— Шутишь? — Старый разведчик изучал свой арбалет. — Я думал, она будет защищать меня!

В этот миг Кричащая Скала издала пронзительный клич, указывая на юг. Край долины вскипел, словно в кошмарном сне. Осколки былых эпох, давным-давно ушедших, оскалились ворованными клинками и каменными топорами с надколотыми краями, сверкая наконечниками. И все рассказы, считавшиеся вымыслами о жестоких убийствах, мчались вместе с ними. У Шай перехватило дух.

— Нам отрежут уши! — скулил кто-то.

— Не отрежут, если будешь ими слушать меня! — Свит с мрачной улыбкой вскинул арбалет. — Как по мне, их не больше нескольких дюжин.

Стоя на коленях, Шай пыталась сама посчитать их, но на некоторых конях были нарисованы другие кони, некоторые скакали без всадников, а на некоторых сидели вдвоем. У некоторых к седлу были привязаны чучела, призванные изображать людей, а кое-где над лошадьми развевались полотнища, натянутые на палках, чтобы они казались разбухшими, словно утопленники, великанами. Нападавшие мельтешили в глазах, сливаясь и расплываясь, бессмысленные и непостижимые, смертоносные, будто чума.

Шай показалось, что она слышит молитву Темпла. Жаль, только слов не разобрать.

— Спокойно! — кричал Савиан. — Спокойно!

Она не понимала, о чем он.

У одного из духолюдов был капюшон, расшитый кусочками битого стекла, которое сверкало, как драгоценности. Из распахнутого рта летела слюна.

— Стоять и выжить! Бежать и погибнуть!

Шай всегда предпочитала удрать, а не отважно встречать опасность, а все естество подсказывало, что сейчас — самое время пуститься наутек.

— Под гребаной раскраской обычные люди!

Духолюд, привстав на стременах, взмахнул копьем, украшенным перьями. Голый, но в боевой раскраске и с ожерельем из отрезанных ушей на шее.

— Стойте вместе или умрете поодиночке! — ревел Савиан.

Рядом с луком в руках стояла одна из шлюх, чье имя Шай не помнила. Светлые волосы развевались на ветру. Она кивнула Шай, и Шай кивнула в ответ. Голди, кажется… «Стойте вместе. Ведь именно поэтому они назвались Братством, не правда ли?»

Первый раз тетиву спустили в панике, не целясь. Стрела ушла в белый свет. Потом полетели другие. Шай стреляла и сама, целясь не особо старательно — по толпе не промажешь. Стрелы свистели и падали — некоторые в волнующуюся траву, но некоторые вонзались в живую плоть. То здесь, то там валились с седел люди и кувырком катились лошади.

Духолюд в капюшоне резко опрокинулся на круп коня — болт Савиана пробил его раскрашенную грудь. Но остальные роились вокруг хлипкого кольца фургонов, охватив его полностью. Кружили, поднимая клубы пыли, пока не стали в полумраке в самом деле похожими на духов вместе со своими разрисованными конями. Орали и голосили, завывали, словно звери или обманчивые голоса, которые слышат безумцы.

Стрелы падали вокруг Шай, свистели и стучали. Одна воткнулась в сундук, вторая пробила мешок рядом с ней, третья задрожала, угодив в козлы фургона. Шай натягивала тетиву и стреляла вновь и вновь, в никуда, куда угодно, лишь бы стрелять, крича от страха и злости, со сжатыми зубами, а в ушах ее звенели ликующие крики врагов и собственные проклятия. Брошенный фургон Лестека казался ярким бугром с ползающими по нему фигурками, которые рубили доски топорами и тыкали копьями, будто охотники, которые одолели огромного зверя.

Низкорослая лошадка, вся истыканная стрелами, шатаясь, пробежала мимо, врезавшись в другую, но пока Шай отвлеклась на них, косматое существо запрыгнуло на фургон. Она видела только выпученные глаза, обведенные красными кругами, а потом вцепилась в него — один палец попал в рот и рванул щеку. Вместе они упали с фургона, прямо в пыль. Сильные ладони сжались вокруг ее головы, сворачивая шею, в то время как она дергалась и пыталась нащупать рукоятку ножа. Внезапно под черепом Шай вспыхнул свет, мир стал безмолвным и призрачным, а вокруг топтались чьи-то ноги, вздымая пыль. Почувствовав острую боль за ухом, она кричала и кусалась, но вырваться не могла.

Но тяжесть исчезла, и Шай увидела, как Темпл борется с духолюдом, пытаясь вырвать у него окровавленный нож. Она поднялась медленно, как пробивается к солнцу росток, вытащила меч из ножен и шагнула по раскачивающейся земле… Ударила духолюда и поняла, что попала по Темплу, настолько они сплелись в борьбе. Захватила духолюда за шею, прижала к себе и вонзила клинок в спину. Воткнула и провернула, скребя сталью по кости, давила, пока меч не прошел насквозь, а ладонь стала горячей и скользкой от крови.

Стрелы падали с неба, легкие, словно бабочки, на коров, которые недовольно мычали, покрытые кровью и оперенными черенками. Они тянулись друг к другу, как товарищи по несчастью — старик-кузен Джентили рухнул на колени с двумя стрелами в боку и бессильно обмяк.

— Там! Там!

Шай заметила, что кто-то пытается пролезть под фургоном — появилась ищущая рука. Ударила по ней каблуком с такой силой, что чуть не упала. Рядом один из старателей рубил лопатой. Пара шлюх тыкали копьями, отчаянно вопя, будто охотились на крысу.

Сквозь щель между фургонами Шай видела неразборчиво горланящую толпу спешенных духолюдов. Услышала, как Темпл бурчит что-то под нос на своем родном языке. Рядом стонала женщина… Или она не узнала свой голос? Сердце оборвалось. Шай отступила на шаг, как будто лишний шаг истоптанной земли способен защитить от чего бы то ни было. Все мысли о необходимости бежать остались в далеком прошлом, когда перед ней возник первый духолюд с огромным древним двуручником, рыжим от ржавчины, зажатым в разрисованных кулаках и в человеческом черепе вместо шлема.

И тогда между ними возник Лэмб, полурыча-полусмеясь. Радость на лице человека, которого она так давно знала, показалась ей ужаснее кровожадности любого из духолюдов. Меч северянина двигался так быстро, что расплылся в воздухе и расколол череп-шлем вместе с головой противника. Савиан бил копьем с фургона прямо в визжащую толпу. Кричащая Скала размахивала дубинкой. Люди выкрикивали проклятия на всех языках Земного Круга, тесня врагов наружу. Лэмб снова взмахнул мечом, рассекая косматую фигуру напополам. Оттолкнул труп ногой, открыв широкую рану с белыми осколками кости в алом обрамлении. Он крошил направо и налево, а напоследок схватил отчаянно вырывающегося духолюда за ноги и разбил его голову об клепки бочки.

Шай понимала, что должна помочь своим, но вместо этого обвисла на колесе и блевала до изнеможения, а Темпл наблюдал за ней, лежа на боку и зажав ладонью зад, куда она попала мечом.

Корлин зашивала порез на ноге Маджуда, держа нитки в зубах. Как всегда, невозмутимая, с руками, по локоть забрызганными чужой кровью. Савиан, окончательно охрипший, приказывал сдвинуть фургоны, завалить промежутки, выбросить мертвецов и готовиться к дальнейшему сопротивлению. Шай не думала, что способна еще бороться. Они сидела, зажав коленями руки, чтобы они не дрожали, струйка крови щекотала щеку, волосы слиплись. Она смотрела на труп убитого ею духолюда.

Обычные люди, как сказал Савиан. Только сейчас ей удалось разглядеть, что мертвец — мальчишка, не старше Лифа. Не старше, чем был Лиф при жизни. Погибли пятеро из Братства. Кузена Джентили убили стрелами. Двоих из детей Бакхорма обнаружили под фургонами с отрезанными ушами. Одну из шлюх утащили, и никто не знал, когда и каким образом.

Нашлись считаные единицы без ушибов или порезов, и уж точно не оставалось никого, кто не вскочил бы среди ночи в ужасе, услыхав волчий вой, до конца дней своих. Шай все никак не могла унять дрожь в руках. Горела рана за ухом, где духолюд начал отрезать свою законную добычу. Она не догадывалась — царапина это или ухо висит на полоске кожи, а проверить боялась.

Однако вставать было нужно. Она представила Пита и Ро в дальних диких краях, таких же испуганных, и в сердце разгорелся огонь. Сжав зубы и ворча, она поднялась на ноги, придерживаясь за фургон Маджуда.

Наполовину она ожидала, что духолюды убрались, рассеялись, словно дым на ветру, но ошиблась. Они все еще были здесь, в этом мире, к огромному ее удивлению. Скакали туда-сюда без видимого порядка по высокой траве, пели, кричали, по-прежнему размахивая сверкающей сталью.

— Уши уцелели? — спросил Свит, нахмурившись, когда он прижал палец к порезу, а Шай дернулась. — Ну, почти.

— Они нападут снова? — спросила она, принуждая себя не отводить взгляд от кошмарных фигурок.

— Может быть, а может быть, и нет. Они испытывают нас. Размышляют, следует ли предпринять еще одну попытку.

Савиан забрался на фургон к нему. Лицо его было жестче, чем обычно, а взгляд еще подозрительнее.

— На их месте я не успокоился бы, пока не перерезал нас всех.

— К счастью для нас, ты не на их стороне, — Свит, не отрываясь, смотрел на равнину. Казалось, он создан исключительно для этого занятия. — Они кажутся дикарями, но, как правило, духолюд рассуждает вполне приземленно. Они могут быстро разъяриться, но недолго держат обиду. Оказалось, что нас нелегко перебить, поэтому, скорее всего, с нами попытаются поговорить. Потребуют от нас мяса и денег, а там пойдут своей дорогой.

— Значит, мы можем оплатить проезд? — заинтересовалась Шай.

— Мало что, созданное Богом, нельзя купить, если у тебя в кошельке звонкая монета, — ответил Свит и добавил тише: — Хочу я верить…

— Но когда мы заплатим, что помешает им опять напасть на нас и перебить? — проворчал Савиан.

— Если ты хотел определенности в жизни, надо было оставаться в Старикленде, — пожал плечами Свит. — А это — Дальняя Страна.

В этот миг со стуком распахнулась изрубленная топорами дверь в фургоне Иосифа Лестека, на пороге появился знаменитый актер в ночной рубашке, с бешено выпученными глазами и взъерошенным венчиком седых волос.

— Проклятые критики! — вскричал он, издалека грозя духолюдам пустой кружкой.

— Все будет хорошо, — сказал Темпл сыну Бакхорма.

Кажется, второму сыну. Но не из тех, кого убили. Ясное дело, у того, кто мертвый, все хорошо быть не может. Вряд ли простые слова успокоят брата погибших, но все равно Темпл повторил:

— Все будет хорошо.

И попытался сделать это как можно искреннее, хотя сердце болезненно сжималось, заставляя голос прерываться, не говоря уже о раненой заднице. Смешно сказать — ранен в задницу. И не смешно на самом деле.

— Все будет хорошо, — говорил он, как будто от повторения желание станет действительностью.

Он помнил, что Кадия твердил то же самое, когда началась осада Дагоски и в городе запылали пожары. Уже тогда было ясно, что хорошего ждать не приходится. Но чья-то ложь во спасение помогала терпеть.

Поэтому Темпл сжал плечо сына Бакхорма и сказал раздельно:

— Все. Будет. Хорошо.

На этот раз его голос звучал уверенно, и мальчик кивнул. А Темпл почувствовал уверенность в себе оттого, что мог поддержать хоть кого-то. Но не представлял, надолго ли хватит его уверенности, если духолюды вернутся.

Бакхорм бросил заступ на землю у могил. Он не снял кольчужную рубаху, застегнутую неправильно, а потому перекосившуюся на груди. Вытер лоб тыльной частью ладони, размазывая грязь.

— Нам бы хотелось, чтобы ты… сказал что-нибудь.

— Могу ли я… — Темпл закрыл глаза.

Но, в конце концов, толковые слова могут исходить и из уст бестолковых проповедников.

Большая часть людей из Братства занимались тем, что возводили дополнительные преграды, если их можно было так назвать, или пялились в горизонт, обгрызая до крови ногти в ожидании неминуемой гибели, поэтому проповедь их не заинтересовала. У пяти могильных холмиков собрались Бакхорм, его расстроенная и отрешенная жена, оставшиеся восемь детей, причем все в разном настроении — от горя и ужаса до благодушия по малолетству и непониманию; две шлюхи, их сутенер, который, хоть не замеченный в числе защитников, помогал с похоронами; Джентили и два его кузена; Шай, хмуро смотревшая на могилу Лифа, сжимая черенок лопаты побелевшими пальцами. Темпл внезапно осознал, что у нее маленькие руки, и почувствовал странный прилив симпатии. Хотя, возможно, он просто жалел самого себя. И последнее более чем вероятно…

— Боже! — начал он, но голос подвел, и пришлось откашливаться. — Иногда… кажется… что тебя нет. — Главным образом, Темплу так казалось, с учетом крови и смертей, которых он перевидел. — Но я знаю, что ты есть, — соврал он, но платили ему не за правду. — Ты над нами, ты внутри нас, ты наблюдаешь за нами. — И ничего не предпринимает, но таков уж есть он, Бог. — Я прошу тебя… Я прошу тебя — взгляни на мальчиков, что зарыты в этой земле, под этими удивительными небесами. На этих мужчин и женщин тоже. Ты знаешь, каждый из них не был святым. Но они все хотели трудиться в диких землях. — Темпл ощутил, как на глаза наворачиваются слезы, прикусил на миг губу и несколько раз моргнул, глядя в небо. — Возьми их под свою опеку и подари им спокойствие. Вряд ли кто-то заслуживает этого больше.

Какое-то время они простояли в полной тишине. Ветер трепал полу куртки Темпла и задувал волосы Шай ей на глаза. Потом Бакхорм протянул ладонь с несколькими сверкнувшими монетами:

— Спасибо тебе.

Темпл закрыл мозолистую ладонь погонщика двумя своими.

— Это был мой долг.

Слова не значат ничего. Ими детей не вернешь. Он не взял бы эти деньги, какой бы долг на нем ни висел.

Начинало смеркаться, когда Свит спрыгнул с Маджудова фургона. На западе небо розовело, и черные полосы облаков перечеркивали его, как волны морскую гладь.

— Они хотят переговоров! — крикнул разведчик. — Они развели костер на полпути до лагеря и ждут нас для беседы!

При этом он казался дьявольски довольным. Наверное, Темпл тоже должен был испытывать удовлетворение, но перед глазами стояла могила Лифа, а присаживаясь, он неловко смещал вес из-за раны на заднице. При этом складывалось ощущение, что ничто уже не сможет доставить ему радость.

— Теперь им нужны переговоры, — с горечью произнесла Лулайн Бакхорм. — Когда двое из моих сынов мертвы…

— Это лучше, — дернулся Свит, — чем увидеть всех своих сынов мертвыми. Лучше всего для нас — пойти на переговоры.

— Я пойду, — сказал Лэмб, на правой щеке которого еще виднелась засохшая кровь.

— И я, — кивнул Савиан. — Хочу удостовериться, что эти ублюдки не замыслили предательство.

— Вполне уместно, — согласился Свит. — Не повредит показать им, что у нас есть сталь.

— Я тоже пойду, — подошел, хромая, Маджуд. Он кривился, сверкая золотым зубом, а разрезанная Корлин штанина хлопала на ходу. — Я поклялся себе, что не позволю больше, чтобы кто-то вел переговоры от моего имени.

— Никуда ты, мать твою, не пойдешь! — возразил Свит. — Если дела пойдут худо, нам придется удирать, а ты не сможешь бежать.

Маджуд попробовал наступить на раненую ногу, снова скривился и указал на Шай.

— Тогда она пойдет за меня.

— Я? — в недоумении пробормотала она. — Говорить с теми ублюдками?

— А кому я еще могу доверить сделку? Даже мой партнер Карнсбик одобрил бы этот выбор.

— Кажется, я возненавижу Карнсбика еще до того, как увижу.

— Санджиду не понравится, если на переговоры придет женщина, — покачал головой Свит.

Она оглянулась на Темпла, будто его мнение имело вес.

— Если он мыслит трезво, то переживет. Пойдемте.

Они сидели полукругом у потрескивающего костра, приблизительно в сотне шагов от рукотворной крепости Братства и от дрожащих огней их собственной стоянки, издалека весьма тусклых. Духолюды. Ужасный бич равнин. Легендарные дикари Дальней Страны.

Шай изо всех сил старалась приглушить клокочущую ненависть к ним, но когда думала о холодном Лифе под землей, она чувствовала боль — тот, кто переживал за своего брата и за ее брата, ушел навеки, убит, уничтожен. Теперь она увидела их другими глазами — тихие, не потрясающие оружием, не орущие боевых кличей. Редко ей попадались люди, которые выглядели более несчастными, а уж она-то немалую часть жизни провела в нужде и окружении бедняков.

Они одевались в плохо выделанные шкуры, обрывки меха, изношенные части самых разнообразных костюмов, а из-под них торчала кожа, бледная на вид и туго обтягивающая кости. Один улыбался, возможно, в предвкушении неожиданного богатства, но во рту его торчал единственный зуб, да и тот гнилой. Второй торжественно щурился под шлемом, сделанным из старого медного чайника, а носик торчал посреди лба. Шай догадалась, что старый духолюд посредине и есть великий Санджид. Он носил убор из перьев и потускневший нагрудник, служивший, похоже, гордому генералу Империи тысячу лет назад. На его шее висело три ожерелья из человеческих ушей, что можно было рассматривать как доказательство великого воинского мастерства, но его лучшие годы, несомненно, остались далеко позади. Шай слышала его дыхание, влажное и хриплое, половина морщинистого лица обвисла, а из опущенного книзу уголка рта стекала блестящая ниточка слюны.

Неужели эти жалкие людишки и те чудовища, которые с воплями мчались по равнине, сделаны из одной и той же плоти? Этот урок она должна была вынести еще из своего разбойничьего прошлого — между ужасным и несчастным грань очень тонкая, и многое зависит от того, под каким углом взглянуть.

Если на то пошло, то старики, сидевшие по ту же сторону от костра, что и она, пугали гораздо больше. Отблески пламени превращали их лица с глубокими морщинами в дьявольские маски. Острие болта в заряженном арбалете Савиана холодно поблескивало. Невозмутимое лицо Лэмба, похожее на потрепанный временем и непогодой пень, иссеченное старыми шрамами, не давало ни малейшей возможности прочесть его мысли. Даже ей, знавшей этого человека много лет. А возможно, особенно ей.

Свит наклонил голову и произнес несколько слов на наречии духолюдов, сопровождая их широкими жестами. Санджид ответил, медленно и невнятно, закашлялся. Добавил еще пару слов.

— Мы просто поприветствовали друг друга, — пояснил разведчик.

— Не заметила ничего приветливого, — огрызнулась Шай. — Давайте сделаем то, что должны, и вернемся.

— Мы мочь говорить ваши слова, — сказал один из духолюдов со странным произношением, будто набил полный рот щебня. Несмотря на молодость, он сидел к Санджиду ближе других. Возможно, сын? — Меня звать Локвей.

— Ладно. — Даб Свит откашлялся. — Как ты думаешь, Локвей, где мы охренительно просрали сегодня? Зачем надо было доводить до смертоубийства? Погляди только — трупы с обеих сторон, а в итоге мы пришли к тому, с чего могли бы начать. А всего и надо было — делать, что тебе сказано.

— Жизнь людей, идущих по наша земля, в наша власть, — заявил Локвей. Похоже, он возомнил себя местным владыкой, что выглядело довольно смешно для человека, одетого в старые штаны конника Союза с бобровым мехом в промежности.

— Я ездил по этим равнинам еще до того, как тебя приложили к материнской сиське, малыш, — фыркнул Свит. — И ты собираешься указывать мне, куда я могу ехать, а куда — нет? — Он скрутил язык в трубочку и плюнул в огонь.

— Кого трахает, кто где едет? — возмутилась Шай. — Разве человек, дружащий с умом, захочет забрать эту землю?

Молодой духолюд хмуро глянул на нее.

— Змеиный язык.

— Да пошел ты!

— Тихо! — рыкнул Савиан. — Если у нас есть дело, давайте покончим с ним и разойдемся.

Локвей бросил на Шай взгляд, исполненный ненависти, а потом склонился к уху Санджида. Так называемый Император Равнин выслушал его, мгновение подумал, а потом что-то прокаркал по-своему.

— Пять тысяч ваших серебряных марок, — перевел Локвей. — И двадцать коров, и двадцать коней. Тогда вы уехать с ушами. Это — слово ужасного Санджида.

Старый духолюд приподнял голову и одобрительно проворчал.

— Можем дать две тысячи, — сказала Шай.

— Три тысячи и скотина, — торговался Локвей так же дерьмово, как и одевался.

— Наши люди согласны на две. Это вы можете получить. Дальше, о коровах. Можете взять дюжину тех, которых вы, по дурости своей, утыкали стрелами. И никаких лошадей.

— Тогда мы можем приходить и забрать все.

— Можете, мать вашу, попытаться еще раз.

Лицо Локвея перекосилось, он открыл было рот, но Санджид тронул его за плечо и пробормотал несколько слов, неотрывно глядя на Свита. Старый разведчик кивал ему, а молодой духолюд с отвращением шевелил губами.

— Великий Санджид принимать ваше предложение.

Даб Свит вытер ладони о скрещенные ноги и улыбнулся.

— Ну, хорошо. Так тому и быть.

— М-м-м-м… — Санджид озарился кривой усмешкой.

— Мы соглашаться, — сказал Локвей с каменным лицом.

— Хорошо, — кивнула Шай, хотя никакого удовлетворения не ощущала.

Она измучилась до предела, под завязку, и хотела одного — упасть и заснуть.

Духолюды зашевелились, слегка расслабившись. Тот, что с гнилым зубом, улыбнулся еще шире.

Лэмб медленно поднялся, черный на фоне кровавого закатного неба.

— У меня есть предложение получше, — сказал он.

Искры взвились столбом, когда он прыгнул через костер. Мелькнул оранжевый сполох стали, и Санджид повалился навзничь, зажимая горло. Щелкнул арбалет Савиана, и духолюд с чайником на голове рухнул с болтом во рту. Его сосед вскочил, но меч Лэмба расколол ему голову, как яйцо.

Локвей вскочил одновременно с Шай, но Савиан нырнул к нему, схватил за горло и зашел за спину. Духолюд беспорядочно дергался, размахивая топориком, но ничего не мог поделать. Только рычал в ночное небо.

— Вы что делаете?! — воскликнул Свит, но к тому времени исчезли последние сомнения.

Придержав последнего духолюда, Лэмб ударом кулака выбил ему последние зубы. Бил с огромной скоростью, Шай едва могла уследить за ним. Только хлопал в воздухе рукав и хрустели кости духолюда под напором Лэмба, который вскоре отбросил изуродованное тело в огонь.

Свит отскочил от разлетевшихся искр.

— Мать вашу!

Руки его вцепились в собственные седые космы, словно разведчик не мог поверить своим глазам. Шай тоже не верила в увиденное. Ее тело застыло, каждый вдох прорывался через горло, как рыдание. Продолжал рычать Локвей, продолжавший бороться, но в захвате Савиана оказавшийся столь же беспомощным, как муха в патоке.

Санджид приподнялся, зажимая рассеченное горло, кровь заливала пальцы. Во второй руке он держал нож, но Лэмб хладнокровно перехватил его запястье, как будто имел дело с куклой, выкрутил ее и поставил Санджида на колени. Слюна духолюда, смешанная с кровью, текла на траву. Лэмб придавил подмышку старого вождя сапогом, поднял свой слабо звякнувший меч, примерился разок-другой к шее, а потом с глухим стуком опустил оружие. И еще раз. Выпустив обмякшую руку Санджида, Лэмб наклонился и поднял за волосы отрубленную голову. Одна щека была рассечена до кости — туда пришелся его первый, неточный удар.

— Это тебе, — сказал северянин, бросая голову на колени Локвея.

Молодой духолюд уставился на подарок. Рука Савиана по-прежнему удерживала его, рукав задрался, обнажая темно-синие полосы татуировок на предплечье. Наконец взгляд Локвея поднялся на Лэмба.

— Мы придем за вами! — прошипел он, оскалясь. — На рассвете, в темноте, мы придем за вами!

— Нет! — улыбнулся Лэмб, его глаза, зубы и капли крови на лице блестели в свете костра. — На рассвете… — Он присел на корточки перед беспомощным Локвеем. — В темноте… — Северянин провел тремя пальцами по щеке духолюда, оставляя три темные полосы на бледной коже. — Я приду за вами!

Они прислушивались к ночным звукам. Вначале доносился говор, приглушенный ветром. Одни начали обсуждать беседу, а другие шикали на них, чтобы помолчали и дали послушать. Вдруг раздался крик. Темпл вцепился в плечо Корлин, которая сбросила его руку.

— Что происходит? — требовательно вопросил Лестек.

— Откуда нам знать! — огрызнулся Маджуд.

Вокруг костра замелькали тени, и у Братства захватило дух.

— Это ловушка! — воскликнула леди Ингелстед, а один из сулджиков начал тараторить так, что Темпл не мог уловить смысл.

Вспыхнула паника, вынудившая людей метаться. Темпл не стыдился признать, что не отстал от толпы.

— Не надо им было идти туда! — каркнул Хеджес, словно он возражал с самого начала.

— Спокойно! — Голос Корлин звучал твердо и уверенно, уж она-то не собиралась дергаться.

— Кто-то идет! — Маджуд указал в темноту.

Снова паника, снова люди забегали, и снова Темпл участвовал наравне со всеми.

— Не стрелять! — донесся из темноты хриплый бас Даба Свита. — Этого мне не хватало в окончание гребаного дня!

Старый разведчик вышел в круг света, сдвигая шляпу на затылок. Следом за ним — Шай.

Братство испустило единый вздох облегчения, и Темпл — самый громкий. Откатили две бочки, чтобы пропустить переговорщиков под защиту хлипкого укрепления.

— Что произошло?

— Вы договорились?

— Мы правда в безопасности?

Свит стоял, держа руки на бедрах и медленно покачивая головой. Шай хмуро глядела в сторону. За ними вошел Савиан, чьи прищуренные глаза, как обычно, не выражали ничего.

— Все хорошо? — кинулся к нему Маджуд. — Вы договорились?

— Они обещали подумать, — сказал Лэмб, завершавший процессию.

— Что вы предложили? Что произошло, черт побери?!

— Он убил их, — негромко проговорила Шай.

Повисла настороженная тишина.

— Кто кого убил? — пискнул лорд Ингелстед.

— Лэмб убил всех духолюдов.

— Не преувеличивай, — вмешался Свит. — Одного он отпустил.

Он надвинул шляпу на глаза и присел на ось фургона.

— А Санджид? — проворчала Кричащая Скала.

Разведчик покачал головой.

— Ох… — только и смогла произнести духолюдка.

— Ты… убил их? — спросил Темпл.

— Возможно, здесь, — пожал плечами северянин, — когда человек пытается убить тебя, то ты платишь ему деньги. Но у меня на родине привыкли решать такие вопросы иначе.

— Он убил их? — Глаза Бакхорма широко распахнулись от страха.

— Молодец! — закричала его жена, потрясая кулачком. — Хоть кто-то мужик настолько, что сумел это сделать! По заслугам! Это им за моих мальчиков!

— У нас еще восемь детей, и надо думать о них! — возразил ее супруг.

— Не говоря о каждом из Братства! — добавил лорд Ингелстед.

— Он поступил правильно, — буркнул Савиан. — За тех, кто погиб, ради тех, кто еще жив. Вы можете доверять этим гребаным тварям? Заплати человеку, который причинил тебе боль, и ему захочется повторить. Лучше проучить их, чтобы боялись нас.

— Это ты говоришь так! — воскликнул Хеджес.

— Я делаю, что говорю, — отрезал Савиан, холодно и невозмутимо. — Посчитайте выгоды — вы сохранили кучу денег.

— Сомнительная выгода, если это… — выдохнул Бакхорм. — Если это будет стоить наших жизней!

Но упоминание денег, как и следовало ожидать, привело в чувство Маджуда.

— Но надо было принимать решение вместе, — протянул он.

— Выбор между смертью и убийством вообще не стоит. — Лэмб прошел сквозь толпу, как будто там никого не было, к неистоптанной траве у ближайшего костра.

— Трижды гребаная игра, да?!

— Игра на наши жизни!

— Попытка того стоила!

— Ты самый опытный, — обратился к Свиту Маджуд. — Что скажешь?

Старый разведчик почесал затылок.

— А что можно сказать? Что сделано, то сделано. Назад не вернешь. Ну, разве что его племянница такая расчудесная целительница, что может заштопать Санджида, как было.

Савиан промолчал.

— Так я и думал. — Свит забрался на фургон Маджуда и взгромоздился на козлы рядом с утыканным стрелами ящиком, повернулся лицом к черной равнине, отличавшейся от черного неба только отсутствием звезд.

В прошлом Темпл пережил несколько долгих и бессонных ночей. Ночь, когда гурки наконец-то прорвали оборону и едоки пришли за Кадией. Ночь, когда Инквизиция прочесывала трущобы Дагоски в поисках изменников. Ночь, когда умерла его дочка, и последовавшая вскоре ночь, когда жена отправилась вслед за ней. Но ни одна из них не была столь долгой, как эта.

Люди напрягали зрение, всматриваясь в чернильно-черное ничто, затаив дыхание и вскидываясь при малейшем намеке на опасность. И все это под стоны одного из путешественников, умирающего со стрелой в животе. Корлин не надеялась, что он протянет до утра. По приказу Савиана, который перестал излагать их в виде предложений и наконец-то принялся по-настоящему командовать, Братство зажигало факелы и бросало их в траву за кругом фургонов. Но их мерцающий свет казался страшнее темноты, поскольку за его пределами скрывалась смерть.

Темпл и Шай сидели рядом в молчании. Место, которое обычно занимал Лиф, пустовало, и это бросалось в глаза. Умиротворенный храп Лэмба, казалось, звучал нескончаемо. В конце концов Шай наклонилась набок и, прислонившись к Темплу, задремала. Какое-то время он обдумывал идею перенести ее ближе к огню, но решил оставить все как было. Кто знает, вдруг это его последняя возможность ощутить прикосновение другого человека перед смертью. Если не считать духолюда, который убьет его завтра.

Как только рассвело достаточно, чтобы видеть, Свит, Кричащая Скала и Савиан поднялись и отправились к перелеску. Оставшаяся часть Братства собралась, затаив дыхание, на фургонах, глядя им вслед вылившимися от страха и бессонной ночи глазами, вцепившись друг в дружку и в оружие. Вскоре три всадника вернулись, сообщив, что на опушке еще курились костры, на которых духолюды сожгли своих мертвецов.

Но они ушли. Оказалось, что дикари в самом деле рассуждали весьма трезво.

Вот теперь-то отчаянный поступок Лэмба заслужил всеобщее одобрение. Лулайн Бакхорм с супругом со слезами на глазах благодарили отомстившего за их погибших сыновей. Джентили присоединился бы к ним, если бы был помоложе. Хеджес уверял, что пошел бы с ними, если бы не нога, покалеченная на воинской службе в сражении при Осрунге. Обе шлюхи предложили Лэмбу совершенно недвусмысленное вознаграждение за доблесть, которое он, похоже, готов был принять, пока Шай не отклонила предложение от его имени. Иосиф Лестек, взобравшись на фургон, во всеуслышание заявил, что заслуги Лэмба должны быть оценены не менее чем в четыреста серебряных марок, от чего северянин намеревался отказаться, пока Шай не приняла награду от его имени.

Лорд Ингелстед похлопал Лэмба по спине и угостил глотком из бутылки с его лучшим бренди, выдержанным двести лет в подвалах родового гнезда в Кельне, которое, к огромному сожалению, в настоящее время оказалось в цепких лапах кредиторов.

— Друг мой! — провозгласил дворянин. — Вы просто проклятый герой!

Лэмб косо глянул на него, принимая бутылку.

— Да, я — проклятый, это уж точно.

Справедливая плата

В холмах царил адский холод. Замерзшие дети по ночам сбивались в испуганную толпу как можно ближе к костру, терли порозовевшие щеки, их дыхание вырывалось облачками пара в лица соседей. Ро брала руки Пита в свои и грела, помогая дыханием, старалась с наступлением темноты поплотнее закутать его в вытертые шкуры.

Вскоре после того, как они покинули лодку, приехал незнакомый человек и сказал, что Папаша Кольцо требует их к себе. Кантлисс ругался на чем свет стоит, но надолго его, как всегда, не хватило. В итоге семерых людей он отослал. Теперь с детьми ехали шестеро, включая ублюдка Рябого, но о побеге никто и не помышлял. Они вообще почти не разговаривали, как будто с каждой милей, оставшейся за спиной или за кормой, сила духа покидала их все больше и больше, пока они не стали обычным мясом, на своих ногах, безвольно и безучастно, бредущим на ту скотобойню, какую укажет Кантлисс.

Женщину по кличке Пчелка тоже отослали. Она плакала и все спрашивала Кантлисса:

— Куда ты ведешь детей?

— Возвращайся в Криз, — осклабился он, — и не суй нос в чужие дела, будь ты проклята.

Так и получилось, что вытирать сопли и развеивать страхи малышей пришлось Ро, Эвину и еще парочке ребят постарше.

Они поднимались в холмы все выше и выше, шагая по малохоженным тропам, размытым весенними паводками. Останавливались на ночевки у больших скал, которые выглядели как рухнувшие башни, и у подножья башен, древних, как сами горы. Деревья все дальше и дальше тянулись ввысь, пока лес, без кустарника, без зверей, даже без жуков и мошек, не превратился в череду столбов, подпирающих небо. Их ветки, даже самые нижние, скрипели где-то высоко над головой.

— Куда ты ведешь нас? — в сотый раз спросила Ро Кантлисса.

— Туда, — в сотый раз ответил он, обратив небритое лицо к очертаниям серых пиков вдали.

Его вычурная одежда износилась, превратившись в тряпки.

Они миновали какой-то город — все дома построены из дерева, и весьма топорно. Тощая собака облаяла их, но ни один человек не показался на глаза. Рябой хмурился на пустые окна, облизывая голую десну между зубами, и пробормотал:

— Где все они? Куда ушли? — Говорил он на северном наречии, но Лэмб выучил Ро достаточно, чтобы она понимала. — Не нравится мне это.

— Это не твое дело, — фыркнул в ответ Кантлисс.

Вскоре строевой лес сменился бурыми и чахлыми сосенками, потом скрученными побегами, а вскоре деревья и вовсе исчезли. Стужа тоже отступила под напором странного теплого ветра, сбегающего по склонам гор, как дыхание. Но прошло немного времени, и ветер стал горячим, слишком горячим. Дети шли с трудом, распаренные лица покрылись потом. Голые скалы покрывали желтые потеки серы, а земля стала теплой, как живая плоть. Пар с шипением вырывался из приоткрытых, словно рты, трещин в камне. Во впадинах, похожих на чаши, покрытые коркой соли, вода, подернутая цветной пленкой, пузырилась, испуская зловоние. Пить из таких источников Кантлисс строго запретил, предупредив, что там — яд.

— Это неправильная земля, — сказал Пит.

— Земля как земля, — ответила Ро, но она видела страх не только в глазах детей, но и у головорезов Кантлисса. Мертвая земля.

— Шай все еще идет за нами?

— Конечно! — Но Ро сомневалась, что сестра по-прежнему ищет их.

Иногда ей казалось, что они попали в иной мир. Девочка едва-едва могла вспомнить лицо Шай, или Лэмба, или как выглядела их ферма. Она начинала думать, что прошлое — сон, невнятный шепот, а настоящее — то, что вокруг.

Тропа стала слишком крутой для лошадей, потом и для мулов. Поэтому одного человека оставили охранять животных.

Они вошли в глубокое голое ущелье, стены которого были испещрены отверстиями слишком правильной формы, чтобы казаться делом рук природы. На дороге попадались груды дробленой породы, напомнившие Ро шахтные отвалы. Но какие рудокопы рылись здесь в древности, что могли искать, она не догадывалась.

Вдыхая целый день едкие испарения, ощущая нестерпимое жжение в носу и горле, они добрались до остроконечного утеса на краю горной гряды, без следов каких бы то ни было растений, даже мхов и лишайников, зато изъязвленная непогодой и временем. Когда они подошли поближе, Ро увидела — скала испещрена письменами, и, хотя не могла прочитать их, почему-то решила, что это предостережение. В каменных стенах — столь высоких, что небо едва-едва виднелось — тоже было множество отверстий, а кроме того — старые скрипучие леса с площадками, канатами, ведрами, что лишний раз доказывало рукотворность дыр.

Кантлисс поднял руку.

— Оставайтесь здесь!

— И что дальше? — спросил Рябой, поглаживая рукоятку меча.

— Дальше нужно ждать.

— Сколько времени?

— Недолго, брат… — произнес человек, непринужденно прислонившийся к скале.

Как только Ро не заметила его сразу? Ведь малышом его не назовешь… Очень высокий, смуглокожий, на выбритой голове легкая серебристая щетина, одет в простой балахон из некрашеной ткани. На сгибе мускулистой руки лежал посох длиной в человеческий рост, а в другой руке незнакомец держал маленькое сморщенное яблоко.

— Здравствуйте, — сказал он, откусив кусочек.

Пережевывая, улыбнулся Кантлиссу, Рябому и остальным разбойникам. По лицу его змеились дружелюбные морщинки, которые выглядели совсем неуместными в этой мрачной обстановке. Потом он улыбнулся детям, и Ро показалось, что непосредственно ей.

— Здравствуйте, ребята.

— Я получу мои деньги? — спросил Кантлисс.

— Конечно, — улыбка не покидала лицо старика. — Поскольку в тебе есть дыра и ты полагаешь, будто золото ее заполнит.

— Поскольку я полагаю, что если не заплачу человеку, которому задолжал, я — покойник.

— Мы все будем покойниками, брат, рано или поздно. Важно, каким путем мы к этому придем. Но ты получишь справедливую плату. — Его взгляд скользнул по детям. — Я рассчитывал на двадцать человек.

— Дальняя дорога, — сказал Рябой, кладя ладонь на эфес. — Обязательно бывают потери.

— Ничего не бывает обязательно. Все дело в выборе, который мы делаем.

— Я детей не покупаю.

— А я покупаю. Но не убиваю. А в самом ли деле издевательство над слабыми заполняет дыру в твоей душе?

— У меня нет никакой дыры! — заявил Рябой.

Старик доел последний кусок яблока.

— Да? — Он кинул огрызок Рябому. Тот помимо воли поймал его и вдруг захрипел. Старик покрыл расстояние между ними двумя молниеносными шагами и ударил северянина в грудь концом посоха.

Рябой пошатнулся, выронил огрызок и потянулся за мечом, но казалось, обессилел. Ро увидела, что это никакой не посох, а копье с длинным лезвием, окровавленный конец которого торчал из спины разбойника. Старик осторожно уложил его наземь, нежно провел ладонью по лицу, закрывая глаза.

— Жестокие слова, но, я чувствую, мир без него стал лучше.

Глядя на труп северянина с потемневшей от крови одеждой, Ро поняла, что рада, но не знала, почему.

— Дьявольщина, — прошептал один из людей Кантлисса.

Задрав голову, Ро увидела, что из отверстий в скале появились множество людей и, стоя на лесах, смотрели вниз. Мужчины и женщины, все одетые в одинаковые одежды из некрашеной ткани и с обритыми налысо головами.

— Это наши друзья, — сказал старик, выпрямляясь.

— Мы старались изо всех сил… — Голос Кантлисса стал заискивающим и тонким.

— Я сожалею, что не все получилось.

— Я всего-то хочу оплату за труд.

— Я сожалею, что деньги могут быть всем, что хочет человек.

— У нас был договор.

— Об этом я тоже жалею, но вынужден признать — был. Твои деньги — там, — старик указал на деревянный сундучок, стоявший на камне у обочины тропы. — Надеюсь, они доставят тебе радость.

Кантлисс схватил сундучок, и Ро увидела блеск золота внутри. Он улыбнулся, его лицо озарилось отражением сверкающих монет.

— Уходим!

Он со своими людьми начал медленно отступать по тропе.

Кто-то из малышей расплакался — дети привыкают ко всему, даже к тому, что ненавидят. Ро взяла его за плечо и прошептала: «Ш-ш-ш-ш-ш…» Она старалась держаться храброй, когда старик приблизился и встал рядом, возвышаясь над ней.

Пит сжал кулаки и произнес с угрозой:

— Только тронь мою сестру!

Лысый внезапно опустился на колени так, что его лицо оказалось на одном уровне с Ро. Вблизи он выглядел огромным. Он положил одну широкую ласковую ладонь на плечо Пита, а вторую — Ро.

— Дети, меня зовут Ваердинур, тридцать девятая Десница Создателя. Я никогда не причиню вреда никому из вас, и не позволю никому. Я поклялся в этом. Я поклялся защищать эту священную землю и ее обитателей до последней капли крови и последнего вздоха. Только смерть может меня остановить.

Он вытащил красивую цепочку и повесил на шею Ро. На ее груди оказалась пластинка серого матового металла, похожая на слезинку.

— Что это? — спросила она.

— Чешуйка дракона.

— Настоящая?

— Да, настоящая. Они есть у всех нас. — Он сунул пальцы за ворот и вытащил, чтобы показать собственную цепочку.

— А зачем ты дал ее мне?

Ваердинур улыбнулся, хотя в глазах блестели слезы.

— Потому, что ты теперь — моя дочь.

Он обнял ее, очень крепко обнял.

Криз